Исполненный таинственного долга,

Уже проживший жизнь от сих до сих,

Я зимовал на островах Де Лонга.

Точнее даже – на одном из них.

Покрытым мхом, или, вернее мохом,

Как в тех краях якуты говорят.

Ему оставил имя Лёшка Жохов

А Бог оставил северный наряд.

Там в небесах сияет синий сполох,

А ночь длина, как долгий путь домой,

Там замерзает в одностволке порох,

И спирт подёрнут коркой ледяной.

Но там я жил, поправ ногами шарик,

Как гордый дух небесного Отца,

Я глобус взглядом много раз обшарил,

Я видел мир от края до конца.

Там, подо мной, на нулевых широтах,

Кипели страсти и морской прибой,

Извечная вершилася работа

И гибли страны где-то подо мной.

Я был один!

Верней – нас было трое

На шапке мира, видевших весь мир,

И были мы не трýсы, не герои,

Оставшись без руля и без ветрил.

Мы были там иных людей добрее,

И перед миром были мы честны,

Как жители страны Гипербореи

Мы вымирали в миражах весны.

Там было страшно холодно и пусто,

Но, видит Бог, от Жохова вдали

До дней последних не забуду чувства

Причастности вращению Земли.

На птичий зов мой крик летит ответом,

Скажите гуси тем, кто там вдвоём:

Я так же грежу островом Жаннетты

И вмёрзшим в лёд забытым кораблём.

Я в лес вхожу, как вор в Центральный Банк,

Здесь осень не осталась без работы,

Мне нужен не какой-нибудь пятак,

А каждый рубль сусальной позолоты.

Всё тут моё, что отряхáет лес

На эту землю, и на эти лужи,

Мне нужно всё, опавшее окрест,

И мятый лист дубовый тоже нужен.

Когда ещё дождусь таких я дней,

Чтоб нагрузиться задармá и важко?

И я, в запретной жадности своей,

Гребу листву в карманы и в фуражку.

Я, как ребёнок, откровенно рад,

Мне воровство – что шапочка по Сеньке.

И я богат. О, как же я богат –

Я целый стих купил на эти деньги!

Памяти моего школьного друга Коли Шемякина,

по прозвищу Лом.

И вновь могильная виньетка

О том напоминает мне,

Что в хутор приезжаю редко,

Но часто видится во сне,

Как будто снова мимо, с визгом,

В шестидесятых пацаны,

Бегут, сверкая коммунизмом

Через дырявые штаны.

Опять, в грехах пишу стихи я,

Прочесть вы сможете едва –

Пробелы, точки, запятые,

И неудобные слова.

Я описал войну и зори,

Всю жизнь свою без лишних слов,

И блеск в больничном коридоре

Помытых с хлоркою полов,

И бородатого Исуса,

И ветра летний вокализ,

И ты, не праздновавший труса,

Мной занесён на белый лист.

И мне казалось гениальным,

Всё, что я в книжке написал,

Я блеском ослеплён медальным –

Я заслужил святой металл!

Но нервно скажет критик смелый,

Лишь томик тоненький прочтёт,

Что в нём удачны лишь пробелы,

И где-то, частью, – переплёт.

Мы у зеркала, как люди –

Тот же рост и та же спесь.

Без меня его не будет,

Без него я всё же есть.

Хоть в одной зажаты раме,

Мы не то, чтобы портрет:

Я – вот тот, который с вами.

А его и вовсе нет.

Так похожи наши лица –

Те же брови, тот же рот.

Я скривлюсь.

И он скривится.

Я совру.

А он не врёт.

Прислушайся к вождям, пророкам и святым,

К тем, кто работает, и к тем, кто бьёт баклуши,

Кто богохульствует и кто блюдет посты,

Прислушайся ко всем.

Но никого не слушай.

Наверно, воля есть на то Господня:

Друзей, дороги, книги, вензеля –

Я всё стряхнул как градусник сегодня,

Всему отчёт опять веду с нуля.

Путь это даже будет на смех курам –

Я никому не раб, не господин.

И впредь замер моей температуры

По той шкале, где только я один.

Вижу.

По к Раю приставленной лесенке,

Не вызывая ни страх, ни печаль,

Неторопливо уходят ровесники.

Мне почему-то их вовсе не жаль.

Жаль мне себя, с недопетою песенкой.

Как воплощение последней мечты,

Мне бы подняться по этой же лесенке.

Только уж больно ступени круты.

Пытаюсь вновь пропить талант,

И ощущаю час от часа –

На мне такие удила,

Чем не взнуздали и Пегаса.

Талант – лихой кавалерист,

Весь в шпорах, латах и со шпагой –

Меня то задирает ввысь,

То отпускает ровным шагом.

Талант решает за меня,

Куда поставить мне копыто,

Считает он к закату дня

Что перебито, перепито.

Бармену, словно палачу,

За неразбавленное пиво,

«In vino veritas!» кричу

И бесталанно, и фальшиво.

И погружаюсь я в туман,

Снести не в силах этой ноши...

А может, – это не талант,

А может быть, – и я не лошадь...

Мягко дремлет память-недотрога,

Больно ей от жалостей и смут.

Я живу за пазухой у Бога,

Детство – имя Богу моему.

Ветерок с утра – ещё не ветер,

Мама мягко:

– Не проспи, сынок...

Почтальонка на велосипеде

Привезёт районный брехунок.

Я прочту заметки об успехах,

Земляков и жителей столиц.

В воробьином гнёздышке под стрехой

Трону горку тёпленьких яиц.

Воробьиха будет бить по пальцам,

Применю в ответ коварный жест.

И пройдёт по улице скиталица –

Побирушка не из наших мест.

Будет день и солнечный, и звонкий,

А под вечер грусти дать отлуп,

«Королевою бензоколонки»

Заманит меня колхозный клуб.

И встаю с постели я без лени,

Новый день в себе зажечь опять.

У меня такое настроение,

Что готов я нищенку обнять!

Я калитку трону за сараем,

И отправлюсь в школу по меже.

Здесь давно никто не умирает.

Потому что умерли уже.

Ну, что сказать на сон грядущий?

Что день прошёл, как сон пустой?

И я судьбой уже отпущен

К своей лежанке на покой.

Поглажу шёрстку чёрной кисе,

Зевну, врастая в миражи,

Хоть я не то, чтоб уморился

Или покоя заслужил.

Я просто прячусь от работы,

Поскольку так заведено,

И это спящее болото

Нам для забвения дано.

Наш сон, он – как лекарство в теле,

И как изгнание врагов.

Но кошка спит в ногах постели.

А ей забвение – от чего?

Какая досада! Опять не успел

Ни в Африку съездить, ни к другу на дачу,

Не слышал, как пел на углу менестрель,

Не видел, как бомж на углу насвинячил.

На шорты сменить не успел я штаны.

Да многое за лето сделать бы надо!

Я даже не видел затменья Луны,

Которая видела мой беспорядок.

Когда я, постели своей не убрав,

Лежал, соловьиною трелью расстрелян...

...Но в чём-то, пожалуй, я всё-таки прав,

И побомжевать не грешно менестрелю.

А лето уходит – беспечность растяп, –

И след истончается за поворотом.

И август толкает под локоть сентябрь:

– Жестянщик! Проснись и ступай на работу.

Приставлен страж ко мне жестокий,

Прикрыл мне уши и глаза,

Определил дела и сроки

И направление указал.

И нет мне хода мимо стража,

Поскольку мир – всё та же клеть,

Где жить он не даёт и даже

Он не даёт мне умереть.

А что есть мир? И что такое свара,

Когда людских не слышно голосов?

И мало мне всего земного шара,

Где ни души – до самых полюсов.

Где не с кем перекинуться словами,

А те, кто есть – глухи или немы,

Собой они потерянные сами,

Тюрьмы они находка и сумы.

И смысла нет в наборе книжных литер,

Коль всякий – член Чека или МАССАД,

И царствует пустынею Спаситель,

В которой больше некого спасать.

Мне это чувство горечи знакомо,

Когда и в счастье донимает страх,

И я не дома, даже если дома,

И я никто. И звать меня никак.

Клянут её слева и справа,

Чужие клянут и свои,

Несчастная наша держава

Ведёт затяжные бои.

На поле военных историй,

В подвалах заплечных бойцов,

Несчастью несчастием вторя,

Во вражье зажата кольцо.

Её отпевают поэты,

Обманывают шулера,

И песни печали при этом

Над ней завывают ветра.

Не хлеб у неё, а картоха,

Не горб, а заплечный мешок,

И всё, что поганое – плохо,

И плохо всё, что хорошо.

На дыбу её или в пламень

Готовы толкнуть, не любя,

И каждый за пазухой камень

Припас для неё у себя.

История ей – как стихия,

И я не боюсь вопрошать:

– Россия, Россия, Россия,

На чём же ты держишься, мать?

О, Ты, гоняющий шары

На тёмном поле небосвода,

Мирами сдвинувший миры,

Кому покорствует природа,

Кто в свой небесный биллиард

Играет Сам лучами света,

Вбивая в лузы звёздных карт

Чуть запоздавшие планеты.

И зрю я дело Игрока,

Кто Сам, Невидим и Неведом,

Луну, в бессчётные века,

Толкает за Землёю следом.

Но не несите мне кагор,

И ни к чему мне лёд и виски:

Я видел тень крыла Его

На обнажённом Лунном диске.

Наделённый вредным языком –

По велению сердца – не за страх,

Без каких-то связей и знакомств

Я живу один на хуторах.

Гость ко мне – дорожный ветерок,

На ночлег является звезда,

И волшебным сном через порог

Счастье переходит иногда.

Там, за хуторами, за холмом,

Человейники и Интернет,

И жалеют все они о том,

Что меня там с ними нынче нет.

Что не взять с меня живьём кредит,

Не загнать меня с ружьём в окоп,

Что я тем теперь и заменит,

Что для шишек не подставил лоб.

Что я сам себе утроил рай,

Без пилюль и алкогольных снов.

Ты ко мне сюда не приезжай –

Мне и одному в степи тесно.

Ни угроз, ни врагов – ни рожна,

И никто меня не уничтожит.

Смерть моя никому не нужна.

Да и жизнь моя, собственно, тоже.

А осень совсем не торопит,

Иду и не знаю куда.

Не нужен ей жизненный опыт,

Она не считает года.

Ей просто со мной интересно,

И я перед нею нелеп,

Пою ей народную песню

Про вольную русскую степь.

А в бликах неяркого света

Пожухла трава на меже,

И будто бы не было лета.

И больше не будет уже.

Скользят обнажённые глины

Под узкой подмёткой моей,

С наветрия дует мне в спину

Щекастый разбойник Борей.

И звук – словно музыкой Вебер

Нечаянно тронул орган.

А в чреве ноябрьского неба

Уже шевелится буран.

Я был на земле бродяга,

Прикончивший фляжку до дна.

Ушла из меня отвага

С последним глотком вина.

А ночь стояла такая –

Хоть в пузырьки разливай,

Да сполохами играя

Сверкал над землёй громограй.

До хутора путь неблизкий:

Надеясь, что злость сорву,

Я посох ладонью тискал.

Втыкая его в траву.

Не ждут там меня сегодня –

И завтра не будут ждать.

Хотя не чужой я вроде –

Там жили отец и мать.

Но вряд ли в окошке тусклом

Мигнёт для меня огонь –

В том доме темно и пусто –

Калитки его не тронь.

Не тронь у двери щеколду,

Порожка его не тронь.

Не пей из колодца воду,

Не жги в фитильке огонь!

Куда же спешу, бродяга,

На что же надеюсь я?

К тому ж опустела фляга –

Совсем, как смысл бытия...

Я рождением февраль –

Так же ветрен и простужен,

Мерзну, прыгая по лужам

И тепла дождусь едва ль.

И зиме уже не нужен,

И, как месяц,

Тоже враль...

Пришла и робко села к печке –

Мороз трескучий на дворе:

– Я снег стряхнула на крылечке,

Мне просто зябко в январе.

В окошке лунный серп оскален,

И шар на ёлке раскалён, –

А мы по дому хлопотали

И позабыли про неё.

Бубнил в углу полночный ящик,

И каждый встречей окрылён –

Мы пили сидр за всех сидящих,

Но позабыли про неё.

Мы пили в дело и не в дело,

За бизнес, женщин без числа…

Она с добром на нас глядела,

А вот к столу не подошла.

Горели лица, души, свечки,

В нас жил невиданный полёт.

И не заметили у печки

Исчезновения её.

Мы были люди из металла,

И, не найдя у нас приют,

Любовь в другую дверь стучала,

В надежде, что её там ждут…

Красив фрегат в момент ракетных пусков!

Разбитый на квадраты океан

В нас вызывал космические чувства

Ответом на тротиловый таран,

И нас знобил воинственный азарт!

На всякий выстрел и заряд контрольный

Мы закрывали уши и глаза,

Не ведая, что морю тоже больно...