Человек может быть как овца и петух,
Он открыт всем ветрам и буранам.
Только есть тело, то должен быть дух,
Превозмогший телесные раны.

Так нашёлся Герой, совершивший побег
От нелепых, заученных, плоских идей;
Это был настоящий, ж и в о й человек,
Он как Данко пошёл за звездой для людей.

И хотя он не помнит ни да и ни нет ,
И до звёзд наяву дотянуться готов,
Он один в океане, упрямый корвет,
Устремлённый на поиск своих островов.

Он пробит и залатан, скрипит от потуг,
Его киль - как неровный гитаровый гриф,
Обречён он, как смертник, на множества мук:
Это подвига славы жестокий тариф.

Так бесславно и странно смыкается круг,
И Летучий Голландец кричит через шторм:
Краток век у забав, столько боли вокруг!
Это чувствует он, что для спрутов он корм.

Ну а кто-то спокоен и счёл за прогресс,
То, что может теперь он не рваться с колен.
Так наивно мечтал, отменив слово стресс ,
Наш весёлый чудак - человек-манекен.

Книги в детстве он, ясно, не те прочитал,
Раз друзей и врагов не пришлось заиметь.
Лишь остался широкий, красивый оскал:
Он ходячий мертвец, как бы ни посмотреть.

Никогда не придётся ему написать
Группу крови всерьёз на своём рукаве,
Никогда не решится с героем он встать,
Хоть бы плаха грозила его голове.

Он спокоен и трезв: так казалось ему,
Пока ехал в уютной для всех колее.
Жизнь за круг принимал он тогда потому,
Что хватало делений на малой шкале.

А других - не таких - их попробуй, пойми!
Лучше ночью спокойною сна пожелать.
Но мешают трескучие дробью огни,
Настаёт белый день, надо что-то менять…

Им рассвет, словно бритвой, провёл по глазам,
Но отравленный ум в тупики их зазвал.
И они, пряча страх, закричали: Сезам!
А потом главный трус им оружье раздал.

Появилось для них сразу много потех.
Как топили корвет, так стреляли теперь
И в волков, и в весёлое горное эхо,
И в мангустов, спасал хоть не раз их тот зверь.

Но последний герой уже чуял апрель,
И он меч окровавленный к небу поднял,
Подставляя впервые лицо под капель
И увидев в воде провозвестник огня.

Как в короткий разбег он шагнул под обрыв,
Зная: скупо и чётко считали часы;
Иноходцем рванулся, вложившись в порыв,
И с разбега влетел на бетон полосы…

Уже дольше века идёт этот день,
Где мы выбираем изломы судьбы.
С промозглой зимой мы вошли в жёсткий стык
И пробуем вкус настоящей борьбы!

Я не люблю

Я не люблю, когда меня не слышат,
Или когда в пол-уха, не всерьёз;
Я не люблю, когда на ладан дышат,
Или когда в упор не видят звёзд.

Я не люблю церковного смиренья -
Оно цветную жизнь не признаёт.
Я не люблю, когда без устремленья,
А также тех, кто сам в себя плюёт.

Мне неприятно видеть лицемерье,
Уж лучше строже, чем на деле есть,
Не понимаю тех, кто ужас с многомерьем
Отождествляет, прямо как невесть.

Не нравятся мне те, кто отрицает,
Кому ломать - не строить жизненный девиз,
Кто тусклым фитилём без разума мерцает
И выше всех поставит собственный каприз.

Не понимаю я безрадостности вечной,
Когда вся жизнь - страдание и смерть.
Но также не люблю фактуры безупречной,
Когда по полкам жизни круговерть.

Терпеть я не могу зловещих предсказаний -
Они судьбу наполовину создают,
Я не люблю поэтов расставаний,
Которые про встречи не поют.

Я не люблю усталости от жизни,
Когда ещё не начинали жить;
Им хоть родник в лицо пусть прямо брызнет -
Они его не смогут полюбить.

Стеной ко мне неприязнь к недоноскам,
По всем фанатам горестно скорблю.
Я волю дал своим мыслительным наброскам
И сам их тоже вряд ли полюблю.

Горизонт

Я рвусь за горизонт до скрежета в костях,
Пытаюсь вырваться из плоского двумерья.
На плоскости Земли в насильственных гостях
Я в клочья разметал тлетворные поверья.

Литая магистраль обманчиво пряма:
Скользит, блестя и упираясь в небо.
Но жалобно трещит упругая корма:
Теперь я испытал, почуял и изведал.

Под ноги весь мой путь бросаются шипы
Из ям, кюветов, придорожных свалок.
Ни разу я в пыли не видел след стопы,
Но видел стаи воронья и галок.

Безвыходен мой рейд по острию ножа,
Болезненны, промозглы струи ветра.
Пропахана в душе саднящая межа,
Но я ползу, отмеривая метры.

Задача для меня контрастна и резка:
До ватерлинии добраться небосвода.
Мгновения летят как пули у виска, -
Я их мишень, спрессованная в годы.

Я шины все истёр в мозоли и рубцы,
И сводит скулы от солёной боли;
Зачем я разделил начала и концы?
Зачем мне горизонт и испытанья воли?

Но жёстким козырьком шершавая ладонь -
Не вырваться уже из грозового фронта;
Всё убыстряет пульс мой внутренний огонь,
Я должен донести его до горизонта!

О параллельных прямых

Установлен давно был всемирный закон,
Его ратифицировал эллин Эвклид -
Параллельным прямым невозможно сойтись,
И ничем расстоянье их не искривит.

Сотни лет без надежды, всего в двух шагах
Две прямые текли, на погрешность молясь;
Прорезали мир плоскости на всех парах,
Через плоские горы, болота и грязь.

И стучал им в висок точно заданный темп,
Идеальной прямой представал лабиринт,
Они ровно дышали друг другу в плечо,
Запаяв в колесо бесконечный репринт.

Трассы плотный пунктир прерывался не раз,
Когда к ним под углом проводили лучи;
Они строить пытались общенья каркас,
Изогнуть своих лезвий прямые мечи.

И вкатились они после троп и дорог
На чугунные рельсы сквозь свисты и пар:
Наступил и для них девятнадцатый век,
Воплощённый для старых законов кошмар.

Лобачевский содеял неслыханный финт,
Доказав, что возможна во всём кривизна,
Что прямая закручена может быть в винт,
И что мирная гладь как цунами грозна.

Разыгрались надежды ожившей души,
Стало вдруг всё возможно, приблизился срок.
Две прямые тянулись в извивах колец,
Каждый делал всё то, что не делать не мог.

Только горы вставали на этом пути -
Настоящие горы, не плоский чертёж.
И друг друга они не сумели спасти -
Источился за вечность нехрупкий крепёж.

Прямо в стену привёл аэродрома бетон,
А болид первой Формулы в море нырнул.
Две кривые прямые закончили бег,
Позабыв параллельность, познав кривизну…

Вот ловушка свободы и выбранных тем;
Только выбор непрост, изощрён, многолик
И от неравновесных открытых систем
Тихий шёпот прозрачный звучит, а не крик.

Огонь устремлённости

Был безобразный всклоченный закат,
И копья света мрак не прорезали,
И пеленою душной землю застилали
Чернеющие грязно облака.
Писалась вкривь важнейшая строка,
Из вероятности рождая невозможность;
Был позабыт и страх, и осторожность,
Хоть затупилась ржавая изогнутость клинка.
Зажглась болотная зелёная тоска
И засветила глазом холодно-постылым;
И, притворяясь неумело чем-то милым,
Скрипела полурасщеплённая доска.

На петлях вековых раскачивались двери,
Но тлен прилипчивый из них не выдувался.
Последний шанс огню предоставлялся
Использовать свой норов в полной мере.
Он искры высекал в заброшенном карьере,
Неистовость свою пытаясь преумножить,
Но беззащитность остро ощущая кожей
Перед стеной традиций и поверий.
Не испарить их было в той манере,
В которой ранее он действовать привык,
И огненный раздался страшный крик
От этой неожиданной потери.

Хлестал по крыше ливень полуночный,
А крыша подло в сторону съезжала.
Несмазанная жесть скрипела и визжала,
В два голоса сипя с канавой сточной.
Весь мир казался суженным, непрочным,
Разобранным и в корне разобщённых,
Да так, что быть воодушевлённым
Казалось диким, странным и порочным.
Лишь тайный шифр, бесцветный и подстрочный,
Дал знать, что ливень тот не вечен:
Он радуги сияющей предтеча,
И радужный огонь уж возродится точно.

Каравелла

Нам подсвечены старых картин витражи,
И нам светит маяк - на горе капелла,
А мы встали упрямо у старой межи,
И без нас уплыла в новый свет каравелла.

Мы листали былого бессчётно страниц,
Дань ему отдавая, воздвигнули стеллу.
А потом перед ней же попадали ниц,
И опять упустили свою каравеллу.

Нам давались не раз откровенья вершин,
Но скрижали постичь наша плоть не сумела,
Нам важнее воды оказался кувшин
И одна в дальний путь уплыла каравелла.

Монолог проснувшегося человека

Я мера сам себе и сам себе предел,
Я - человек - как Космос беспределен.
В скрижалях вечности таинственный пробел,
Мой вынужденный путь доселе не измерен.

Цикличен тёмный пульс наслоенных кругов,
Но жар пассионарный в душу хлещет;
Над дверью я вовек не вешаю подков,
Пред инфернальностью мой дух не затрепещет.

До судорог в кистях я сжал волшебный меч
Из лунного огня и соловьиной трели;
Я - как иные - не имел предтеч,
Родившись враз, на пресноводной мели.

Я сжат со всех сторон, закован в мерный плеск
Под тяжестью руки земного Люцифера,
Но он не усмотрел в глаза опасный блеск:
Я вырвался из плена сюрреальной сферы!

Передо мной теперь координатный сгиб,
Провалы в эйнсоф, хаос запределья,
Но знаю: невозможно, чтобы я погиб,
Пока я рвусь за горизонтной целью.

* * *
Правда жизни одна -
Нет у мира разгадки.
Ты знамения ждёшь,
Но молчание будет ответом.
Если каждый возьмёт
По кусочку от каменной кладки,
То останется лишь
Куча щебня, гонимая ветром.

* * *
Творцы покидают творения.
Они стали людьми.
Распустив одиночества парус,
Они тратить себя научились.

Строителя ждёт настоящее,
Что лежит у него под ногами,
Ибо в радость лишь то,
Над чем хорошо потрудились.

Аравийская пустыня

Там звёзды качаются, словно в бреду,
А днём оазисы мнятся,
Там лавой стекает расплавленный дух;
С колен никому не подняться.

Там мир расщепляется на два куска,
Дробится сердце и разум.
Безжалостный Яхве следит свысока,
И дьявол плодит метастазы.

И выхода нет, там повсюду костры,
Уносят в ад распалённый,
Лишь ветер гоняет пустые листы,
Ещё не попавшие в домну.

Трудно быть богом

Рты раскрыты в беззвучии крика,
Нам тяжёл и мучителен вздох.
Утешение только от лика
Твоего, Наблюдатель и Бог.

Дай нам силы в жестоких сраженьях,
Дай терпения вытерпеть жизнь;
Для Тебя бесконечность - мгновенье,
И мы просим Тебя: не покинь!

Твои очи пронзительно строги
И понять, в общем, можно тебя, -
Очень плохо кончали те боги,
Что к нам шли, бескорыстно любя.

Так что сами сковали мы цепи
И судьбу заменили на рок.
Но, быть может, Ты всё же ответишь,
Наш Судья, Наблюдатель и Бог…

Веер Миров

Мерцающей сказкою Веер Миров
Заворожит тенью зова.
Гирлянда жемчужная сотканных снов
В смятение ввергнет любого.

Провал в глубину иномерья пространств
Протает нездешним бутоном,
Где магифизических формул романс
Звучит, насыщаясь озоном.

Кружась в вихревых полувздохах Шакти
И брамфатур исполинском танго,
Мы, люди, как листик забытый почти
На водах священного Ганга.

Но лист тот взорвётся сверхновой звездой,
Небесных энергий впитав удары,
И явится цельной доступной красой
Величие Шаданакара.

Зов

Почти бестелесный доносится Зов,
На грани распознавания.
Он тянет сознание в бездну миров,
Духовная смерть - ожидание.

Я в линию судеб великих попал,
Вершитель - моя сверхзадача.
Искрится мой разум - вселенной запал,
Меня не минует удача.

В трубу, в копьё, в луч света сожмусь,
Пронзив толщину Манвантары,
И перед Пралайей легко обернусь
С улыбкой в устах аватары.

Медитация на утончение

Я с зарей пёстророзовой вечно повенчанный,
С давних пор моя жизнь - в Грановитой палате,
Все встречаю Аврору и, сам ею встреченный,
Никогда ни за что не останусь внакладе.

Я вращаю кристалл в отраженьях изменчивых,
Или сам на орбите вращаюсь в молчании…
Ярче свет от очей мне всё чьих-то доверчивых,
И я в плен попадаю, узрев их сияние.

В горсть мне сыплются блёстками искры прохладные,
И я слышу неспешных галактик вращение.
Я в почтеньи застыл над вселенскими кладами
И пытаюсь понять их ко мне обращение.

А на Млечном Пути, чуть небрежно размазанном,
Легкой струйкой прозрачною свет невечерний;
Нескончаема даль, что была предуказана,
Хоть бы тысячу лет прошагал равномерно я.

Отдалённым звонком колокольчики малые,
Как межзвездные эльфы, щебечут невнятно…
Это нервы природные ноют, усталые,
И мне все почему-то до боли понятно…

Через тернии - к звёздам

Горят мосты и всё в огне бушует,
И скважины пронизывают твердь.
И все бегут, от страха ног не чуя,
Но все они найдут сегодня смерть.

В любой ужасной тряске или ломке
Нельзя стихиям покоряться с дрожью;
Земную тягу носим мы в котомке
И только гикнем, отпустивши вожжи.

Нельзя бояться ливней бесконечных,
Пусть сорок дней наш разум заливает;
Мы с Постановщиком на курсах встречных,
И нами больше он не поиграет!

Сорвался винт, пружина распрямилась,
Стократно убыстрился стрелок бег…
Неуловимо что-то изменилось:
Родился первый звёздный человек.

Пасьянс разбросан по миру стихийно,
Подняться можно всё же над Игрой;
Всегда есть шансы в круге энтропийном -
Они над роком, кармой и судьбой.

И нет в спирали этой остановок,
Фатальность мира - в пошлых завереньях;
А человек - пластичен он и ковок,
Он должен знать своё предназначенье.

Пускай погибнут девять из десятки -
Уж лучше бой, чем немощная старость;
И звёзд коснутся выжившие в схватке,
И растворят в них творческую ярость!

Беспредельность

В пленительный, жуткий и дышащий мрак,
Где чутко пульсируют гроздья созвездий,
Ныряю в истоме - вся жизнь в переезде.
В полёте лишь ясно, кто друг, а кто враг.

Зигзагами сполохи молний сияют.
Бегу по прозрачности лунной дорожки.
Пьянящий восторг и ужасно немножко,
А синие стрелы мне путь освещают.

Я вечный парящий космический стайер,
Мне музыку дарят волшебные сферы;
Огнём полыхает в душе символ веры:
Всё завтра узнаю я - будущий файвер!..

Восславься, миров исполинская цельность,
Где каждый малейший нюанс, полутон
Находит свой путь, резонанс, камертон
И вечно стремится впитать беспредельность!..

Танцующий Шива

Алмазные звенья цепи каузальной
Искрятся на бархате вечного мрака;
Пронзителен взгляд его чёрного зрака,
На всё отовсюду он зрит сюрреально.

Пространств изощрённых течёт лабиринт
В слиянии вечном лингама и йони.
В вершине суть мира, она же - в каньоне;
Любая из истин - божественный финт.

В предвечную сумрачность брызжут игриво
Каскады придуманных метаморфоз,
Где символ Всего - бесконечный вопрос.
На призрачной сцене - танцующий Шива…

И как повернётся танцора стопа,
Какую мечту божество полюбило,
В таком завитке предстаёт Раша-Лила,
Лихое проделав надмирное па.

А мы, усмотрев повороты событий,
Себя почитаем за мелочный гений,
Но так же нас всех познают наши тени.
Задумайтесь, люди, пред чем вы стоите!..

Рождение человека

Сошёл на Землю дивный дух,
Своим бездействием томимый,
Он, жаждой пламенной гоним,
Остался глух
К путям другим;
И вот огня его порыв
Явил во плоти древний миф.

Порыв был светел и лучист,
И был он, страстью осенённый,
Ничем пока что не стеснён,
Как утро чист,
Воодушевлён,
Земной поэтики труда
Не убоялся он тогда.

Огонь земной качнулся вспять,
И вихрь жаркий закрутился,
И напряжение родил,
Дал воспылать
Потоку сил…
И в этом хаосе на брег
Разумный вышел человек.

Разоблачённая Изида

Сама в себе загадка бытия:
Шакти и Тамас в перепластованьи;
А между ними: двойственность нуля -
Закрученный автограф мирозданья.

Незримой нитью лезвие пути,
Опасен шаг над пропастью во мраке;
Грохочущая бездна впереди,
Но призрачны бушующие страхи.

Молчания чарующий венец
Дополнит гром, который был в начале, -
Отринув смерть бессмысленных колец,
Из косных масс вздымаются спирали.

И только там, в небесном серебре,
Лучами звёзд таинственно облита,
На неприступной сумрачной скале
Стоит разоблачённая Изида.

Так в мире план божественный сокрыт,
Органно чередуются октавы;
Рефреном вечным колокол звенит:
Прекрасное должно быть величаво.

Мудрец

Мысль мудреца как жгучая звезда,
Её лучей не выразить пространство.
Она слоит в оттенки темноту
И раздвигает мира сингулярность.

Пророк

Пусть в строчках дразнятся слова,
И слово ваше одиноко, -
Припишет позже вам молва
Огонь бестрепетный пророка…

* * *
Наш хладный разум плоск
И жив лишь потому,
Что дух - горячий воск -
Предшествует ему.
Гляди - в тебе огни,
Числа которым несть.
Спаси и сохрани
Сияющую весть.