№72 / Зима 2017-2018
Грани Эпохи

 

 

Владимир Калуцкий,

член Союза писателей РФ

 

Полная чаша

Двигатель чихнул, дёрнулся и издох.

Я оказался один на один с февралём на незнакомой просёлочной дорогой. Беглый осмотр нагромождения железа под капотом не дал ничего. А ночёвка в промороженном авто обещала простуду или даже смерть.

Я чертыхнулся, запер дверки на ключ и пошёл по направлению движения в поисках населённого пункта.

В спину дуло и погоняло. Как там у Рубцова? «Я сильным был. Но ветер был сильней, И я нигде не мог остановиться». Какое-то время была надежда, что нагонит или встретится какой-нибудь автомобиль. Но заснеженное пространство, зажатое между отдалёнными лесозащитными посадками, отдавало саванным равнодушием и пустотой.

Ни птиц, ни зверей.

"Замело тебя снегом, Россия"...

Но вот со взгорка отрылось сельцо. Скособоченная чёрная деревянная церковь без креста. Там и сям не улицами, а кустами разбросаны дома. Под белыми снежными шапками, с тёмными пятнами стен. Вдруг резко и весело оттуда сверкнуло стекло, отразившее из-за моей спины узкий солнечный луч.

Я прибавил шагу. Странное дело – на взгляд, поселение казалась рядом, но чем быстрее я припускал, тем оно как бы отдалялась. Мне стоило трудов и одышки добраться до первой калитки на окраине.

Но радовался я зря. Калитка и всё подворье были наглухо забиты нетронутым слежавшимся снегом. В доме явно никого не было всю зиму.

Что ж, согреемся у соседей.

Но и соседняя калитка оказалась столь же недоступной.

Я сдвинул шапку с потного лба и вдруг понял, что мне не хватает собачьего лая. И хотя бы птичьих следов на снегу.

И все подходы к воротам на этой улочке оказались засыпанными снегом.

Тут давно никто не живёт.

А солнце уже предательски наладилось свалиться за горизонт.

Я кинулся дальше. Благо, здесь недавно расчищена сама дорога. Очевидно, через сельцо проходит тракт между городами. Потому идти между домами можно без особого труда.

Но все постройки засыпаны снегом. Тщетно я искал хоть одну тропку к калитке, хоть один человеческий след.

Пусто, нежило, мёртво.

И тогда я сам протянул след к голубой калитке у добротного пятистенка. Перебраться через ворота было трудно, но у меня получилось.

Поднялся на крыльцо и, как говорят в деревнях – поцеловал пробой.

Кто не знает. Пробой – это такая дырка в опалубке вокруг дверного проёма. В эту дырку вставляется особый ключ – металлический штырь со свободно висящим железным же язычком. Когда такой ключ оказывается в отверстии, то язычок с той стороны дырки падает и попадает в паз задвижки с насечками. Ключ поворачивается, язычок отодвигает задвижку – и добро пожаловать.

На дубовой двери мелом было написано «Негодяй, чтоб ты провалился. Если ты заберёшься в дом, то будешь вором. А если ты покупатель, то позвони по телефону…» И ряд циферок.

Я был не покупатель, а негодяй. И у меня не было выбора. По наитию, руководимый детской памятью, я окинул глазом двор и безошибочно протянул следы, проваливаясь по самую вилку, к столбу у ворот. За ним, разгребя снег, нащупал тот самый ключ с язычком. Вернулся на крыльцо и минут пять колдовал с задвижкой, ловя её вслепую с той стороны притолоки.

Дверь отворилась без скрипа, словно она привыкла это делать каждый день.

Внутри оказалось просторно, сумеречно и холодно. В большой комнате всё было так, как будто хозяева отлучились на пять минут. Абажур, шкаф с книгами, большой диван и огромный мягкий палас. На этажерке телефон, в углу на тумбочке большой цветной телевизор, каких давно уже не делают.

Но холодрыга, чёрт возьми.

Я прошёл на кухню. И здесь неведомая хозяйка всё оставила в полном порядке. Чашки и фужеры в шкафу, набор ножей и вилок в столе, газовый котёл…

…а что, если?

Не веря себе, взял со стола коробку спичек. Тяжёлые, отсырели. Но на пятой или шестой штуке одна вспыхнула с шипением, серно ударила в нос, и я…

…запустил котёл!

Живём, как говорится.

Дом оказался из тех, что зовутся полной чашей.

Уже не удивляясь, повернул выключатель в зале. Абажур ожил и мягко засветился, разливая уют до самых уголков комнаты. Я поднял трубку телефона. Телефон призывно загудел, обрадовавшись тёплому уху.

На ладони после трубки остался густой пыльный след. Тут ни к чему без последствий прикасаться нельзя.

Веник и тряпка оказались на месте. Снявши куртку, я принялся наводить порядок в своём случайном жилище. Согреюсь, освоюсь, переночую – а там можно и летучку вызывать.

Тепло пришло быстрее, чем я ждал. Я включил телевизор, смахнув с него серый налёт, и принялся перебирать книги, краем глаза держа синий экран.

В телевизоре без звука хороводились кадры фильма "Кубанские казаки".

Набор книг оказался интересный. Наверное, в этом доме жили муж – полицейский, жена – учительница и двое детей. Уголовно-процессуальный кодекс с пометками, «Педагогическая поэма», стихи Гумилёва и Рубцова…

Что же согнало этих людей с места?

И почему посередине огромной России вымерла эта деревня? Что переполнило чашу терпения хозяев, если они бежали, бросив отчий дом на произвол судьбы? И неужели я и плоские миражи в телевизоре – единственные русские души на пространстве сотни километров между городами?

Не сказать, чтобы я был робкого десятка, но от этой мысли мне стало не по себе. А вдруг сейчас в окно постучат?! Деревня открытая, тут для мародёров самое раздолье. Не случайно и меня хозяева предварительно обозвали негодяем.

Негодяй и есть.

Я улёгся на диван и укрылся хозяйским пледом. Утро вечера мудренее.

…разбудил меня резкий и непрерывный телефонный звонок. Так раньше звонили с междугородной станции. Я скинул ноги на пол и едва не задохнулся.

В комнате стоял плотный удушливый запах газа. Очевидно, я не открыл на кухне отдушин. В миг я сообразил, что выключатель трогать нельзя, а нужно немедля уносить ноги. Краем мысли зацепил, что с вечера хотел прихватить с собой Рубцова, что и сделал, нашарив томик у изголовья.

Руки в рукава засовывал уже в сенях, шапку нахлобучивал на себя на улице. Через ворота перелетел обратным порядком.

И когда выскочил на середину дороги – оно и рвануло. Мне показалось, что взрыв озарил всю поднебесную. Я увидел сельцо от края до края, убегающую прочь дорогу, свою машину далеко на ней, чёрные линии лесополос, и огромную бронзовую сковороду Луны, по которой уже бегали блики земного пожара.

Я бежал прочь, но спиной, накалом жара чувствовал, как занимаются и другие дома. И когда я взбежал на знакомый пригорок и оглянулся – деревня пылала весело и вся. А церковь, отчаянно сопротивлялась, чёрным поплавком ещё долго ныряла в огненных волнах.

Но до жути, до озноба был страшен не пожар. А то, что по всему поднебесью, и даже от Луны до земли, не было на это огонь никакого движения. Не звонили пожарные колокола, не сновали красные машины, не блестел медный шлем брандмайора, не слышалось бабьего воя и коровьего рёва.

Пустая родина моих незнакомых земляков горела при полном равнодушии мира. Она была никому не нужна, она сделала своё дело, она исчезала в огне, как отжившая своё империя. А я, подобно Нерону, стоял над морем огня и понимал, что ничего мне за этот пожар тоже не будет.

Некому судить негодяя.

Я вернулся к брошенной машине. С трудом отодрал примерзшую дверцу, втиснулся в сидение, кинув перед собой на панель прихваченный томик.

После всего я не удивился, что мотор воскрес от первого поворота ключа. Грея движок и салон, я потянулся к книге. И лишь приблизив её к плафону, с досадой понял, что это никакой не Рубцов, а Уголовно-процессуальный кодекс.

 

 

Ваши комментарии к этой статье

 

№69 дата публикации: 01.03.2017