Пенициллин

Бой бушевал в двух километрах от полевого госпиталя. От уханья пушек прогибались и хлопали брезентовые полы палатки и хирургу Фаброму казалось, что с каждым недалёким падением снаряда пригасает яркая лампочка над операционным столом. Раненые поступали потоком, и врач чувствовал себя рабочим на поточном производстве. Ломаные руки, ноги, пробитые головы, рваные животы уже воспринимались им запасными частями к какому-то гигантскому биомеханизму. Ассистенты привычно и тоже механически подавали инструменты, вытирали ему пот со лба и равнодушно бросали в тазы отрезанные органы.

Фабрый точным глазом определял жизнеспособность раненых. Фронтовой цинизм, поражавший и врачей, подсказывал ему, на кого стóит тратить ценное лекарство, а кого можно оставлять умирать от безысходности.

И у него был пенициллин. Лекарство он получил утром в количестве пятидесяти ампул, со строгим приказом от хирурга армии расходовать его только на офицеров и таких больных, кого ещё можно возвратить в строй. Вернее даже сказать, что вручили лекарство не ему, а лейтенанту особого отдела Кантору. И каждую выданную ампулу лейтенант записывал в журнал с данными о раненом, на кого пенициллин потрачен.

К обеду, как сообщил особист, у него осталась последняя ампула. И её, от греха, следует попридержать на случай ранения большого военачальника.

Конечно, будь воля Фаброго, он бы колол лекарства всем. Он был хороший врач, о чём в довоенном Курске мог сказать каждый. Он учился ещё в дореволюционном университете, где клятва Гиппократа почиталась выше всех медицинских истин.

...А с поля боя всё несли и несли. В третьем часу дня с ушибом голени привели пехотного полковника. Он был пожилой, водянистый и визгливый. Он сразу потребовал начальника госпиталя и приказал немедля вести себя в тыловой госпиталь. Начальник госпиталя забегался, а Фабрый уложил полковника на кушетку и дал капель. Полковник поуспокоился, но тут же заявил, что знает о чудо-лекарстве, которое требует уколоть себе немедля.

Но тут ухнуло совсем рядом, лампочка мигнула, но не погасла. Полковник на топчане укрылся полой шинели и притих.

И тут на стол положили новый раненый организм. Правая нога выше колена держалась на сухожилиях, синяя пена на губах, и... татуировка нацистского орла чуть повыше сердца. На толстом пальце – кольцо с Адамовой головой.

Немец.

Как он сюда попал?! Кто в суматохе боя приволок врага?

...Стоп, стоп... Только спокойствие. Критическая потеря крови. Пульс слабый, но ровный. Зрачки расширены, но реагируют на движение руки.

– Сестра! Шприц с пенициллином!

Фабрый от нетерпения щёлкал пальцами в воздухе.

Шприца не было.

– В чём дело, сестра?

Женщина ответила шепеляво, сквозь маску:

– Так лейтенант не даёт! Держит на случай генерала.

Фабрый отклонился от стола и сам вытащил из гнёздышка последнюю ампулу. Передал, и сестра скоро наполнила шприц.

Хирург сам ввёл иглу в мягкую ткань раненого.

И через минут уже забыл о нём, потому что скорбный конвейер не терпел остановки.

Ближе к вечеру бой затих, и канонада переместилась дальше к западу. Полковник проснулся и потребовал сделать себе укол. Когда узнал, что лекарства кончились, пообещал всех виновных отдать под трибунал.

Уже в сумерках за полковником пришла танкетка, и его увезли.

В палатке хирурга напряжение дня спало. Вместе с лейтенантом Фабрый устроил обход оперированным за день.

И тут Кантор выявил немца. И понял, на кого ушла последняя ампула.

...Мне интересно – какого конца вы ждёте от моего рассказа?

Кларисса Григорьевна Расковалова, главный врач санатория, где я провёл почти месяц, – та самая сестра милосердия у хирурга Фаброго – рассказала, что хирурга в тот же вечер арестовали, а через месяц перевели рядовыми в штрафную роту. Но случай каким-то образом стал известен Маршалу Баграмяну. И тот вернул Фаброго к операционному столу. Сказав при этом, что у врача есть только один враг – болезнь.

Ваши комментарии к этой статье

№76 дата публикации: 10.12.2018