Грани Эпохи

этико-философский журнал №79 / Осень 2019

Читателям Содержание Архив Выход

Владимир Калуцкий,

член Союза писателей РФ

 

О поэтах и писателях

Предтеча

22 февраля 1703 года родился Василий Тредиаковский

 

 

Даже не знаю, с чем это сравнить...

Представьте, что вы с друзьями в закрытой комнате ищете в темноте выход. И тут находится один, кто проламывает брешь, через которую все вы выходите на простор. Но при этом браните этого одного за то, что и брешь маловата, и края остры...

Вот так и Василий Тредиаковский. Он был первый поэт, кто вывел русскую литературу из тесной комнаты средневековья на простор эпохи Просвещения. Да, в стихах он был неуклюж, но его исторической задачей и не было входить в число корифеев. Его задачей было подать новые способы самовыражения в возможностях нового русского языка. Очень точно значение Тредиаковского для русской поэзии означил Вадим Шефнер:

 

Поэтом нулевого цикла

Я б Тредьяковского назвал.

 

Всей своей судьбой Василий Кириллович наперед оплачивал судьбы идущих за ним поэтов. Он первым взял на себя карму ещё не родившихся в веках стихотворцев и первым заплатил за талант по главному счёту.

 

И чем черней его работа,

Чем больше он претерпит бед –

Тем выше слава ждёт кого-то,

Кто не рождён ещё на светэ

Вадим Шефнер

 

Тредиаковский родился в Астрахани, среди бесчисленных рукавов дельты Волги. И, кажется, – в притоках судьбы он мог выбрать тот путь, который сделал бы его скромным чиновником на окладе. Или священником, как повелось в его фамилии. Но он, словно в наказание самому себе, пошёл по главному руслу. Хотя в самом начале пути ещё Петр Первый, увидев упрямого мальца в Астрахани, обрёк его одной фразой: "Вечный труженик. А мастером никогда не станет".

Сегодня мы даже представить себе не можем, что до Тредиаковского в русской литературе не было деления на жанры. Не было отдельно прозы и отдельно поэзии.

По сути, и литературы-то, в нынешнем понимании слова, не было. Было монастырское риторическое письмо в подбор – остатки, ошмётки утраченной грандиозной языческой культуры, с её великим "Словом", былинами и сказами. Это и была та самая запертая комната, в которой к XVIII веку уже не вмещалась народившаяся новая русская словесность.

И как Пётр прорубил для России окно в Европу, так Тредиаковский для русских поэтов прорубил ход в новую культурную реальность.

А что сам Василий Кириллович?

А сам он не торопился выйти из запертой комнаты. Он, оставшись в рамках того самого риторического письма, пытался использовать в нём открытые им приёмы и способы. Получалось тяжеловесно. И скоро его ученики обошли учителя. Тот же Александр Сумароков, став на тот самый "нулевой цикл" Тредиаковского, скоро построил собственный поэтический особняк. И это была уже современная поэзия, в которой заблистал великан Ломоносов, куда пришла вся предпушкинская Плеяда.

А Тредиаковский уже при жизни оказался забытым и забитым. Его били в прямом смысле. Над ним издевались цари, заставлявшие дворню, в наказание, читать его "Телемахиду".

Василий Кириллович покорно нёс свой крест. Когда его добивали критики – он уходил в переводы. Надо помнить, что он был просвещеннейшим человеком. А, как скажет много позже Антон Павлович Чехов, в России человек – "чем культурнее – тем несчастней". И Тредиаковский без ропота нёс клеймо плохого поэта.

Но это очень хороший поэт. Просто надо читать его, зная особенности силлабического стиха, привнесённого в русскую литературу им же, уметь пользоваться его гекзаметром. И тогда стих его заиграет. Как вот здесь:

 

Видеть все женски лицы

Без любви беспристрастно;

Спознать нову с девицы

Учинять повсечасно;

Казать всем то ж учтивство,

Всё искать свою радость.

Такову то любимство

Даёт в жизни всем сладость!

 

...Тщетно искал я нынче в программах эфира упоминаний о Тредиаковском. Великий и могучий русский язык не помнит о своём родителе. И я, в меру скромных возможностей, восполняю потерю:

– Василий Кириллович! Через века Поздравляю с днём рождения. Отсюда видно, как, вопреки пророчеству Петра, Вы стали великим мастером!

 

 

Повелитель вокабул

255 лет назад умер поэт Александр Востоков

 

 

Он слыл ходячей скрупулёзностью, и даже ореховая трость его была искусной резьбой дотошно доведена до самого гуттаперчевого копытца. Вились по трости змейки, скользили ладьи, читались буквицы и исходили лучами звёзды. Знакомые старались уклоняться от встреч, дабы не увязнуть в тонкостях любого затронутого им вопроса. Но ещё больше людей искали его, ибо не было той темы, которую умело не развил бы Александр Христофорович Востоков. При том он с рождения заикался. Но когда Востоков говорил – люди не замечали его изъяна.

Немец.

Но немец русский, из остзейских баронов. С пелёнок он слышал два языка и вырос в них знатоком и русского, и немецкого. Но жизнь посвятил именно русскому, и во всех документах представлялся Востоковым, а не Остен-Сакеном. Что, впрочем, почти одно и то же.

Но, очевидно, именно немецкость дала ему редкую усидчивость и ту самую скрупулёзность, что трудно найти в русском человеке. Ведь в одно время с Востоковым в словесность вошли многие знаковые русские поэты. Напомним, что на дворе стояла эпоха Просвещения. Но русские стихотворцы работали по наитию, для многих поэзия была забавой, а не смыслом жизни. Им не до законов стихосложения. У них душа просила слова – и получала его.

А Александр Христофорович Востоков к литературному труду подошёл деловито. Он первым в русской поэзии понял, что существуют ещё неведомые в нашей словесности законы, что развивается она не стихийно, а по установкам самого русского языка.

И Востоков посвятил жизнь изучению и преподаванию этих законов.

Надо ли говорить, что он вовремя получил блестящее образование по лучшим немецким и русским образцам? И то, что для погружения в тему он сам много и полезно писал. Он вошёл в тонический размер, как в родную стихию, и создал здесь немало удачных произведений. Это позволило ему написать первый научный труд "Опыт о русском стихосложении". Книга издана в 1812 году. Именно тогда, когда свои первые строки написал юный Пушкин.

Книга стала учебником даже не поэзии – современного русского языка. А Востоков лишь разворачивался. Он первым рассказал о достигательном наклонении в древнерусском языке, расшифровал изначальное звучание знаков "ъ" и "ь", как кратких гласных. Востоков разъяснил применение носовых гласных – "юсов". Он заложил основы русского синтаксиса. Это Востоков окончательно закрепил в русской азбуке заучиваение по словам. Помните знаменитое "Азъ, буки, веди..."?

Как он всё успевал? Ведь, по сути, только для перевода "Остромирова Евангелия" впоследствии привлекался целый институт. А он справился один, и превосходно справился. А ещё сделал "Описание русских и славянских рукописей Румянцевского музеума», описав 473 памятника!

Словом, до Востокова поэзия была любительством, от него стала профессией. И потому при встрече графоманы бежали от него, а таланты искали с ним встречи. Востоков был не просто поэтом. Он был поэтом для поэтов – учителем.

На похоронах Востокова остзейские земляки говорили о нем, как о крупном немецком учёном. А русские последователи называли его первым настоящим поэтом. И положили в гроб, рядом с телом, в вечную жизнь, ореховую трость. С искусно вырезанными по ней образцами на темы славянского эпоса.

 

Александр Востоков

Восторг желаний

В 1802 году

 

Предметы сердца моего,

Спокойствие, досуг бесценный!

Когда-то обыму я вас?

Когда дадут мне люди время

Душе моей сказаться дома

И отдохнуть от всех забот?

Когда опять я, не с чужими,

Найду себя – златую лиру,

Венчанну розами, настрою

И воспою природу, Бога,

И мир, и дружбу, и любовь?

 

Ах, долго я служил тщете,

Пустым обязанностям в жертву

Младые годы приносил!

 

Нет, нет! – теперь уж иго свергну.

Надмеру долго угнетало

Оно мой дух, который алчет

Свободы! О, восстану я!

Направлю бег мой к истой цели

И презрю низких тварей цель.

 

Так, презрю всё! Но кто меня

Обуздывает? Кто дерзает

Восторгу отсекать крыле?..

Не ты ль, судьба неумолима?

Не ты ли?.. Ах, итак мне снова

Тщеты несносной быть рабом?!

 

Спокойствие, досуг бесценный!

Когда-то обыму я вас?

Когда дадут мне люди время

Душе моей сказаться дома

И отдохнуть от всех забот?

 

 

Слыхали мы эти басни

250 лет назад родился Иван Андреевич Крылов

 

 

Если зримо представить жанр, то басня окажется очень похожей на дедушку Крылова. А Крылов – на басню. Округл, ершист, с моралью...

Обратите внимание, кого народ признаёт за общего дедушку?

Дедушка Мазай.

Дедушка Хо Ши Мин.

Дедушка Мороз.

Но первым в этом ряду утверждён именно дедушка Крылов. Он как-то сумел войти не только в русскую литературу, но и в каждую семью. И басни его – это как добрые поучения к жизни. "Волк и ягнёнок". "Мартышка и очки". "Слон и моська". Это ведь не отвлечённые образы, это образы самих читателей, это не басня живёт в нас, а мы в басне!

А ведь и был-то Иван Андреевич всю жизнь – библиотекарем! Хотя сам себя он называл обжорой. Ходил огромный, как Гаргантюа. Вместе с ним ходили байки о нём. "Вот идёт пузатый дедушка Крылов, а навстречу два студента. Один другому говорит: "Гляди – туча надвигается". На что дедушка Крылов заметил студентам: "То-то я слышу – лягушки расквакались".

Мальчиком Крылов пережил пугачёвщину, голод; юношей, без должности, долго не мог пристроиться к месту. Дворянин по происхождению, он хватил общенародной нищеты. Может, поэтому, прикоснувшись к достатку, стал отъедаться за голодные годы.

А при чём здесь басни – спросите вы?

Да вряд ли на это вопрос ответил бы и сам Иван Андреевич. Он задолго до басен пристрастился к писательству. Даже журнал выпускал. С самой Екатериной Алексеевной спорил!..

А потóм словно окно открылось. Взял греческую книжку басен Эзопа – да и переложил кое-что на русский язык.

"Лиса и виноград".

И ведь как рвануло!

Оказалось, что эзопов язык недомолвок и скрытых понятий в России становится самым понятным и востребованным.

И из Ивана Андреевича посыпались басни. Он их начал выпекать, как блины. И были они нарасхват. И уже никто не различал, где в баснях Эзоп, где француз Лафонтен, а где наш дедушка Крылов.

Пошли тиражи, появились деньги, получил должность.

Крылов стал сибаритом. Он жил один, откровенно дурил. Рабочий кабинет его был выстлан огромным персидским ковром, по которому ходили куры и огненный петух.

Да, о петухе.

Любимым занятием, даже бóльшим, чем сочинение басен, было для дедушки Крылова удовольствие смотреть на пожары. В Петербурге ходила байка, что на всякий пожар Крылов прибывает за двадцать минут до возгорания. Всякий пожар вызывал у поэта приступ обжорства.

И после всякого пожара он помогал погорельцам деньгами.

Дедушка Крылов и умер от заворота кишок. Вернулся с пожара и приналёг на блины с мёдом. И перестарался.

Хоронил его весь Петербург. Даже со слоном на улице. Как собственного дедушку. И как дедушку всея России. Того, кто о себе и о нас с вами сказал столь точно, что слово это мы чтим и сегодня. Крылов переиздаётся и читается ещё и потому, что в баснях его сокрыт смысл, который мы все ловим – и не можем поймать. Как те Лебедь, Рак и Щука.

...Да, совсем забыл!

Есть ещё один дедушка.

Дедушка Ленин.

Но тут уж не до басен...

 

 

Свет и цвет

240 лет назад родился поэт Иван Козлов

 

 

С детства у него было особе восприятие цвета. Мамки, вытиравшие карапузу нос батистовыми платками, утверждали, что "барчук ночью видит, как днём". Выросший дворянский сын, баловень судьбы, богач и щеголь, Иван Козлов стал первым женихом в Москве. Богат, красив, образован. А он не спешил, он наслаждался жизнью, он впитывал в себя то, что люди называют счастьем. Иван Козлов одинаково легко постигал науки и при этом оставался знатоком народной жизни и ценителем богатого духовного мира Родины. Если говорить об элите его времени, то Ивана Козлова и надо признать среди лучших представителей Отчизны. Не случайно после службы в гвардии его определили по Геральдической канцелярии, ведь лучшего знатока древних родóв было не сыскать. Удачно женился, родил замечательных сыновей. После нашествия Наполеона перебрался в Санкт-Петербург и определился на высокую должность в Департаменте имуществ. Козлову шёл всего пятый десяток лет, а он уже достиг жизненных вершин. Казалось – судьба благоволила ему во всём.

И вдруг всё рухнуло.

Паралич ног, стремительное угасание зрения. Семейные неурядицы, безденежье.

Тьма...

Тьма?

И вот тут, словно дар из детства, Ивану Козлову вернулся целый мир особого цвета. Для него засияло слово, ожил простор, невидимый зрячим, и эти краски он выплеснул на бумагу. В один год Иван Козлов стал поэтом и вошёл в обойму лучших русских стихотворцев. Восхищённый Пушкин писал:

 

"Певец, когда перед тобой

Во мгле сомкнулся мир земной,

Мгновенно твой проснулся гений".

 

Гений оказался многоплановый. Стихи, переводы, пересказы. Я вот лучшего "Плача Ярославны", чем в подаче Ивана Козлова, не читал пока. А уж о переводах и говорить нечего. Всем русским людям известен его "Вечерний звон". А ведь это переложение Томаса Мура. Но кто у нас помнит того Томаса? А баллада "Не бил барабан перед смутным полком" стала гимном русских скаутов на многие годы.

Явление Козлова на русском небосклоне было сродни вспышке сверхновой. К слепому поэту потянулись лучшие стихотворцы страны. С ним общались Пушкин, Вяземский, братья Тургеневы. Жуковский писал: " Несчастье сделало его поэтом". И восхищался его романтической поэмой "Чернец". Можно сказать, что в последние годы жизни Козлова сердцевина русской литературы переместилась в его скромный покой.

Успел он немного. Но всё, написанное Иваном Козловым, освещено неким неземным светом. Поэт сумел передать краски виденного только им мира так, что мы и поныне ими восхищаемся.

Похоронили поэта в Александро-Невской лавре, недалеко от могилы Карамзина. Как будто Ивану Ивановичу Козлову не хватило земной жизни, чтобы высказаться, и он навсегда поселился под тенью русской истории...

 

 

Иван Козлов

Бессонница

 

В часы отрадной тишины

Не знают сна печальны очи;

И призрак милой старины

Теснится в грудь со мраком ночи;

 

И живы в памяти моей

Веселье, слёзы юных дней,

Вся прелесть, ложь любовных снов,

И тайных встреч, и нежных слов,

И те красы, которых цвет

Убит грозой – и здесь уж нет!

И сколько радостных сердец

Блаженству видели конец!

 

Так прежнее ночной порою

Мою волнует грудь,

И думы, сжатые тоскою,

Мешают мне уснуть.

Смотрю ли вдаль – одни печали;

Смотрю ль кругом – моих друзей,

Как жёлтый лист осенних дней,

Метели бурные умчали.

 

Мне мнится: с пасмурным челом

Хожу в покое я пустом,

В котором прежде я бывал,

Где я весёлый пировал;

Но уж огни погашены,

Гирлянды сняты со стены,

Давно разъехались друзья,

И в нём один остался я.

 

И прежнее ночной порою

Мою волнует грудь,

И думы, сжатые тоскою,

Мешают мне уснуть!

 

 

Видимость

240 лет со дня рождения Александра Воейкова.

 

 

Уже самое рождение его было нерешительным. До того матушка отметилась несколькими ложными беременностями. И когда батюшку, Фёдора Александровича, на псовой охоте поздравили рождением сына, он не поверил:

– Опять одна видимость, небось.

Но он родился. Назвали Александр. Победитель. Но в жизни он не победил ни разу.

Судьба изначально поставила поэта в позицию обороняющегося. Или, вернее сказать, – в стан обиженных. И всю жизнь ему пришлось доказывать собственную состоятельность. И оружием доказательств он выбрал сарказм. И потом всюду – в Благородном пансионате, на службе и в жизни – он находил поводов насолить ближнему. Но было это не от вредности, а как способ защиты от ожидаемой обиды.

Это был человек. притягивающий к себе несчастья.

Друг по пансионату, пиит Василий Вердеревский, лучше других поймал характер Воейкова:

 

Околеченный пигмей,

Этот новый Асмодей

С сардонической улыбкой

родился на свет ошибкой

По подобию людей!

Сзади, спереди и в профиль

Выразился в нём

С злонамеренным умом

Совершенный Мефистофель.

 

По сути – Воейков был не столько поэт, сколько нерв эпохи. И всякое неосторожное прикосновение к нему отзывалось болью. А боль выливалась на бумагу стихами. Все беды Отечества он воспринимал, как личную обиду и был мерилом чести своего времени.

В нынешней поэзии, увы, вакансия Воейкова пуста.

Хотя и как поэт он был мастер. Образованнейший человек, он переводил для русского читателя Вольтера и был соавтором серии "Собрания образцовых русских сочинений и переводов".

И надо ли говорить, что и в жизни наш герой оказался неустроенным? Нет, с карьерной лестницей всё было в порядке. Александр Фёдорович от преподавателя Артиллерийского училища дослужился до звания профессора Дерптского университета. Но в метаниях своих оказался он замешанным в заговоре декабристов. Однако, когда Государю подали уличающие документы, Николай Павлович, помятую о скверном характере бунтовщика, велел оставить обвинение " без внимания".

Нынче имя поэта Александра Воейкова напрочь забыто. Как будто время окончательно победило того, кто старался сделать людскую жизнь чище и честнее.

Ну, не получилось.

А у кого получилось?

 

Александр Воейков

ОТЕЧЕСТВО

 

О, русская земля, благословенна небом!

Мать бранных скифов, мать воинственных славян!

 

Юг, запад и восток питающая хлебом, –

Коль выспренний удел тебе судьбою дан!

 

Твой климат, хлад и мраз, для всех других столь грозный,

Иноплеменников изнеженных мертвит,

 

Но крепку росса грудь питает и крепит.

Твои растения не мирты – дубы, сосны;

 

Не злато, не сребро – железо твой металл,

Из коего куём мы плуги искривлённы

 

И то оружие, с которым сын твой стал

Освободителем Европы и вселенны.

 

Не производишь ты алмазов, жемчугов:

Седой гранит, кремень – твой драгоценный камень,

 

В которых заключён струей текущий пламень,

Как пламень мужества в сердцах твоих сынов.

 

 

К забытым страницам

14 апреля – 240 лет со дня рождения Александра Измайлова

 

 

В помещичьем саду установили бронзовую группу: журавль, извлекающий из горла волка кость. Крепостной дядька Ерофеич объяснял барчуку:

– Сие значит – береги башку смолоду. Иначе сожрут. Мир такой злой, Саша, что лучше и не родиться.

А Саша родился на Рязанщине, дворянский последыш. Фамилия Измайловых уже на излёте роскоши, с потёртой позолотой отцовского виц-мундира. И скоро семья, в побеге от нищеты, перебралась в своё именьице побогаче, на Владимирщине. Тут как-то всё пошло получше, и барчуку наняли учителей. Недоросль хватал науки на лету, и уже двенадцати лет легко поступил в столичный Горный кадетский корпус. Дядька Ерофеич видел, что воспитанник его – малый не промах, и нахваливал его при всяком случае. Особенно Ерофеичу нравилось, как Саша ловко вплетает в речь народные словечки. И даже солёные.

А Саша открыл в себе, что ему нравится сочинение собственных баек на народные темы. А тут он как раз вышел на басни Дмитриева и Крылова. И понял, что тут и его собственное творческое поле.

В жизни тоже наладилось. Блестяще закончивший корпус, он сразу получил должность при Тверском губернском правлении. Через пару лет стал уже вице-губернатором, а затем чиновника со стажем и энциклопедическими знаниями перевели учителем в Пажеский корпус. А Пажеский корпус – это державообразующее учебное заведение, там преподавали только лучшие учёные. Знак качества!

Но когда всё очень хорошо – это не очень хорошо. Скоро до начальства дошло, что автор бродячих в списках сатир – Александр Измайлов.

И его притянули в Цензурный комитет, в Китайский проезд. И там открылось, что сочинительствует Измайлов давно, что он имеет свои мнения на государство и службу, и всё это можно рассматривать, как вольнодумство и даже крамолу. А это несовместимо со службой.

Измайлов вышел в отставку. Ещё сравнительно молодой человек, при хорошем пенсионе, вернулся в отеческий дом, на Владимирщину.

И тут у него словно сорвало плотину. Почти сразу он издал свои басни. Басни были с тем душком, что привнёс в воспитание барчука Ерофеич, а потому по всей России дворовые люди читали их, прыская в кулак. И слава о Измайлове пошла по Руси. Лучшие литераторы того времени искали дружбы с Измайловым, его привлекли в Вольное Общество любителей словесности. Измайлов стал издавать журнал "Цветник".

Александр Ефимович становился центром общественной жизни. На него обращает внимание Белинский: "Измайлов создал особый род басен, герои которых отставные квартальные, пьяные мужики и бабы, ерофеич, сивуха, пиво, паюсная икра, солёная севрюжатина; место действия – изба, кабак или харчевня. Хотя многие его басни возмущают эстетические чувства своей тривиальностью, зато некоторые отличаются истинным талантом и пленяют какою-то мужиковатою оригинальностью".

Этого Измайлову казалось мало. Он начал сочинительствовать в вольтерианском духе.

Роман «Евгений, или Пагубные последствия дурного воспитания и сообщества» навлёк на него внимание уже не только цензоров, но и жандармов.

Давление на писателей бывает разным. Могут запретить, убить, разорить. К Измайлову применили третье. Неожиданно и разом встрепенулись его кредиторы, издатели задрали цены, а магазины отказались продавать его книги. Стараясь устоять, Александр Ефимович пытался писать ещё больше и злее. Но это лишь затягивало петлю.

Пятидесяти лет от роду он продал владимирское имение и вернулся в почти заброшенное своё сельцо, на Рязанщину. Уже к тому времени писатель оказался забытым в России, никто из крепостных не узнал барина и на родине. Он прошёл в старый сад, где бронзовый журавль тянул кость из горда бронзового волка. Сел на каменный обвод основания скульптуры и долго глядел на муки волка. А потом грустно сказал журавлю:

– Оставь волку кость, брат. Иначе всем хуже будет, по себе знаю...

 

Александр Измайлов

Золотая струна

На лире порвалась струна;

Обыкновенная была она.

Вот навязали вмиг другую,

Однако не простую,

А золотую!

И лира начала блистать.

Но стали как на ней играть,

Не та уже была гармония, что прежде.

Коль именитому невежде

Стул в Академии дадут –

Чего ждать тут?

 

 

Образец

7 мая 1903 года родился Николай Заболоцкий

 

 

В третьем классе он выпускал рукописный журнал "Утро". Записывал в него события малой Родины, под Казанью, сочинял стихи. Впервые здесь упомянул имя северского князя Игоря Святославича.

А скоро с отцом-агрономом и матерью-учительницей переехал к новому месту жительства. Но уже никогда не оставлял сочинительства, и с возрастом стих его только креп.

Время становления Николая Заболоцкого пришлось на серебряный век русской поэзии. И как раз он, как никто другой, сумел вобрать в себя все веяния и течения нового времени. Имажинисты, акмеисты, футуристы. реалисты – все уживались и в его круге общения, и в его творчестве.

Заболоцкий переписывался с Циолковским!

Сама судьба прислала русской литературе этого человека. Словно губка, он вбирал в себя всякое новое слово и веяние, и при первой возможности возвращал это людям. Заболоцкий был из тех, кто мирил непримиримое и совмещал несовмещаемое. Он любил повторять слова Николая Лескова о том, что: "льзя и то, чего не можно". Просвещённейший человек эпохи, в пролетарской среде он стал мостиком между великим и низменным. И всегда поднимал собеседника и читателя, и никогда не опускался ниже собственного таланта.

Но время ему досталось такое, что жатва на Божьей ниве приносила жуткий урожай, несмотря на доброе семя. Получил свою часть общенародной беды и Заболоцкий. Но даже лагерный опыт он сумел обратить на пользу своему таланту. И в подневольной поэме "Горийская баллада" он вышел далеко за рамки песни о Сталине. Он воспел гордый кавказский народ, у которого

 

"...основания каменные хижин

Из первобытных сложены булыжин".

 

И попробуйте в двух строках показать многовековую историю Грузии лучше. А у Заболоцкого получилось. Как получился и перевод "Витязя в Тигровой шкуре" Шота Руставели, который сами горцы считают непревзойдённым.

После лагерей уже немолодой, уже знаменитый, уже почти слепой он побывал в своей первой школе. Оказалось, что здесь существует музей Заболоцкого. И здесь старый учитель передал ему уже забытый самим поэтом рукописный журнал "Утро". Тот самый, с упоминанием северского князя Игоря Святославича.

Это стало искрой, воспалившей самые глубины поэтической души. Николай Константинович приступил к переводу "Слова о полку Игореве". И сделал его таким, что поставил в один ряд с классическими переводами Гнедича и Жуковского.

Прожил Заболоцкий мало – всего 55 лет. Но талант его расплескался на столетия. И когда мы говорим о величии русского народа, то всегда помним, что величием своим мы обязаны и Николаю Заболоцкому.

 

Николай Заболоцкий

 

Где-то в поле возле Магадана

 

Где-то в поле возле Магадана,

Посреди опасностей и бед,

В испареньях мёрзлого тумана

Шли они за розвальнями вслед.

 

От солдат, от их лужёных глоток,

От бандитов шайки воровской

Здесь спасали только околодок

Да наряды в город за мукой.

 

Вот они и шли в своих бушлатах –

Два несчастных русских старика,

Вспоминая о родимых хатах

И томясь о них издалека.

 

Вся душа у них перегорела

Вдалеке от близких и родных,

И усталость, сгорбившая тело,

В эту ночь снедала души их.

 

Жизнь над ними в образах природы

Чередою двигалась своей.

Только звёзды, символы свободы,

Не смотрели больше на людей.

 

Дивная мистерия вселенной

Шла в театре северных светил,

Но огонь её проникновенный

До людей уже не доходил.

 

Вкруг людей посвистывала вьюга,

Заметая мёрзлые пеньки.

И на них, не глядя друг на друга,

Замерзая, сели старики.

 

Стали кони, кончилась работа,

Смертные доделались дела…

Обняла их сладкая дремота,

В дальний край, рыдая, повела.

 

Не нагонит больше их охрана,

Не настигнет лагерный конвой,

Лишь одни созвездья Магадана

Засверкают, став над головой.

1956

 

 

Ржаное солнце

15 марта 1938 года расстрелян Пётр Орешин...

 

 

Есть вещи, объяснения которым нет. Например, зачем государство убивает поэтов? Смысл в этом какой? Счастье народа? Но ведь даже если погубить всех соловьёв – весна всё равно наступит.

Вот Пётр Орешин. Ну – соловей же, волгарь, деревенщина. Как птичка Божья, с детства пробивался сам, счастье своё наклёвывая по зёрнышку. Родился за 13 лет до нового века. Но, бедняк, сумел с отличием закончить начальную школу, а городскую среднюю прошёл до срока, как отмечено в аттестате – "с первой наградой". И успел поучиться в бухгалтерской школе. Так до революции в конторе и работал, но в столице. Здесь же впервые и напечатался в 1911 году. Служба не мешала Петру писать стихи. Это был духовный собрат Есенина. Воспевал сельский мир. горнюю Россию. До революции успел издать две книги. Накоротке знался с Есениным, Клюевым, Городецким. Когда на Родину пришла военная беда – оказался в Армии. Воевал, заслужил два Георгиевских креста. На революцию, казалось, Орешин не обратил внимания. Какая разница, кто правит страной? Поэты никому не враги.

 

Ах, Нью-Йорк наш – на пороге,

Но нам Америкой не быть.

Своя задумана дорога,

Ржаная ленинская сыть.

 

Орешин пишет. Пишет много, словно торопясь. И становится именем. Тот же Есенин почти с завистью отзывается на поэму Орешина "Зарево": «где отражаются и месяц, и церковь, и хаты».

У Орешина стремительно выходят книги. Он становится общенациональным поэтом. С его подачи при Московском Пролеткульте создана секция крестьянских писателей. Выходит сборник «Творчество народов СССР», где Орешин был составителем и автором многих переводов. Успех, читатели, слава.

Вместе с товарищами по цеху он становится идеологом новой деревни. Той, которой была обещана земля и свобода предпринимательства.

Но получила деревня уравниловку и колхозы. Партия находит покоренной деревне новых идеологов. Партии не нужны весенние соловьи. Ей на службу слетелись вóроны.

Уже убиты Есенин и Клюев, уже уничтожены Ганин и Клычков. 20 октября страшного 1937 года пришли за Орешиным. И в марте убили на задворках суда сразу после оглашения приговора.

А весна всё равно пришла, даже в тот год.

Соловьиные песни – они бессмертны...

 

Пётр Орешин

РЖАНОЕ СЕРДЦЕ

 

Буду вечно тосковать по дому,

Каждый куст мне памятен и мил.

Белый свет рассыпанных черёмух

Навсегда я сердцем полюбил.

 

Белый цвет невырубленных яблонь

Сыплет снегом мне через плетень.

Много лет душа тряслась и зябла

И хмелела хмелем деревень.

 

Ты сыграй мне, память, на двухрядке,

Все мы бредим и в бреду идём.

Знойный ветер в хижинном порядке

Сыплет с крыш соломенным дождём.

 

Каждый лик суров, как на иконе,

Странник скоро выпросил ночлег.

Но в ржаном далёком перезвоне

Утром сгинет пришлый человек.

 

Дедов сад плывёт за переулок,

Ветви ловят каждую избу.

Много снов черёмуха стряхнула

На мою суровую судьбу.

 

Кровли изб – сугорбость пошехонца,

В этих избах, Русь, заполовей!

Не ржаное ль дедовское солнце

Поднялось над просинью полей?

 

Солнце – сноп, а под снопом горячим –

Звон черёмух, странник вдалеке,

И гармонь в весёлых пальцах плачет

О простом, о тёмном мужике.

1922

 

 

Месть псевдонима

5 мая 1942 года расстрелян поэт Николай Олейников

 

 

Когда государство доходит до расстрела своих поэтов – оно становиться преступником. Грош цена той социальной формации, за которую надо убивать людей.

Собственно, этого мнения придерживался и Николай Олейников. Да, он был за новый строй, за власть рабочих и крестьян. Причём – "за" настолько, что в борьбе "за это" он выбрал себе псевдоним "Свирепый". Ну, вы помните – тогда поветрие такое было в литературной среде – называть себя самыми убогими, самыми зловещими именами. "Голодный". "Безыменский". "Скиталец". "Горький"…

И "Свирепому" казалось, что уже именем своим он утвердит в пролетарской литературе незыблемые нормы социалистического реализма.

А может – всё было не так. Может – донской казак станицы Каменской Николай Олейников просто подкрашивался под новые времена. Может – он понимал, что в советской литературе зажиточному станичнику просто не выжить.

Но, как бы там ни было, поэт он был превосходный. С чистым, родниковым стихом, преисполненным веры в человека. И очень известным, поскольку стихи Свирепого охотно печатали советские газеты и журналы.

Однако стихи его всё время как бы норовили выскользнуть из колеи соцреализма. Не даром за ним тянулся грешок участия в группе "Обериутов" – этих литературных подонков, вовремя обезвреженных доблестными внутренними органами. И потому из каждого четверостишия Свирепого выглядывало его кулацкое лицо:

 

«Когда ему выдали сахар и мыло,

Он стал домогаться селёдок с крупой.

Типичная пошлость царила

В его голове небольшой».

 

Это ж почти саморазоблачение! Кто смеет печатать фигляра? "Ёж"? Выгнать редактора за классовую близорукость.

А самого поэта изолировать. За что конкретно? Да вот полюбуйтесь: вчера он подписывался как Николай Свирепый, а сегодня уже – как Пётр Близорукий. Это что за метания, похожие на заметание следов?

Судили Олейникова-Свирепого-Технократова-Близорукого особым судом. Даже не знаменитой Тройкой, а Двойкой. Это более суровый уровень судилища – всего из офицера НКВД и прокурора. Тут достаточно одному проголосовать за смерть – и распишитесь в получении.

Шёл тот самый 1937 год. Ты поэт? Поэт. Стопроцентное основание для расстрела. Кто за? Оба.

Тогда стреляли сразу после приговора. Выводили на задворки суда и хлопали. Но тут что-то не сработало. Приговорённого поэта упрятали в тюрьму и забыли.

А в мире разразилась война. Людей в Европе уже массово убивали без всяких судов. Просто за то, что они люди. Пожалуй – тюрьма тогда оказалась самым безопасным местом. Может быть – Свирепому так и удалось бы отсидеться, кабы в 1942 году не пришёл час тюрьму эвакуировать.

И что бы выпустить поэта? Кому он вреда сделал? В мире, наполненном горем, зачем множить смерти, зачем убивать ещё и в тылу?

А убили.

А через пятнадцать лет реабилитировали.

Олейников не виноват. Судьи его не виноваты. Палачи его не виноваты.

И вот пока такое будет можно – поэтов убивать не перестанут. Даже Свирепых.

Даже Горьких.

 

Николай Олейников

 

* * *

Неуловимы, глухи, неприметны

Слова, плывущие во мне, –

Проходят стороной – печальны, бледные, –

Не наяву, а будто бы во сне.

Простой предмет – перо, чернильница, –

Сверкая, свет прольют иной.

И день шипит, как мыло в мыльнице,

Пленяя тусклой суетой.

Чужой рукой моя рука водила:

Я слышал то, о чём писать хотел,

Что издавало звук шипенья мыла, –

Цветок засохший чистотел.

 

 

Племя младое, знакомое

К 220-летию со дня рождения А. С. Пушкина

 

 

Как будто вчера было. Но минуло 20 лет с того времени, когда в области проходил конкурс школьных работ в двухсотлетнему пушкинскому юбилею. Тогда это было всенародное движение. У страны словно открылось второе дыхание.

Помню сотни детских работ, помню состязания молодых поэтов и чтецов. Я тогда отбирал стихи школьников для областного юбилейного сборника. Сборник этот и вышел в юбилейные дни усилиями регионального отделения Союза писателей России. Есть там и авторы из нашего района.

И тогда же я собрал стихи нескольких ребят приложением к книге "Бирюч-Касногвардейское. Три века на карте Родины". На книгу денег не нашлось, но в сигнальных экземплярах она вышла. Вот там и сохранились детские конкурсные работы двадцатилетней давности.

Нынче я перечитываю эти стихи и словно вдыхаю воздух той самой России, на подъёме. Тогда перед ребятами открывались необъятные просторы, и это чувствовалось по их стихам. А нынче тем школьникам уже идёт четвертый десяток лет. Люди, наверняка, состоявшиеся. Вот бы встретиться с ними, узнать, как складываются их жизни, как на них повлиял Пушкин. Да жаль – нет у меня возможности собрать их в одном зале. И потому я обращаюсь к вам, читатель. Посмотрите – вдруг знакомы с кем из тех юных поэтов? И если да – расскажите, как им нынче живётся.

И было бы здóрово, если бы откликнулся кто-либо из них самих.

Вот их имена:

Оксана Литвинова, 11 класс, Калиновская средняя школа (учитель литературы Раиса Тихоновна Яценко);

Инна Демяшова, 5 класс, Верхососенская средняя школа (учитель литературы Любовь Ивановна Железцова);

Елена Рубанова, 6 класс, Засосенская средняя школа (учитель литературы Людмила Андреевна Найденова);

Светлана Кизилова, 8 класс, Прилепская основная общеобразовательная школа (учитель литературы Валентина Ивановна Казаринова);

Анна Клименко, 11 класс, Ливненская средняя школа №2 (учитель литературы Татьяна Николаевна Тятых);

Марина Питькова, 7 класс, Калиновская средняя школа (учитель литературы Таисия Андреевна Разумная).

 

А чтобы вы оценили уровень конкурса, – прочтите хотя бы одно стихотворение из той, несостоявшейся, книги. Ей-ей – оно того стóит:

 

Марина Питькова

Ошибка Натали

Как жаль мне, что я не твоя современница…

А время по кругу, по кругу всё вертится,

А мне б в твоём веке на миг очутиться,

Увидеть такие знакомые лица,

Глаза лицеистов, причёски и фраки,

Паркетные па и дуэльные драки,

Пройтись бы под аркою Главного штаба

На зависть подругам женою арапа,

И всё изменить, не поддавшись соблазну...

А Пушкин, такой объяснимый и разный,

Не стал бы на речке под ствол пистолета.

Уж я б сберегла для России поэта.

 

Стихотворение Марины Питьковой и Инны Демяшовой вошли в областной юбилейный пушкинский сборник.

 

 

Ручная работа

 

Пусть с опозданием, но дошёл ко мне 31 номер журнала "Звонница", авторский экземпляр.

Хотя какое там у меня авторство?

Вот настоящее авторство – это у открывающего номер Михаила Анисимова с его пронзительным очерком "Отзвуки войны". Я даже не могу определить жанра. Тут и автобиография, и история семьи, и летопись рода. Публицистика, проза, стихи – всё в одном очерке. Такое впечатление, что пишет не один человек, а несколько побратимов.

 

"Я видел бой, страдания людей,

Столкнулся с лицемерием и ложью.

Я перестал молиться на вождей,

Мой идеал – в ком светит искра Божья".

 

Могу утверждать, что искра эта живёт и в Михаиле Анисимове.

Впрочем, коль я уж заикнулся о разноголосице. Насколько я могу судить по выжившим толстым журналам России – такого разномыслия, как в Звоннице", нынче нет ни в "Новом Мире", ни в "Нашем современнике", ни в "Подъёме". Чувствуется рука редактора – Владислава Мефодьевича Шаповалова. Герой войны, самый крупный из ныне живущих русских писателей, он как бы выбрасывает на стол все карты разом. Смотрите, кто есть кто! Шаповалов не боится дать высказаться и тем, с кем не согласен. Но зато он тонко и мудро несколькими строками отводит тему от края пропасти. И потому часто от чтения журнала просто перехватывает дух. Как? И ЭТО можно печатать?

Шаповалову можно всё. Потому его журнал и зачитывают до дыр. И это при том, что у журнала нет вообще того, что теперь именуют пиар-компанией. Хороший товар в рекламе не нуждается.

А что товар хороший – видно из каждой строки. Да хоть бы стихотворной! Открываю навскидку. Страница 144.

 

"Племя юное,

Продвинутое племя,

Что ж ты ждёшь от времени

Взамен?

Не хватает времени на Время,

Время ждёт.

Ждёт лучших перемен".

 

Кто это у нас?

А это у нас Людмила Неженцева. Вот даст же Господь говорящую фамилию! И стихи у неё нежные. И весь журнал от них теплее.

О стихах номера можно говорить долго. Но я думаю, что стихи и без моей помощи способны за себя постоять. Хотя просто обязан добавить, что венчает журнал подборка уже несомненного классика русской поэзии Владимира Михалёва. Ему теперь исполнилось бы 90 лет. И я здесь не могу убежать соблазна привести несколько его жемчужных, и давно всем известных, хрестоматийных строк.

 

"Сполох зари высоко вскинут,

А над макушками ракит

Подойник неба опрокинут

И дужка месяца звенит".

 

По разряду прозы обращу внимание на Виталия Малькова с его "Тавридой". Там хоть и есть подзаголовок "Записки туриста", но написана она с хозяйской основательностью. Как будто не писатель в Тавриде побывал, а она переместилась в наши края и вокруг него расположилась.

Неожиданный взгляд.

Кстати, журнал вместил в себя публикации нескольких белгородских писателей-юбиляров. Это и первоклассная проза Николая Литюка, и исторический изыск Виктора Овчинникова...

...обязан отметить! "Звонница" и Владислав Мефодьевич Шаповалов – единственное издание и единственный редактор, кто не забывает о юбилеях белгородских писателей. Когда-нибудь, когда литературная критика и библиография возвратятся в наши вузы и академические издания, за этот его ещё один подвиг Мефодьевичу памятник поставят. Ибо, кажется, только он один нынче и собирает по крупицам сведения по состоянию русской словесности в крае на сегодняшний день.

К счастью, есть ещё у нас Галина Слезкина. Но в этом номере она не представлена.

Хотя, возможно, я несправедлив к критикам. Хотя бы потому, что в номере есть рецензия доктора филологических наук Веры Константиновны Харченко на книгу Л. Алёшиной "Словарь новообразований Николая Лескова". Но, извиняюсь перед учёным, даже наличие в области доктора филологии ещё не создаёт здесь филологической школы. Нужен отдельный журнал, нужны словесные сшибки, нужны имена критиков.

Впрочем, как критический можно рассматривать и материал самого Владислава Мефодьевича "Магический резец". Здесь – и оценка мастерам слова, и рисунок времени. Но я уже отдельно писал об этой работе патриарха. Хотя и тут нужен отдельный Белинский.

А пока я, как полный дилетант, могу лишь делать поверхностные отзывы о том, что прочитал. И с этой колокольни сказать: журнал удался!

Ах, и по поводу моего скромного авторского права на бесплатный экземпляр. Тут напечатаны некоторые мои размышления на злобу дня. Но себя хвалить некрасиво, даже если больше никто тебя не хватит. А потому я просто советую тебе, читатель, непременно открыть новую книжку журнала "Звонница".

И не спрашивайте, о ком она звонит.

Она звонит о тебе.

 

 


№79 дата публикации: 02.09.2019

 

Оцените публикацию: feedback

 

Вернуться к началу страницы: settings_backup_restore

 

 

 

Редакция

Редакция этико-философского журнала «Грани эпохи» рада видеть Вас среди наших читателей и...

Приложения

Каталог картин Рерихов
Академия
Платон - Мыслитель

 

Материалы с пометкой рубрики и именем автора присылайте по адресу:
ethics@narod.ru или editors@yandex.ru

 

Subscribe.Ru

Этико-философский журнал
"Грани эпохи"

Подписаться письмом

 

Agni-Yoga Top Sites

copyright © грани эпохи 2000 - 2020