О.Ерёмина, Н.Смирнов
«…На поле Куликове, на речке Непрядве»
(к теме «Русь и Орда в XIII – XIV вв.»)
Вокруг Куликовской битвы существует множество мифов и давно устоявшихся мнений, которые не выдерживают никакой исторической критики, но, тем не менее, кочуют из учебника в учебник, из книги в книгу уже много десятилетий. Развеивание иллюзий и восстановление действительной картины происходящего в то драматическое время - насущная задача историка. Для учителя же важно изначально формировать непротиворечивый образ реальности, отринув идеологемы и принимаемые порой бездумно ошибочные, хоть и (что удивительно!) легко проверяемые суждения.
Общепринято считать, что преподобный Сергий принял перед битвой Дмитрия Ивановича и благословил его на битву. При этом хорошо известно, что на то, чтобы добраться по лесным тропам от Кремля до Троице-Сергиевой Лавры и обратно, понадобилось бы как минимум трое суток, если ехать на коне практически налегке. Конечно, во время сбора войск и необходимости постоянного присутствия верховного главнокомандующего такой вояж вряд ли был возможен.
Далее. Численность сражающихся армий в советское время признавалась следующей: 150 тысяч русских против 300 тысяч татар. Цифры совершенно нереальные, что доказывается элементарным арифметическим подсчётом. Если предположить, что по каждой дороге (а войска пошли на юг трёмя дорогами) двигалось 50 тысяч воинов, то колонна с обозом должна была бы неимоверно растянуться. На одной телеге лежали вооружение и припасы пяти воинов. Каждая телега с лошадью занимала как минимум пять метров. Движение в то время было строго однополосное. Таким образом, одни обозы должны были занять не менее пятидесяти километров! А ведь были ещё и люди, причём большинство - конные, а каждый всадник имел, как правило, три лошади – боевую, заводную и походную. Лошадь же, как известно, животное немаленькое, и стотысячный табун, растянутый по «одноколейке», даст ещё несколько десятков километров. На этом фоне рассказы о том, что русские войска переправились на другой берег Непрядвы за одну ночь, да ещё и тайно, выглядят сущим курьёзом.
Соответственно, представить миллионный табун ордынской кавалерии вообще нереально. Полноценное питание и воду в течение нескольких недель для трёхсот тысяч человек и миллиона животных даже в наше время организовать непросто, что же говорить про XIV век… А ведь держать армию и боевых коней даже немного впроголодь попросту опасно - впереди-то сражение!
Куликовская битва представляется нам впервые в детстве - по описанию в учебниках истории. Нам видится полноводный Дон, тихая Непрядва, широкое поле, покрытое ковылём, дубрава, где скрывался Засадный полк, и островерхие шлемы русских витязей. От образа Куликова поля, как от полотен Васнецова, веет сказкой и легендой. Победа русских войск наполняет сердце гордостью, мы любим созданную в своём воображении картину и ничего не хотим в ней менять.
Но приходится.
Потому что мы проехали около семидесяти километров по трассе от Тулы в сторону Ельца, свернули на восток, ещё километров пятьдесят - и стоим на этом самом Куликовом поле, на берегу Дона. И Дон не шире обычного четырёхполосного шоссе. Летний зной палит голову и плечи, и мы входим в воду. Полчаса бродим по колено в воде, ищем глубокое место. Наконец находим - по грудь.
С неспешным Доном переплетаются струи Непрядвы. Она торопится к Дону и не сразу успокаивается, очутившись в его объятиях. Местные ребятишки купаются именно в Непрядве, прыгают с берега в глубокий бочаг. В кедах! Потому что дно покрыто острыми камнями.
Правый берег, сложенный известняками, высок и крут. Мы взбираемся наверх - туда, где стоит село Монастырщина, храм, музей и памятник Дмитрию Ивановичу. Здесь, если следовать легенде, был лагерь русских войск. Восемь километров по раскалённому асфальту дороги через узорочье жёлтого донника и голубого цикория, через строй тополей и звон цикад - и мы видим купол другого храма, в котором сейчас музей, посвящённый Куликовской битве. Рядом на холме - чёрная колонна, увенчанная золочёным куполом, - памятник, поставленный в 1880 году в честь пятисотлетия Мамаева побоища. Считается, что именно на этом холме был ставка Мамая.
Тёплой июльской ночью мы решаем не ставить палатку и ложимся спать под открытым небом. В воздухе слегка вибрируют прохладные потоки, а с неба в море зреющей пшеницы падают ясные звёзды. Над миром стоит тишина. Такая же ночь стояла над полем в канун светоносного праздника Рождества святые Богородицы, и «бысть же тогды теплота и тихость в нощи той»[*]…
Археологами восстановлено место непосредственного сражения, проведена палеоботаническая реконструкция. Сжатое рекой и знаменитой дубравой пространство могло вместить в себя максимум 60-70 тысяч вооружённых всадников (количество пехоты было явно незначительно). Таким образом вырисовываются вполне реальные цифры, почти на порядок меньшие, нежели долгое время было принято считать.
Кроме этого, необходимо ясно представлять себе, что Мамай, при всех его способностях, обладал в глазах современников одним существенным изъяном - он не был чингизидом и не мог вследствие этого быть ханом. Он им и не был, оставаясь формально темником - нечто вроде японского сёгуна при императоре. Из этого посыла вытекают очень серьёзные следствия, касающиеся особенностей исторической психологии.
Появление монголов Батыя воспринималось русскими людьми как предсказанное в священном писании нашествие с востока народов Гог и Магог, которые, согласно прорицанию, были вестниками приближающегося Страшного Суда. Ордынский хан воспринимался как сакральный персонаж, оказывать сопротивление которому сначала было безнадёжным героизмом, а по мере укрепления связей с Ордой и московской государственности - начало считаться просто дурным тоном. Необходима была санкция духовной власти на сопротивление «самому царю». Неудивительно, что спустя всего два года после Куликовской битвы Дмитрий Иванович, прихватив казну, бежал в Кострому при известии о походе Тохтамыша. Тохтамыш был «царём» и очень огорчился, узнав, что русские не собираются немедленно возобновлять уплату дани в полном объёме после победы над общим врагом Мамаем. Только жесточайшие следствия во время тохтамышева нашествия заставили отвыкших от разрушительных ордынских набегов людей взяться за оружие.
Известно, что Москва, лишённая дружины и профессионального руководства, была быстро захвачена, а единственный, кто оказал организованное сопротивление отрядам ордынцев, был как раз Владимир Андреевич Серпуховской, отбивший значительную часть полона и вынудивший татар уйти. Так что мы можем воздать должное этому князю ещё и за свободное от идеологического давления мышление, поставившее интересы своего народа выше измышлённой и осенённой в этническом сознании покорности ордынскому царю.
В древнерусской литературе сохранилось несколько произведений, посвящённых Куликовской битве: это летописные повести, «Задонщина» и «Сказание о Мамаевом побоище». Последние вошли в золотой фонд русской литературы.
«Задонщина» не датирована. Как считают исследователи, она написана в первое десятилетие после битвы. Когда свершается великое событие, человека, которому довелось принять в нём участие, сначала переполняют чувства. Поэт стремится выразить эти чувства в песне - яркой, эмоциональной, образной. Именно так - страстно, лирично - звучат строки «Задонщины», которая, возможно, создана сразу после битвы. Автором её считается Софоний Рязанец.
В «Слове Софония Рязанца о великом князе Дмитрее Ивановиче и о брате его князе Владимере Андреевиче, яко победили супостата своего царя Мамая» (иное название «Задонщины») ясно слышны фольклорные мотивы, упруго пульсирует энергия возбуждённого народного самосознания. Автор, очевидно, хорошо знает «Слово о полку Игореве», и его произведение близко к «Слову…» XII века не только своим общим характером, но и непосредственными текстовыми заимствованиями.
Мы не найдём в образной речи автора последовательного повествования о событиях 1380 года, но почувствуем высокий эмоциональный подъём, гордость, радость и горе людей, которые видели всё своими глазами и которым не надо рассказывать о деталях битвы. Яркие картины точно передают не факты, но состояние духа русских воинов, готовых в ковыльном Диком поле биться за родную землю:
«Уже бо возвеяша силнии ветри с моря на усть Дону и Непра, прилелеяша великиа тучи на Рускую землю, из них выступают кровавыя зори, и в них трепещут синии молнии. Быти стуку и грому велику на речьки Непрядве меж Дономъ и Непром, пасти трупу человечью на поле Куликове, пролитися крове на речькы Непрядве».
Мы видим быстро сменяющие друг друга картины: вот Дмитрий Иванович обращается с краткой речью к съехавшимся в Москву князьям, вот татары, скрипя телегами, идут на русскую землю, вот князь Владимир Андреевич Серпуховской устанавливает полки. Вот уже гремит великая битва:
«Уже бо те соколе и кречеты, белозерскыя ястреби борзо за Дон перелетели и ударилися о многи стада гусиные и лебединые. То ти наехали рустии сынове на силную рать татарьскую, ударишася копи харалужными о доспехы татарскыа, възгремели мечи булатныя о шеломы хиновския на поле Куликове на речки Непрядве».
Вот уже чернец Пересвет «поскакивает на борзе кони», но вскоре брат его Ослябя восклицает в горе: «…уже вижу на тели твоем раны тяжкие…» В горести восплакались жёны погибших воинов.
Следующий кадр - Владимир Андреевич с волынским князем Дмитрием вырывается из засады, «гораздо скакаше по рати поганым». И уже «въстонала земля татарская, бедами и тугою покрышася». «Отскочи» поганый Мамай серым волком к генуэзской Кафе (сегодня - Феодосия в Крыму). А в конце «Слова…» - горестное перечисление погибших князей и бояр и заключительная речь князя великого Дмитрия Ивановича.
Мы привыкли слышать о матери-земле. Мать изначально сильнее своих детей, она даёт им жизнь и способна их защитить. Мы дети русской земли. Это так. Внимание современного читателя останавливается на поразительной фразе: «Намъ земля подобна есть Руская милому младенцу у матери своей…» Земля - не мать, но младенец, которого надо с особой заботой беречь и защищать. Таким младенцем было поднимающееся после полутораста лет татарского ига русское государство, и воины сражались отнюдь не ради военной добычи.
«Задонщина» известна в двух редакциях и пяти списках. Это говорит о том, что «Слово Софония Рязанца» не имело широкого распространения. Возможно, некоторые интонации «Слова о полку Игореве», которые были естественны в период кратковременных набегов кочевников на Русь, когда не стоял вопрос о независимости русских княжеств, оказались не вполне отвечающими духу события, которое способствовало становлению национального самосознания русских людей. И если в «Слове о полку Игореве» упоминание об «узорочье половецком» и богатой добыче русских в первой битве звучит органично (собственно, ради этого и был предпринят авантюрный поход князя Игоря), то в «Задонщине» слова о том, что после победы жёны русские «въсплескаша» татарским золотом, не соответствуют идее битвы.
Шли годы, умер Дмитрий Иванович, уходили из жизни герои Куликовской битвы, и оформилась потребность сохранить для потомков подробности событий и имена русских воинов. В первой трети XV века создаётся «Сказание о Мамаевом побоище» - воинская повесть, в которой обстоятельно и сурово рассказано о дозорах, посланных в Дикое поле, о поездке к живоначальной Троице - к преподобному игумену Сергию, о передвижении русских войск к Дону, о подготовке к сражению, о переодевании великого князя, о начале битвы, перевесе татарской силы и о внезапном ударе засадного полка. Мы читаем о поисках Дмитрия Ивановича после битвы, о том, что нашли его «отдыхающа под древом березою». В конце вновь видим перечисление количества погибших бояр, плач и радость великого князя.
И хотя в «Сказании..» активно используется образный ряд «Задонщины», стиль оставшегося неизвестным автора резко отличается от стиля Софония Рязанца. Если «Задонщину» можно сравнить с радостной приветственной песней, то «Сказание…» - с торжественным и строгим маршем. Куликовская битва обретает истинную свою оценку: перед нами не рядовое, хотя и особо масштабное столкновение, а сражение за независимость русских княжеств, борьба за христианскую веру. Павшие на поле боя предстают перед нами не простыми людьми, но божьими воинами, на головы которых, по словам «вернаго самовидца», из отверстого неба опустились «мнози венцы». Умереть в походе, затеянном ради военной добычи, или погибнуть за христианскую веру - эту разницу русский человек ощущал очень остро. Именно поэтому в уста великого князя вложены такие слова:
«Отци и братия мои, господа ради подвизаитеся, святых ради церквей и веры ради христьянския. Сия бо смерть не смерть есть, но живот вечный. Ничто же убо земнаго не помышляйте и не желайте брате земнаго живота, но да венцы увяземся от Христа бога душам нашим».
Необходимость и способность отринуть все земные помыслы и приводит к тому, что передовой полк вместе с полками правой и левой руки яростно вступают в битву и стойко сражаются несколько часов:
«На том бо поле сступшася силнии полци вместо, из них же выступаша кровавы зари: от мечнаго сияниа яко молниа блистают. И бысть троскот от копейнаго ломлениа и от мечнаго сечениа, не мочно бе зрети грознаго часа смертнаго, во един в мегновении ока от колка тысяч погибает созданиа божиа».
Именно осознание напряжения и величия происходящей битвы заставляет воинов Засадного полка «единомыслено» из дубравы выехать и ударить «аки лвом» «на овечия стада».
Сегодня мы называем Донским великого князя Дмитрия Ивановича. И в «Задонщине», и «Сказании о Мамаевом побоище» при перечислении князей первым упоминается великий князь Дмитрий Иванович, а вторым - удельный князь серпуховской и боровский Владимир Андреевич, двоюродный брат великого князя, владевший, кроме всего прочего, третьей частью Москвы. Но перечисление князей по старшинству - не более чем соблюдение ритуала.
Подлинным героем Куликовской битвы для современников и потомков был именно Владимир Андреевич, внук Ивана Калиты, женатый на Елене - дочери великого литовского князя Ольгерда. Братья Елены Андрей и Дмитрий Ольгердовичи привели полки «храбрые литвы» на Куликово поле и сражались бок о бок с русскими воинами. Владимир Андреевич устанавливал полки и сам руководил действиями Засадного полка. После битвы его стали называть Донским - именно это прозвище написано на гробнице Владимира Андреевича в Успенском соборе Московского кремля, где покоятся останки русских князей.
Принято считать, что московский князь проявил выдающийся талант полководца. Однако в «Сказании о Мамаевом побоище» мы прочитаем, что великий князь «уклонився от войска и сниде с коня и с побоища», а в 1382 году, во время нападения на Москву Тохтамыша, Дмитрий Иванович отправился «собирать воинов» за Волгу, в дремучие костромские леса, прихватив с собой казну. Москва же была сожжена дотла.
В 1408 году, уже после кончины Дмитрия Ивановича, именно Владимир Андреевич руководил обороной Москвы во время набега Едигея. Более того, ещё в верительных грамотах Ивана Грозного Донским назван как раз Владимир Андреевич.
Но необходимость утверждения первостепенной роли Москвы заставила потомков отдать почётное прозвище московскому князю.
2005 год - особый год: вся Россия, весь мир праздновали победу над фашизмом. Но этот год стал юбилеем ещё одной русской победы - в сентябре исполнилось 625 лет Куликовской битве. Вновь, как и много лет подряд, на берегу Дона у села Монастырщина, что недалеко от городка Епифань Тульской области, собрались представители клубов исторической реконструкции и военно-патриотических организаций. Гости, приехавшие на праздник, видят выступления народных коллективов, смотры костюмов и вооружения, состязания в стрельбе из лука, историческое фехтование. Апофеоз - схватка нескольких сотен закованных в латы, одетых в кольчуги витязей, вооружённых копьями, боевыми топорами, булавами и мечами. День, когда историю можно не только ощутить, но буквально потрогать руками.
С Куликовым полем незримыми узами тесно связан Белозерск. Белозерская дружина и 14 князей белозерских погибли на левом фланге русского войска. Белозерского поэта Сергея Орлова огнём окрестила Великая Отечественная война - он горел в танке, и от этого так личностно, так остро переживает великую битву 1380-го года, вспоминая горестные строки «Сказания о Мамаевом побоище»: «…лежат князи Белозерски, вкупе побиенны суть…»:
Их четырнадцать было, князей белозерских,
Я пятнадцатый с ними.
Вот стрелой пробитое сердце
И моё забытое имя.
И стою я в полку засадном,
Вольный воин, как терний сильный,
Сотоварищи мои рядом,
Только нету ещё России.
Нет России с песней державной
С моря синя до моря синя.
Ни тесовой, ни златоглавой
Нет ещё на земле России. <…>
Как орда Мамая качнётся,
Как мы ляжем костьми на поле, -
Так Россия с нас и начнётся
И вовек не кончится боле.
(«Монолог воина с поля Куликова», 1971)
…Не ковыль стелется по ветру - льются по Куликову полю золотистые волны пшеницы. И, возможно, это - лучший памятник воинам, павшим в жестокой сече за свободу русской земли.
Ваши комментарии к этой публикации
_________________
[*] Здесь и далее цит. по: Задонщина. Сказание о Мамаевом побоище // Древняя русская литература: Хрестоматия: Учебное пособие для студентов пед. ин-тов по спец. № 2101 «Рус. яз. и лит.» / Сост. Н.И.Прокофьев. - 2-е изд., доп. - М.: Просвещение, 1988. С. 162 - 179.
Ваши комментарии к этой статье
№43 дата публикации: 01.09.2010