ГРАНИ ЭПОХИ

этико-философский журнал №99 / Осень 2024

Читателям Содержание Архив Выход

Александр Удачин

 

Алмазный венец Валентина Катаева

Интрига от Валентина Катаева

Книга Валентина Катаева «Алмазный мой венец» – воспоминание о прожитых годах, о пути в литературу друзей-товарищей, о неповторимом времени 20-30 годов. О времени быстротекущем, тем не менее, подгоняемым Маяковский знаменитой фразой: «Время, вперёд!» Удивительно, что товарищи «по цеху», о которых рассказывает Катаев, если и не все стали знаменитыми, то получили, всероссийскую известность, безусловно.

В. Катаев: «Я хотел, но не успел проститься с каждым из них, так как мне вдруг показалось, будто звёздный мороз вечности сначала слегка, совсем неощутимо и не страшно коснулся поредевших серо-седых волос вокруг тонзуры моей непокрытой головы, сделав их мерцающими как, алмазный венец».

Повествование снабжается интригой. Катаев предлагает читателю игру. Игру – «угадайку». Он не называет писателя по фамилии, а наделяет характерным «прозвищем» (или упоминает его произведение), а Вы, уважаемый читатель, попробуйте догадаться, о ком идёт речь. Однако по неведомым соображениям «прозвища» пишутся Катаевым с маленькой буквы. При том, что относятся к большим и даже великим творцам. Автор этих строк, как и положено, пишет имена героев с большой буквы.

…Перед нами занимательная игра для тех, кто готов играть по правилам Катаева. Например, если писатель увлекался общением с птицами, то получал прозвище «птицелов», если отличился как герой Гражданской войны, то именовался «конармеец» и т.д.

В. Катаев пишет: «Не могу взять грех на душу и назвать их подлинными именами. Лучше всего дам им прозвища, которые буду писать с маленькой буквы, как обыкновенные слова: ключик, птицелов, эскесс… Исключение сделаю для одного лишь Командора».

 

Книга, как воровка Времени

При всём уважении к замечательным писателям и поэтам, а так же к их произведениям, автор этих строк оказался не в силах играть по правилам, установленным Катаевым: что-то угадывалось сразу, что-то после трудных раздумий, что-то совершенно не угадывалось. Тогда приходилось искать подсказку в Интернете, «забивая» в поисковую строку образчик творчества писателя. Как это было, например, со стихами ранее мне неизвестного Семёна Кассельмана.

Есть книги, которые берёшь в руки с равнодушием, с отсутствием каких-либо эмоций и предчувствий. Берёшь для знакомства.

Кое-как читаешь книгу и так же, без последствий для себя, несёшь книгу в библиотеку. Через неделю забываешь и автора, и то, что книга прочитана. И это случается нередко. Жаль потерянного, «убитого» времени, которого и так не хватает. И себя «изнасилованного» негодной книгой, причём по собственному согласию.

 

Счастливая встреча

Но есть книги иного рода. Редкого рода. С первых страниц чтения создаётся ощущение, что книга написана лично для тебя, как бы обращена к тебе. Это твоя книга. И понимаешь: тебе несказанно повезло. Произошло нечто, равносильное встречи с любимой женщиной. Подобное чувство автор испытал, читая книгу Валентина Катаева «Алмазный мой венец». Увы, встреча с книгой произошла поздновато. Это была поздняя любовь. И всё же она состоялась, и это главное. О чём же намерен рассказать читателю автор, чем поделиться?

Пожалуй, тем, что узнал для себя нового (или знал понаслышке), при том, что писатели, о которых рассказывает Катаев, близки автору по духу, а рассказывать о близких и хороших людях – истинное удовольствие.

Однако, как же выстроить повествование? В каком порядке расставлять лица, обозначенные Катаевым. Это будет порядок, определённый самим Катаевым: ключик, птицелов, эскесс, друг. И, далее, по мере «поступления». Остаётся добавить, что с целью оживления текста автор приводит на писателей впечатляющие шаржи.

 

 

Портреты лиц «не общего выражения»

1. «Катаич». Валентин Петрович Катаев.

Валенти́н Петро́вич Ката́ев – русский советский писатель, поэт, киносценарист и драматург, журналист, военный корреспондент. Главный редактор журнала «Юность» (1955–1961).

«Теперь из всей нашей странной республики гениев, пророков, подлинных поэтов и посредственных стихотворцев, ремесленников и неудачников остался, кажется, я один. Почти все ушли в ту страну вечной весны, откуда нет возврата. Нет возврата!»

Будучи любителем поэзии и сам в молодые годы пробовавший «перо», я конечно же знал, что В. П. Катаев являлся редактором журнала «Юность», что у него начинали Е. Евтушенко и Б. Ахмадулина. Знал, что Катаев известен как общественный деятель, помогавший многим начинающим литераторам. Но книг Катаева не читал. И теперь задаю себе вопрос: как такое могло произойти? Зато с удовольствием смотрел кинофильмы, поставленные с участием Катаева: «Цирк», «Время, вперёд!» и, конечно же, «Сын полка». Слышал о том, что Катаев причастен к написанию знаменитого романа «12 стульев». Вот, пожалуй, и все мои скудные познания о писателе Катаеве. Тем более удивительно, что книгу «Алмазный мой венец» я воспринял как написанную лично для меня. Рассказывая о себе Катаев, по понятной причине, не мог назвать своё «прозвище». Иногда упоминает о себе ласково: «Катаич». Именно так Валентина Петровича называли друзья.

«Прочтение «Алмазного венца» многое расставило по своим местам, пополнило недостающие знания, в частности, прояснило вопрос о соавторстве Катаева в написании «12 стульев». Оказывается, главную идею романа Ильфу и Петрову подсказал именно Катаев!

 

«Солнце и голод превращали нас ещё при жизни в мощи. Мы чувствовали себя святыми. Может быть, мы и впрямь были святыми?»

«Уверенность в себе как в будущем писателе была свойственна большинству из нас. Когда, например, мне было лет девять, я разграфил школьную тетрадку на две колонки, подобно однотомному собранию сочинений Пушкина, и с места в карьер стал писать полное собрание своих сочинений, придумывая их тут же все подряд: стансы, эпиграммы, повести, рассказы и романы. У меня никогда не было ни малейшего сомнения, в том, что я родился писателем».

«Для меня Пушкин – великое произведение природы вроде грозы, бури, метели, летучей гряды облаков, лунной ночи, чувыканья соловьев, даже чумы».

«Говорю одно, вижу другое, представляю третье, чувствую четвёртое, не могу вспомнить пятое, и всё это совмещается с тем материальным миром, в сфере которого я нахожусь в данный миг».

«Писатели XVIII века – да и XVII были в основном повествователи. XIX век украсил голые ветки повествования цветными изображениями. Наш век – победа изображения над повествованием. Изображение присвоили себе таланты и гении, оставив повествование остальным. Метафора стала богом, которому мы поклоняется. В этом есть что-то языческое. Мы стали язычниками. Наш бог – материя… Вещество…»

 

Однако вернусь к вопросу, почему оказался знаком с книгами Катаева. Причина пробела мужественно озвучена самим Катаевым. Причина, которую «старик Маршак», правда, в разговоре с другим писателем, определил так: «Голубчик, мало тяги!»

«Он (Юрий Олеша) был не только любителем красивых фамилий, но так же и большим фантазёром. Кроме того, у него была какая-то тайная теория узнать характер человека по ушам. Уши определяли его отношение к человеку. Дурака он сразу видел по ушам. Умного тоже. Честолюбца, лизоблюда, героя, подхалима, эгоиста, лгуна, правдолюбца, убийцу – всех он узнавал по ушам, как графолог узнаёт характер человека по почерку. Однажды я спросил его, что говорят ему мои уши…

Он помрачнел и отмолчался. Я никогда не мог добиться от него правды. Вероятно, он угадывал во мне что-то ужасное и не хотел говорить. Иногда я ловил его мимолётный взгляд на мои уши. Бунин говорил, что у меня уши волчьи. Ключик ничего не говорил. Так я никогда не узнаю, что ключику мои уши открыли какую-то самую мою сокровенную тайну, а именно то, что я не талантлив. Ключик не хотел нанести мне ту рану».

 

Признаться принародно в собственной несостоятельности? На это надо иметь мужество! А так же редкую взыскательность и внутреннюю силу. Так поступают люди талантливые или близкие к таковым. При том, что всё, конечно, относительно. Не знал я и того, что один из авторов культового романа «12 стульев» по фамилии Петров – родной брат Катаева. Он служил в уголовном розыске Одессы, и Катаев, как и других земляков, спасая от неминуемой гибели, «вытащил» брата в Москву. Потому что был человеком сердечным, благожелательным и благотворительным и уж в чём-чём, а в этом, безусловно, был талантлив. Любопытно, что оказавшись в Москве, Петров категорически отказывался стать писателем, и Катаеву приходилось насильно заставлять брата «пробовать перо». Буквально через слёзы. И это будущего гения «12 стульев»!

Вот как вспоминает Катаев о тех, кто написал великий роман: «Почему я выбрал своими неграми именно их – моего друга и моего брата? На это трудно ответить. Тут, вероятно, сыграла известную роль моя интуиция, собачий нюх на таланты, даже ещё не проявившиеся в полную силу».

Отсюда, например, становится, ясно, что под прозвищем друг, скрывается никто иной, как Илья Ильф.

 

 

2. «Ключик». Юрий Карлович Олеша

Ю́рий Ка́рлович Оле́ша – русский советский писатель; киносценарист, поэт и драматург, журналист. Одна из ключевых фигур одесского литературного кружка 1920-х годов.

Начать повествование Катаева, видимо, следует с воспоминания о лучшем друге, о неразлучном с ним Юрии Олеши. Понятно, что более всего написано именно о нём. Но почему выдающийся писатель именуется ключиком? Пояснение Катаева, что первая буква имени «Ю» похожа не ключик, мне кажется сомнительным. Здесь всё серьёзнее. Версия такова: Олеша стал ключиком потому, что ему легко открывалось многое из того, чего не могли ни видеть, ни чувствовать, ни знать другие. Что не могли открыть ни в себе, ни в окружающей действительности. И Катаев это подсознательно чувствовал. Потому и ключик. И надо сказать, золотой ключик. Однако до какой степени? А вот до какой. Однажды, Олеша сказал: «В меня что-то вошло». Как оказалось, действительн,о вошло. Вошёл в сердце инфаркт и ключик обнаружил его раньше врачей. Ещё пример.

«Однажды мы стояли с ним на остановке, ожидая трамвая, скажем, номер 23. “Ты напрасно решил ехать со мной, – говорил ключик с раздражением. – 23 номер никогда не придёт. Я это тебе предсказываю. Трамваи меня ненавидят”. В этот миг в отдалении появился вагон трамвай № 23. Я был в восторге. “Грош цена твоим предсказаниям”, – сказал я.

Но, не доехав до нас два десятка шагов, трамвай остановился, немного постоял и поехал назад, попятился, как будто его притягивал сзади какой-то магнит, и наконец, скрылся с глаз».

«Теперь, когда всё это кануло в вечность памяти, я понимаю, что меня с ключиком связывали какие-то тайные нити, может быть, судьбой с самого начала нам было предназначено стать вечными друзьями-соперниками или даже влюблёнными друг в друга врагами. Судьба дала ему, как он однажды признался во хмелю, больше таланта, чем мне, зато мой дьявол был сильнее его дьявола. Что он имел в виду под словом «дьявол», я так уже никогда и не узнаю. Но, наверное, он был прав».

«Вообще, взаимная зависть, крепче, чем любовь, всю жизнь привязывала нас друг к другу, начиная с юности. Однажды ключик сказал мне, что не знает более сильного двигателя творчества, чем зависть. Я бы согласился с этим, если бы не считал, что есть ещё более могучая сила: любовь. Но не просто любовь, а любовь неразделённая, измена или просто любовь неудачная, в особенности любовь ранняя, которая оставляет в сердце рубец на всю жизнь. В истоках творчества гения ищите измену или неразделённую любовь. Чем опаснее нанесённая рана, тем гениальнее творения художника, приводящее его, в конце концов, к самоуничтожению».

«Он давал своим возлюбленным красивые имена, так как имел пристрастие к роскошным словам».

«Как и подавляющее большинство поэтов нашего города, ключик вырос из литературы западной».

«Ключик упорно настаивал, что Вертинский – выдающийся поэт, в доказательство чего приводил строчку: «Аллилуйя, как синяя птица».

«Гений должен уметь ограничивать себя, а главное, уметь выбирать. Выбор – это душа поэзии».

«Поэзия – дочь воображения. А может быть, наоборот: воображение – дочь поэзии».

«Ключик всю жизнь горевал, что ему так и не посчастливилось сиять на мраморной доске золотом рядом с Врубелем».

«Сравнить ключика с Бетховеном – это всё равно, что сказать, соль похожа на соль».

Устами Катаева «глаголет истина». По этому поводу автору вспоминаются истории любви Владимира Маяковского, Ивана Бунина, Бориса Пастернака, Генриха Гейне. Да кое-что из собственной жизни. Видимо, Катаевым затронута тема закона природы.

 

 

3. «Птицелов». Эдуард Георгиевич Багрицкий

Эдуа́рд Гео́ргиевич Багри́цкий (настоящая фамилия – Дзю́бин, Дзюбан; – русский поэт «Серебряного века», переводчик и драматург, художник-график.

«Я и глазом не успел моргнуть, как имя птицелова громко прозвучало на московском Парнасе. Молва о нём покатилась широкой волной. И моя слабенькая известность сразу же померкла рядом со славой птицелова».

«Желая поднять птицелова в глазах знаменитого королевича, я сказал, что птицелов настолько владеет стихотворной техникой, что может, не отрывая карандаша от бумаги, написать настоящий классический сонет на любую заданную тему. Королевич заинтересовался и предложил птицелову тут же, не сходя с места, написать сонет на тему Пушкин».

Что получилось у «птицелова», Катаев вспомнить не мог, но у «королевича» на обложке журнала «Современник» получилось следующее:

 

«Пил я водку, пил я виски,

Только жаль без Вас, Быстрицкий!

Мне не нужно адов, раев,

Лишь бы Валя жил Катаев.

Потому нам близок Саша,

Что судьба его как наша».

 

Есениным написано было Быстрицкий, а надо было Багрицкий.

«У птицелова всю жизнь была страсть сначала к птицам, а потом к рыбкам. Его комната в Одессе была заставлена клетками с птицами, пух, и шелуха птичьего корма летали по комнате, наполненной птичьими криками. В Москве же страсть к птицам перешла в страсть к рыбам, и в комнате птицелова появились аквариумы, в которых среди водорослей и пузырьков воздуха плавали тени тропических рыб, а птицелов сидел возле них на кровати, поджав ноги, в расстёгнутой сорочке и кальсонах и читал своим ученикам свои и чужие стихи, временами кашляя и дыша дымом селитреннего порошка.

«Примерно за полтора года до самоуничтожения королевича мне удалось вытащить в Москву птицелова. Казалось, что подобно эскессу, он навсегда останется в Одессе, ставшей Украинским городом. Он уже был женат на вдове военного врача. У него недавно родился сын. Он заметно пополнел и опустился. Жена его, добрая женщина, нежно его любила, берегла, шила из своих старых платьев ему толстовок. Но стихи для души писать не бросил. По-прежнему в небольшой комнате с крашеным полом, среди сохнувших детских пеленок и стука швейной машинки, среди птичьих клеток, его окружали молодые поэты, его страстные и верные поклонники, для которых он был божеством. Приехав из Москвы и увидев эту картину, я понял, что оставаться птицелову в Одессе невозможно. Он погибнет. Ему надо немедленно переезжать в Москву, где уже собрался весь цвет молодой русской советской литературы, где гремели имена прославленных поэтов, где жизнь била ключом, где издавались русские книги и журналы».

И хотя с большими препятствиями и нежеланием птицелова ехать в Москву, они всё же поехали…

 

 

4. «Эскесс». Семён Иосифович Кессельман

Семён Ио́сифович (О́сипович) Ке́сельман – русский поэт «Серебряного века», представитель юго-западной, левантийской или, иначе, одесской литературной школы.

«Он был поэт старшего поколения, и мы, молодые, познакомились с ним в тот жаркий летний день в полутёмном зале литературного клуба, в просторечии «литературки», куда Пётр Пильский, известный критик, пригласил через газету всех начинающих поэтов с тем, чтобы, выбрав из них лучших, потом возить их на показ по местным лиманам и фонтанам, где они должны были читать свои стихи в летних театрах».

«Эскесс уже тогда был признанным поэтом и, сидя на эстраде с полупьяным Пильским, выслушивал наши стихи и выбирал достойных. На этом отборочном собрании, кстати говоря, я и познакомился с птицеловом и подружился с ним на всю жизнь».

«Конечно, в строчках «Воздух ясен, и деревья голы», как у нас принято было говорить, «переночевал Диккенс», поразивший однажды воображение автора, а потом через его стихи поразил воображение многих других, в том числе, и моё… Я думаю, что он считал себя гениальным и носил в бумажнике письмо от самого Александра Блока, однажды похвалившего его стихи. Несмотря на его вечную иронию, даже цинизм, у него иногда делалось такое пророческое выражение лица, что мне становилось страшно за его судьбу».

«Эпиграмма на эскесса-птицелова:

 

«Мне мама не даёт ни водки, ни вина.

Она твердит: вино бросает в жар любовный.

Мой Сёма должен быть как камень хладнокровный,

Мамашу слушаться и не кричать со сна».

 

«У него было как бы смазанное жиром лунообразное со скептической еврейской улыбкой лицо. Он был горд, ироничен, иногда высокомерен и всегда беспощаден в оценках, когда дело касалось стихов. Он был замечательный пародист, и я до сих пор помню его пародию на входившего тогда в моду Игоря Северянина:

 

«Кто говорит, что у меня есть муж,

по кафедре истории прозектор.

Его давно не замечаю уж.

Не на него направлен мой прожектор.

Сейчас ко мне придёт один эксцесс,

Так я зову соседа с ближней дачи,

Мы совершим с ним сладостный процесс,

Сначала так, а после по-собачьи».

 

Продолжение следует

 

 


№92 дата публикации: 24.12.2022

 

Оцените публикацию: feedback

 

Вернуться к началу страницы: settings_backup_restore

 

 

 

Редакция

Редакция этико-философского журнала «Грани эпохи» рада видеть Вас среди наших читателей и...

Приложения

Каталог картин Рерихов
Академия
Платон - Мыслитель

 

Материалы с пометкой рубрики и именем автора присылайте по адресу:
ethics@narod.ru или editors@yandex.ru

 

Subscribe.Ru

Этико-философский журнал
"Грани эпохи"

Подписаться письмом

 

Agni-Yoga Top Sites

copyright © грани эпохи 2000 - 2020