ГРАНИ ЭПОХИ

этико-философский журнал №97 / Весна 2024

Читателям Содержание Архив Выход

Александр Костюнин,

член Союза писателей РФ

 

Дагестан

Дневник поездки

 

Публикуется по материалам сайта автора: http://kostjunin.ru/

 

 

 

 

Фото Омар Омаров

 

На страницах этих путевых заметок сплошь и рядом – муляжи, бутафория:

в бокалах – безалкоголь; табакокурение – невзатяг; ни одно из животных не пострадало;

комбинация букв – исключительно цензурная. Всё пристойно.

Гибли только люди. Реально. И продолжают...

 

Книга написана на дагестанском языке.

 

Посвящается Шейх-устазу Саиду-Афанди, погибшему от рук террористов.

 

Фото Джангишиев Магомед Османович: Шейх-устаз Саид-Афанди

 

Сразу скажу: Дагестан сделался для меня второй родиной.

Посему девизом к рукописи я избрал наказ древних летописцу:

 

“Sine ira et studio”.

«Без гнева и пристрастия».

 

А название – нейтральное, воистину беспристрастное: «Дагестан».

Хотя сдержать свои чувства едва ли получится.

Я именно страстно!.. влюбился в этот край!

 

Книга для писателя – дальняя, неведомая дорога…

Потому испросил и получил высшее благословение.

А ещё, по неписаной русской традиции, перед дальней дорожкой полагается непременно присесть. (Если сорваться сразу, с маху, пути не будет.)

Не стану нарушать.

 

 

Ну, с Богом!

 

 


 

 

На посошок

«Вичин далдамдин гъиляй масадан зуьрнедин ван къвезвач» (лезг.) (Из-за своей барабанной дроби не слышно звуков чужой зурны).

 

В две тысячи десятом году я отправился на юг страны, а попал на самый что ни на есть Восток. В Дагестан! Как и мой тёзка Шурик, главный герой фильма «Кавказская пленница», совершил увлекательную этнографическую экспедицию.

 

Понятно. Нефть ищете?

Не совсем… Я ищу фольклор. Буду у вас записывать старинные сказки, легенды, тосты.

 

И я тоже искал фольклор, записывал легенды, тосты…, заодно поднимал их.

В пути много фотографировал, в итоге накопился изрядный материал. По горячим впечатлениям написал несколько рассказов, очерков, но когда обработал весь материал, стало понятно: может… должна получиться книга. Справлюсь ли? Не хочется походить на бодливого самоуверенного барана, чьи рога застряли в стене.

 

«Это невозможно!» – усмехнулось Злословие. «Безрассудно!» – подтвердил Опыт. «Бесполезно!» – отрезал Авторитет. «Попробуй...» – шепнула Мечта.

 

Моя мечта шепнула мне: «Попробуй!..»

И теперь, раз взялся, это уже не просто «творческая прихоть». Нет. Исполнение своего земного предназначения, долга. Долга перед многими-многими людьми, что помогали мне в поездке, перед читателями, кои давно ждут от меня этой книги. Долга пред Саидом-Афанди…

Я подсчитал, оказывается, пятый год идёт с момента, как отправился на Северный Кавказ… (Время летит!) А кажется, вчера. За эти годы много событий произошло в Дагестане. И тяжёлых… И трагичных. Всё никак не могу поверить, что список в телефонном блокноте сокращается по причине убийства. Дико, несуразно… Сейчас жизнь в республике, усилиями трудолюбивых отважных горцев, стараниями всей страны, налаживается, превращаясь в райский сад. Однако историю предавать забвенью нельзя. По словам Великого Расула Гамзатова: «Если ты выстрелишь в прошлое из пистолета, будущее выстрелит в тебя из пушки». Моя книга – слепок того сложного, трагично-непредсказуемого времени. Попытка передать колорит, настроение, дух. Сказочный дух уникального кусочка планеты под названием Дагестан.

Для меня Дагестан – набор символов!

Одни – точно отражают внутреннюю суть Страны гор, другие по ошибке укоренились в сознании россиян под влиянием лживых слухов. Хочу на страницах книги возвеличить истинную правду и развенчать ложь.

 

Итак, символы Дагестана:

 

Расул Гамзатов; имам Шамиль; Саид-Афанди; бурка; папаха; кинжал; рог для вина; мучал; шашлык; хинкал; буза; абрикосы; брынза; сушёное мясо; урбеч; мёд; «Денеб», ислам; ураза; азан; кровная месть; махач; обряд свадебный; кража невесты; обряд похоронный; маслиат; чабан; абрек; ашуг; канатоходец; тамада; вольная борьба; ваххабит; «Горцы от ума»; субботник; дорожные адаты; рекрутские адаты; лезгинка; садака; кунак; гостеприимство; намус; гончарное дело; ковроткачество; селение Кубачи; восточный базар; кизяки; водяная мельница; мусульманское кладбище; аул; сакля; корова; осёл; орёл; конь; бык; баран; осётр; гюрза; солнце; горы; Каспийское море; горные реки; водопады; оползни; Праздник первой борозды; «8 марта»; День Победы; Ураза-байрам; Курбан-байрам…

 

P.S.

Вася, сосед, каждый раз при встрече язвительно интересуется:

– Всё про своих моджахедов пишешь? «Ребятам о зверятах»?!

– Эх!.. Вася, Вася...

Считаю долгом извиниться перед дагестанцами, своими названными братьями, за обидные слова единоверцев. Как открыть сердца людей, как развернуть к истине? Многие ошибочно считают, раз дагестанцы говорят с акцентом, и думают с акцентом. Говорить с Васей бесполезно, лучше напишу книгу, дам прочитать. И пусть другие тоже прочтут, кто действительно хочет познакомиться с самобытным, гордым, мудрым, отважным, гостеприимным и весёлым народом Солнечного края.

С Дагестаном, ставшим мне второй родиной.

 


 

 

Соцветие Дагестан

Ахи [1]

 

Путник, если ты обойдёшь мой дом,

Град и гром на тебя, град и гром!

Гость, если будешь сакле моей не рад,

Гром и град на меня, гром и град!

Надпись на дверях [2]

 

Завершилось моё странствие по Дагестану.

Я перебираю чётки, подаренные Керимханом, и вспоминаю, вспоминаю…

Каждое звено, каждая бусинка – ещё один аул, ещё одна гостеприимная сакля, ещё одна встреча на годекане [3]. В облачении дервиша я обошёл все сорок два района. И поставив точку, ритуально сжёг обветшавшее одеяние во дворе Мугутдина за день до отъезда...

 

 

У горцев есть пословица: «Из одного цветка и змея добывает свой яд, и пчела – мёд». Соцветие Дагестан – это духовное богатство и самобытность более тридцати народов, культур, это букет языков, конфессий... палитра природы. На соцветии под названием Дагестан я кропотливо собирал мёд. Если бы вы знали, сколько мудрых людей повстречал я на своём пути, сколько песен, легенд, исповедальных хабаров [4] услышал, сколько появилось у меня на родине Расула Гамзатова кунаков...

И вдруг озарило: подобная поездка – чудо! Великое чудо, откровение и подарок.

Всевышнему баркалла [5]!

Прошла неделя, как я оставил своё сердце там, в горах, и чувство восторга потихоньку вытесняет грусть. Приехать в Страну Гор легко, покинуть её невозможно... Едва расставшись, скучаю по своим названным братьям, скучаю по Дагестану. (Впору об этом возвещать азаном [6], точно муэдзин [7].) Друзья, родственники не могут понять, принять, когда в качестве приветствия я, по привычке, произношу:

– Ассаламу алейкум! [8]

Прошла всего одна неделя, что же будет дальше?

 

И ещё: эту поездку я воспринимаю как поручение Свыше...

 

Если черпать информацию из СМИ, в Дагестане уже давно не осталось камня на камне. Когда только прибыл в Махачкалу, супруга дозвонилась по мобильнику и с тревогой спросила: «Сильно ли разрушен город?» Вернулся в Карелию, на свою малую родину, отправляю книги кунакам, работница почты интересуется: «Дагестан – это Россия?» Вася полюбопытствовал: «А деньги там какие? Как у нас, так и у них?»

Да, несомненно, поведать о Дагестане – моя миссия.

Рассказать всем, кому это интересно.

Для начала пооткровенничаю с женой: «В Махачкале разрушения случаются... Разрушения ветхого фонда, потому как город строится и хорошеет на глазах». И в доказательство предъявлю фотоснимки. Проведу разъяснительную работу в отделении связи и раскрою им великую тайну: «Дагестан почти два века находится в составе России». Васе непременно покажу деньги, которые там в ходу... Я извернусь убедить маловеров, что Дагестан, Пакистан, Афганистан – не одна и та же страна...

К этой работе, неподъёмной, ответственной и одновременно увлекательной – уже приступил. Но торопливость в таких делах – помощник плохой. Как утверждает легендарный Шамиль из Хунзаха: «Аллах не любит спешки в важных делах!»

 

Сейчас я вам покажу несколько ячеек будущих сот...

 

* * *

Основа каждого государства, любого общества, народа – семья. Это самая бесконечная, непреходящая ценность человечества. Но что мы видим? Страны, достигшие небывалых, бесспорных, невиданных-слыханных высот в построении демократии и экономики, в вопросах семьи почему-то оказываются отсталыми. Да, лозунги красивые, но по сути самой семьи-то нет. Права мужа – отдельно, права жены – отдельно, права ребёнка – отдельно. Не дай Бог, мать скажет: «Я тебя пожурю!» или «Отшлёпаю!» – ребёнка забирают в приют, а мать – в тюрьму. И считается, что это общество наилучшее. Цивилизованное.

Демократические преобразования приводят к тому, что право личности становится выше прав общества. Великолепные достижения! Европа заплатила за них высокую цену – кровью. Но в итоге семьи-то нет! Европа как раз и вырождается лишь потому. (Подсчитано: если в семье один ребёнок, генофонд общества погибает через сто пятьдесят лет.) Они будут вынуждены вернуться назад и укреплять устои семьи. Или европейские народы растворятся и исчезнут совсем. Как утопический проект. Отомрут, как высохшая, неспособная к плодоношению ветвь яблони.

Совсем другое дело российский Восток. Сегодня в Дагестане слово старшего – авторитетней суда юридического. Решение родителей для детей – высший вердикт.

Да, в Дагестане несколько фривольно относятся к соблюдению законов, но здесь есть нечто более важное, чем законы. Здесь есть семейные и общественные ценности. Вековые традиции. Адаты. [9]

Новый Президент Магомедсалам Магомедов стремится навести порядок в республике, искоренить взяточничество. Светские методы борьбы отторгаются джамаатом... [10] Однако в Исламе существует неписаное правило: если мусульманин поклянётся на Коране и нарушит клятву, то Аллах покарает клятвоотступника и его близких. Причём не важно: верите вы в это или нет, проклятие действует даже на атеистов-кафиров. Шейх-устазу [11] Саиду-Афанди из села Старый Чиркей я высказал идею: «Может, перестать выяснять, кто брал взятки, кто не брал. Пусть каждый чиновник в присутствии духовного лица поклянётся на Коране, что не примет мзду с сегодняшнего дня». Саид-Афанди аль-Чиркави идею горячо поддержал. Спросите сами...

Не скрою, пользуясь редким случаем, я обратился к святому старцу с личной просьбой... Нет, я просил не золота и должностей, не жизни вечной...

– Помогите мне написать книгу о Дагестане. Лучшую!

Он обещал.

 

Адаты в Дагестане имеют огромную силу.

Горцы хорошо знают, как встречать гостей, как провожать. Что должно быть впереди, что сзади. Дети знают место своё, родители – своё, дедушки-бабушки – своё.

А вся Европа исступлённо гордится социальными отстойниками – «хоспис» именуются: «Полюбуйтесь, какой заботой мы окружили стариков!» В Америке информируют великовозрастных детей: «Ваша мать умерла. Какие будут распоряжения?» «Похороните, расходы оплачу». И всё!

Всё, на что готовы дети.

Мне кажется, это страшно...

 

На Востоке избавляться от собственных родителей не принято. Это считается предательством и строго запрещено. Харам [12]! Сын, который взял на себя этакий грех – проклят тухумом [13]. Упрёк-вопрос: «Ях-намус? [14]» – стеганёт по лицу больней плети.

В Европе всю процедуру погребения норовят обстряпать тихохонько: не дай Бог ненароком омрачить, потревожить соседей. Стараются, чтобы человек ушёл из жизни максимально незаметно.

В Дагестане всё откладывают, идут хоронить.

В Дагестане – другие ценности.

 

Майор погранвойск Игорь Сергеевич.

Отслужил в Дагестане двенадцать лет, получил повышение, переводится на новое место службы. Выборг, Российско-Финляндская граница. Я присутствовал на щедрой отвальной... Познакомились: родом из Нижнего Новгорода, отец, мать, сестра...

Разговорились по душам:

– Не поверишь... Сижу в питерском ресторане с генералами... Принесли счёт. Каждый в уме прикидывает и расплачивается только за се-е-бя!.. Ума не приложу, как я буду жить с этими «урусами»?!

– Игорь, а сам-то ты кто?!

– Я-то... чернож...пый!!!

 

Да, на Востоке не всё идеально. Было бы просто неумно идеализировать Восток. Если существуют какие-то успехи, преимущества, разумеется, чего-то не достаёт. То же самое в Европе с Америкой, где достигнут пик социально-экономических преобразований... В силу физики-математики: где-то – густо, где-то – пусто. И закон компенсации гласит: «Если одна нога короче, вторая обязательно длиннее!»

 

Я думаю, что знаю, чего не хватает в Европе с Америкой...

 

Там нет искренности.

Там нет душевной теплоты, какую встретил в Дагестане.

Там и богатство – не баракат [15].

Там все, улыбаясь, интересуются: «How are you?» Но, не дай Бог, ты остановишься и начнёшь рассказывать, как именно ты «хаваешь»... Мало того, никто слушать не будет, все сочтут: «Сумасшедший!» Английский вопрос How are you? (Как поживаете?) предполагает практически только один ответ: «Fine, thank you!» (Спасибо, хорошо). Галина Волчек, известный режиссёр московского театра «Современник», рассказывала, как, находясь в Америке, она провела своеобразный эксперимент. На вопрос «How are you?» Поспешно выпалила: «У меня муж утопился». На что услышала обычное «Рада слышать». [16]

К сожалению, цивилизация убивает прямодушие и теплоту. Чем больше мы стремимся к цивилизации, тратим усилий, достигая блага её, тем сильнее теряем Человека в себе. Сейчас-то я точно знаю: самые открытые люди живут в горах. В горской сакле нет «джакузи», удобства – на улице, но зато теплее, искреннее на свете людей не сыскать.

Это истинная правда!

Это так.

Моя малая родина – Карелия, вера – православная. (Родинки не смоешь.) Но это не должно мешать слышать других людей, другие народы. Как говорит Гамзат из селения Леваши: «Я привык спать на левом боку, но тот, кто спит на спине, мне не враг!»

Сегодня произошло смещение понятий. Когда призывают к диалогу цивилизаций, то в реальности одна цивилизация пытается, якобы, понять другую. Не нужно понимать! Вникать нужно, изучать нужно. Любить надо её!

 

Прошла неделя, как уехал из Дагестана...

И тоска, вселенская тоска... охватывает, когда понимаю, что с людьми, ставшими дорогими, не могу увидеться, когда захочу.

Они запали в душу мою и заняли там особое место:

Мугутдин из Дербента, Майрудин из села Касумкент, Демир из села Ахты, Керимхан из Докузпаринского района, Камиль и Али из Хивского района...

Я перебираю чётки-имена...

...Масан из Кураха, Рашид из села Кули, Юсуп из Кумуха, легендарный Шамиль из Хунзаха, Гапар из села Хебда, Магомед из села Генух, Мухтар из Казбековского района, Мурад из Терекли-Мектеб, Магомед из Кизилюрта, Сайгидпаша из Хасавюрта, Гамзат и Арслан из села Леваши, Сабир из Дербента...

Это те соцветия Страны языков, которые даровали мне нектар.

Солнечный нектар мыслей, чувств... нектар слов.

Остаётся теперь превратить его в мёд и вернуть людям.

Кинсабиану! Дерхаб! Сахли! [17]

Или попросту – киндерсах!

 

Карелия, город Петрозаводск, 2010 год

 

Примечания:

[1] Ахи (собств.) – жанр литературного творчества, противоположный «причитаниям», «воплям», «плачу», в котором автора перехлёстывают эмоции исключительно восторженные.

[2] Расул Гамзатов.

[3] Годекан – центральная площадь у народов Кавказа, место общинного схода.

[4] Хабар – рассказ, молва, слух.

[5] Баркалла – спасибо (аварск.).

[6] Аза́н (араб. ‎‎) – в исламе призыв к молитве.

[7] Муэдзин – читающий азан.

[8] Ассаламу алейкум! (араб. – мир Вам; дословно: мир на Вас) – исламское приветствие.

[9] Адат (от араб. – обычаи, привычки) – у тюркских и ряда других народов – обычное право (то есть право, основанное на обычаях), возникший и существовавший у этих народов в доисламский период.

[10] Джамаат (от арабского «джамаа» – общество, коллектив, община) – объединение группы мусульман с целью совместного изучения ислама, совершения религиозных обрядов, взаимопомощи, регулярного общения между собой.

[11] Устаз – наследник Пророка, учитель.

[12] Хаpам (араб.) – в шариате запретные действия.

[13] Тухум – родственная группа у народов Кавказа.

[14] Ях-намус? – Совесть есть?

[15] Баракат – (араб.) – «благодать, небесный дар». С шариатской точки зрения учёные-богословы говорят, что баракат – это Божественная тайна. Баракат – это прибавление и дополнение.

[16] А. В. Павловская. Как делать бизнес в России. Путеводитель для деловых людей.

[17] Кинсабиану! Дерхаб! Сахли! – тост соответственно на лакском, даргинском и аварском языках с пожеланиями здоровья и всего хорошего.

 


 

 

Дагестанский язык

– Ты уразу держишь? [1]

– Да.

– На каком языке?

 

В арабском языке «словарь» и «океан» обозначены одним словом «qаmйs». [2]

Все основания для того есть…

И очень важно выбрать крепкую, ладную шхуну, которой нипочём девятый вал, шквалистый ветер; которая с уверенностью может пересечь любой океан, словарный в том числе.

Какой язык выбрать для рассказа о Дагестане?

Аварец, не раздумывая, предложит аварский, кумык будет всячески ратовать за кумыкский, даргинец станет запальчиво перечислять достоинства своего, родного, даргинского языка… Рутульцы, ногайцы, лезгины, азербайджанцы, бежтинцы… У них – свои языки. В Дагестане чуть не в каждом ауле, ежли не особый язык, то уникальное наречие… Мало того, у аварцев, плюс ко всему, ещё традиционно сложился «бол мацI» – «язык войска», на котором они общались между собой во время боевых походов. Дагестан – Гора языков!

Ветхозаветное предание гласит: когда Всевышний нёс по небу в хурджине языки, чтобы раздать людям поровну, то зацепился за вершину скалы в Дагестане, хурджин порвался, и языки высыпались целой горстью. Поэтому их так много в этом уголке земного шара. А ещё на протяжении веков дагестанцы сменили несколько систем письма: клинопись, «хазарское письмо», «гуннское письмо», затем использовался арабский алфавит, потом его перевели в соответствии с кавказским произношением – получился «аджам», позже латиница, и, наконец, остановились на «кириллице». Несколько раз предпринимались попытки найти единый ключ к пониманию, одну языковую систему координат. В итоге языком межнациональным, языком политики, литературы, любви, дагестанским языком стал русский.

Сохранив на небе звёзды, горцы выбрали себе единое солнце.

Вот на дагестанском языке и решил я писать об удивительной Стране Гор.

 

– Раз! Два! Три! Как слышите меня? Приём! Как понимаете? – проверка связи.

Ну, раз понимаете, – поехали!

Впереди нас ждёт много интересного, парадоксального…

 

Новое поколение горцев выросло уже на русском языке, в школах учили на нём. Что касается разговорной русской речи, сленг практически отсутствует. Русский язык учили как иностранный, на лучших литературных образцах, по первоисточникам неискажённым – «академический вариант». (Не раз данное обстоятельство заставало меня врасплох: кунаки начинали страницами декламировать Пушкина, Лермонтова, водитель маршрутки в Махачкале, походя, завернул фразу из Фонвизина…) Мой знакомый, Мухаммед из Гуниба, заканчивал МАИ в Москве. Приёмная комиссия на экзамене по электромеханике, получив его работу, попросила прямо при них написать несколько букв, сверяла почерк. Думали, списал. Молодой человек ведь из Дагестана, а почерк каллиграфический и… вызывающе грамотно.

А вот единых терминов, названий населённых пунктов в Дагестане не существует. Даже в официальной переписке! Каждый чиновник, народом избранный, руководитель сельской и тем паче районной администрации придаёт названию села, природным явлениям, утвари – всему! – звучание, ласкающее слух именно его тухума... (Шпионам там делать нечего, обучить их невозможно, они сразу себя выдадут!)

 

* * *

Итак…

Родом я из Карелии, из прекрасного уголка на Северо-Западе России, дивного края лесов, озёр, скал, рек и водопадов. Родным языком моей матери является язык карельский. Однако в советские времена запрещали общаться на нём. Да, именно запрещали… Даже между собой. Даже в повседневной жизни. Сначала просто делали замечание, потом брали наивного говоруна на заметку, и маленький, неброский ярлычок «националист» портил человеку карьеру и саму жизнь. Ладно, язык… Настоятельно отговаривали при получении паспорта указывать какую-нибудь национальность, кроме «русский». Со мной тётенька-инспектор терпеливо беседовала, объясняла, что записать «русский» будет правильней, лучше для меня и для всех. Она дважды заворачивала мою анкету вместе со мной, отправляла домой «хорошенько подумать, посоветоваться с родителями», доверительно поглаживала по плечу… Я столь же деликатно, уважительно, так же мягко настоял на своём, и в графе национальность записал «карел», хотя мой отец чистокровный русак, волжанин… Почему? Непростой вопрос. Карелы – вымирающий народ (для этого государство приложило много сил). А меня, как и всех русских, возмущает неправедность… У нас обострённое, более тонкое чувство справедливости от природы (это не «плюс», не «минус», особенность такая). Возможно, для того, чтобы отдать свой голос в защиту слабого, эдак поступил. (Это сейчас так думаю, в шестнадцать лет думать нечем.) У моей жены ситуация проще: мама латышка, отец карел. Естественно, по паспорту, она… русская.

Я просто счастлив, что времена поменялись.

Сегодня никого не интересует, кто ты по национальности – даже графы в паспорте нет. Изучай свободно любой язык… (Eжегодно 21 февраля по инициативе ЮНЕСКО отмечается Международный день родного языка.) У нас теперь карельский преподают в двух школах!

Когда повзрослел, начал больше, системней читать, открыл интересную особенность: языки, расы, народы, вера изменяются не только, и не столько под воздействием властного «хочу-нехочу». В мире существуют таинственные, более могучие тектонические силы. Глобальные изменения под воздействием их заметны лишь на отрезке веков. И, самое интересное, бесполезно искать, кому эти новшества на руку. (По секрету скажу, никто не рад – ни те, кто вынужден покидать родину, ни те, кто встречает гостей: «Понаехали!»)

 

Тост от Гасана из Рутула:

Давайтэ випьем за чистую Маскву!

Чтоби всэх вигнали: грузинов, азиков, армян, дагов, чеченов...

Чтоби асталысь толко ми – русские!..

 

Отчего так происходит?

Загадка.

В Ветхом Завете сказано, что когда-то была одна вера, один язык, один народ... Люди плодились, множились, самоуверенность их росла, и однажды они решили в городе Вавилоне построить башню до неба, дабы не зависеть больше от козней Бога с его потопом. Люди возомнили, будто сами могут стать равными Богу… Господь наказал самонадеянных, неблагодарных людей. Он разрушил башню, рассеял людей по свету, разделил их языками, национальностями, вероисповеданием, цветом кожи, чтоб они перестали понимать друг друга и никогда больше не могли объединиться в худых замыслах против него.

Однако, похоже, процесс начал раскручиваться в обратную сторону.

По данным ЮНЕСКО, в мире около 7000 языков. И в среднем исчезает по одному языку в два дня. Пройдёт ещё лет пятьдесят и…

 

 

Ремейк

 

– Теперь варяги повсюду.

– Не будет их.

– …Куда денутся?

– Все станем граждане мира.

Из разговора на кухне

 

Наполовину я – москвич,

Лишь краешком – карельский внедорожник,

Так представляюсь в свете.

И редко добавляю «Викторович».

О малой родине, увы,

Теперь немодно вспоминать

И заявлять причастность к ней публично…

А уж тем паче не этично

Прямую кровность подмечать.

 

Да, видно по всему, идёт народ

К чему-то среднему –

Утряскам и усушкам…

В смятенье хочется сказать мне не «идёт»,

А… «идиот» куда-то.

Не сладен кажется

Тот даже не коктейль, а взвесь

Несовместимых прежде гредиентов.

Однако кушать – всем.

 

И то – не наш каприз!

Ведь даже за морем,

Где правил Ку-клукс-клан,

Повторно вызывается на бис,

И верховодит всеми «загорелый».

Границы неизбывные стирают

Повсюду на земле,

Во всех пределах.

Так скоро я по цвету отличусь

На родине своей.

Едва ли дело…

 

Похоже, языки, окрас и вера,

Свалившись со стремянки Вавилонской,

Распались в пыль в дни оны

Не навек.

Срастают вновь!

В один скипают сплав,

Собой, помимо воли, образуя

Вселенский столп Богославленья…

 

И крутит Режиссёр кино назад

Себе в потеху,

Нам на изумленье.

 

 

Что-то похожее уже начиналось в СССР.

Партийные вожди пытались смешать национальности, сформировав единую общность «советский народ».

– Кем был Адам?

– Конечно, советским человеком.

– Почему?..

– Только советский может разгуливать без штанов и считать, что он в раю.

 

А покуда этого не случилось, пока все звёзды не переплавились в одну чёрную дыру, либо вторую лунищу, мне захотелось попасть в российский Вавилон – край языков, национальностей, легенд, преданий, адатов и мудрости – в Дагестан. Я шагнул за порог своего дома не столько себя показать и мир посмотреть, – познать себя. В чужом доме побывать – в своём гнилое бревно увидеть.

 

Для того дорога и дана, чтоб души вниманье не дремало.

Человеку важно знать немало, потому дорога и трудна.

Человеку важно знать свой дом. Весь свой дом, а не один свой угол. [3]

 

Языки, языки…

Завидую полиглотам, преклоняюсь пред знатоками.

А ведь каждый дагестанец свободно владеет двумя-тремя языками. Следовательно, для них и свой многослойней, ёмче. Как бы я хотел… В школе, начиная с пятого класса, изучал, штудировал, зубрил, грыз английский. В итоге: «карандаш – э пенсил, парта – дэск, девушка – чувиха». Если б не фильм «Джентльмены удачи», даже этого бы не знал. Нас учили так, чтобы оказавшись во вражеском плену, мы ничего не могли выдать даже под пытками. Ездить за границу на танке, иностранный язык не нужен. Про изучение карельского я рассказывал. А русский… Постигаю его полсотни лет и конца-края не видать. Это космос какой-то, вселенная бесконечная!

Ещё по дороге в Дагестан сильно переживал: смогу ли установить коммуникационные связи с местным населением. Настраивался находу изучать восточные языки и боялся одного, чтоб не получилось, как в старом анекдоте:

Японский гид хвастается перед группой советских туристов:

– Все японцы холосо знают лусский язык. Я его тозе знаю отлисьно. В день я изусяю по десять слов. В год полусяется тли тысси сэссот пядисят слов. И всё это я делзу вот тут, – показывает на голову, – в зопе.

 

Однажды в Бежтинском районе, пытаясь спастись от зноя, я забрёл в горный омут, студёная вода – по щиколотки, по колени… выше, выше… А! По… по-яс…

– Холодно, ё-п-р-с-т! – а сам про учёбу ни на секунду не забываю. – Гасан, как по-аварски будет «Ё-п-р-с-т»?

– Есть пробелы в аварском, бэлый пятна. Но я тебя понял хорошо…

Признаться, аварский язык меня поразил сильнее других: он напоминает треск рассыпавшегося подшипника, скрежет шестерён по металлу в коробке передач. А ведь гуканье матери грудничку на аварском – слаще мёда. Став взрослым, джигит не придумает лучше, как в любви девушке объясняться именно на аварском. Стороннему наблюдателю покажется, что парень захлёбывается, с дикцией нелады, меж тем его избранница в жизни ничего приятней, мелодичней не слышала и давно ждала этих певучих слов. Для стороннего уха «скрежет», а это родной язык мастера поэтического олимпа, великого Расула Гамзатова.

Зря боялся, что не поймёмся… Собеседники мне попадались большей частью деликатные, при необходимости переходили на русский, добиваясь полного уразумения. Когда поездка по районам завершилась, Абдула тонко польстил мне:

– Ты похудел.

– Честно?

– На азербайджанском скажу – не поймёшь. Поклянусь по-русски: бля, буду!

 

* * *

Непросто постигнуть Дагестан.

Он порой сам себя «не догоняет». Зачастую соседние сёла «выражёвываются» по-своему, но горцы всегда принимают, считаются, уважают собеседника.

Каждый цветок Дагестана настолько уникален сам по себе, так ярок, душист, что кажется рядом, в одну вазу, уже ничего поставить нельзя. Однако, собранные вместе, они гармонируют, дополняя друг друга. Медосбор с альпийских лугов, с горного разнотравья гораздо целебнее, вкуснее, богаче на вкус, чем с одного вида трав. В итоге из несочетаемого получился богатый букет, имя которому Дагестан.

 

Примечания:

[1] Ураза (тюрк.), рузе (перс.), саум (араб.), 30-дневный пост у мусульман в месяце рамазане. Восходит к древнеараб. культам. Условия поста регулируются Кораном (сура 2): мусульманин должен воздерживаться от пищи, питья, игр, зрелищ в течение дня до наступления темноты. Обязателен для всех верующих, кроме детей до 7 лет, больных, беременных женщин, безумных, путешествующих. Пост, прерванный из-за болезни или путешествия, надлежало возместить в другое время. В связи с тем, что мусульманский год лунный, рамазан, а следовательно, и У. каждый год приходится на разное время года. В некоторых сёлах Дагестана мула принимает решение о начале У. самостоятельно и потому даты не совпадают. (В селе Халматюр Бабаюртовского района в 2010 году У. объявили на день позже.)

[2] Наибольшее распространение в мусульманском мире получил словарь Фирузабади (XIV век) «Al-qаmйs al-muhiT» (Океан океанов), с тех пор в арабском языке слово «qаmйs» – «океан» означает также «словарь».

[3] Виктор Берковский «Закон дороги простой».

 


 

 

Поезд «Москва – Махачкала»

Дагестанец пpибывает поездом «Маxачкала-Москва» в столицy и оpёт:

– Hасылщики! Hасыл-щи-ииики!

Те сбегаются, дyмают вагон гpyза. А он им радостно:

– Вам пpывэт от маxачкалинскиx насылщиков!!!

 

Москву окутала терпкая жара.

В полдень, под густой тенью, столбик термометра решительно пересёк отметку «тридцать пять градусов» и одному было Аллаху известно, куда он стремился дальше.

Я, крещёный человек, упомянул Аллаха... Почему? Кто знает?! Веру менять не собираюсь, наша роднее. Православие – традиционная вера моих дедов, прадедов. (Родители – особый случай – атеисты, впрочем, неагрессивного толка.) К тому же не зря завещано: «Пусть умножаются скорби у тех, которые текут к Богу чужому». Я не «теку»… Просто на Казанском вокзале, хоть и в Москве, уже совсем другой, не славянский дух: иной говор, внешность людей, одежда… Да, безусловно, Бог един, но разве одному, без помощников за всем уследить?.. Я стою на посадку в поезд «Москва – Махачкала», а, следовательно, перехожу под юрисдикцию исламского «полпреда». Сменился провайдер! Возможно, и само название столицы здесь на перроне следует произносить по-тамошнему – «Москвэ»; еду не «в Махачкалу», а «в Махачкала».

 

 

Поезд “Москва – Махачкала”

 

Дагестан на сегодня – самый беспокойный регион, и поезд не случайно подали за час до отправления: проверка, формальности… В салоне духотища!!! Кондиционера нет. Вагон приоткрытыми окнами щербато посмеивался над нами. Плацкарт выбрал не случайно – решил погрузиться в атмосферу восточных традиций с первой минуты. А для начала решил сделать беспроигрышный ход: «Е2 – на Е4» – переодеться. Снял брюки, повесил на скобу, аккуратно разровнял стрелки, натянул шорты. Соседка застыла с надкушенным яблоком во рту... (Мой дебют заи-и-интриговал её!) Поощрённый вниманием, желая дальше слыть элегантным джентльменом, я предложил:

– Давайте знакомиться, Александр.

Народ постепенно набивался в вагон... Потные граждане занимали свободные места, откидывали полки, укладывали вещи. Поезд тронулся... Пассажиры, самая счастливая категория граждан, не мешкая, начали шуршать свёртками, жевать, глотать, булькать, шутить:

– Мясо любишь или масло?

– Мясло!

Грудная кроха на руках у матери безутешно плакала:

– Дерзкая девчонка растёт, – с сознанием дела определил парень, пробираясь мимо.

Проводник в нашем пятнадцатом вагоне Калимат (так явствовало из нагрудного бейджика), проходя по вагону, останавливаясь между двумя купе, делала объявление:

– Уважаемые пассажиры! Туалетом во время стоянки не пользоваться, оба туалета буду закрывать там, где санитарная зона. Остальное время, если закрыто, значит, занято. Товарищей-курильщиков прошу дымить в нерабочем тамбуре, окурки на пол не бросайте и, пожалуйста, не оплёвывайте. Надеюсь, у меня едут не верблюды. Нижние полки стОят столько же, сколько верхние. Если досталась верхняя полка, пассажиры не виноваты. Они не птички, не обезьянки, лежать круглосуточно не могут. Уступите половину сидячего места нижней полки верхнему пассажиру.

Прежде таких речей от проводника я не слыхивал.

Калимат поведала нам, где находится вагон-ресторан, сообщила о запрете распивать в вагоне спиртные напитки с пивом, о том, что нельзя выбрасывать мусор из окна... На протяжении всей поездки она трижды в день устраивала влажные уборки вагона и была неизменно дружелюбна. «Вот первый человек, с которым нужно поговорить о Дагестане!» – решил я.

Калимат согласилась:

– Люди у нас хорошие, только Вы не езжайте один, неспокойные времена. Сегодня в любом районе не знаешь, на кого нарвёшься. Боевики объявились. Идут, укутавшись, злостными глазами на тебя зыркают... Если б могли убить глазами, убили бы. Нормальные люди днём работают, днём молятся, ночью спят. А эти ночами разбойничают. Раньше всё на уважении было, всегда мирно, дружно. Народ у нас терпеливый, связи родственные крепкие, отношения добрососедские. Если у тебя радость – все приходили. Горе – опять все. Теперь не так... Тех, кто за двоюродными идут, уже стараются отдалить. Поменялись люди! По сёлам не езжайте. Будьте осторожны! Бережёного Бог бережёт. Никто в лес за ягодами не ходит, за орехами... Пропала лошадь, пропала корова – не ищут. Убивают в лесу. Поезжайте в большие города: в Каспийск можно, в Огни, Махачкалу... По сёлам не надо.

– Никто не знает своей судьбы. А что случится... Все мы гости на этой земле.

– Вас просто тянет туда, поэтому так говорите. У нас очень много умных, начитанных людей. Что есть – то есть. Один Саид Аффенди чего стоит.

– Кто такой?

– Устаз – святой старец в селе Старый Черкей. Я была у него для спасения души. Вот к нему сходите. Увидите – он про Вас всё знает.

– Ещё хочу спросить: как принято уважительно здороваться в Дагестане?

– Салам алейкум! Мир вашему дому! Кто с таким приветствием заходит, считается гость Аллаха.

Мы увлечённо беседовали в купе проводника, внезапно дверь рванули... К нам по-хозяйски впёрлась женщина в цветастом халате и ехидно бросила Калимат:

– Ты закрылась с мужчиной? Сейчас мужу позвоню...

– Звони. Я мужа не боюсь, Аллаха боюсь...

– Муж – второй Аллах для жены.

Развернулась, выскочила.

– Моя напарница из соседнего вагона, – огорчённо произнесла Калимат.

Если это была шутка, то неуклюжая, наглая. Разговор дальше не клеился и я, поблагодарив, вышел. Забрался к себе на вторую полку, высунул руку в окно. Тугой, горячий воздух обтекал её, обжигая.

В Саратове на станции обливались из шланга. Температура «+45». Пекло…

На второй день пути соседка по купе проглотила-таки откушенный кусок яблока, и назвалась:

– Патя.

 

Для чего я поехал в Дагестан?

Неужели у нас в Карелии мало интересных людей. Да, вроде, хватает. Разве нет красивейших мест?.. Полно. Но Карелия – моя родина. В ней знаком каждый уголок. Писатель же нуждается в притоке эмоций, впечатлений. Разных, сильных, новых. А в Дагестане необъявленная война. Друзья в Москве отговаривали от поездки: «Там стреляют, взрывают, убивают. Подумай хорошенько!» Вот и проводница о том же... Однако, что для обывателей неоправданный риск, для человека творческого – питательная среда. Бабель записался в конную армию Будённого, затем в ЧК в поисках реальных сюжетов для своих рассказов. Экзюпери служил военным лётчиком. Хемингуэй напросился на передовую военным корреспондентом. А Лев Толстой, Пушкин, Лермонтов нанюхались пороха на Кавказе. Война – «великая проявительница», подметил русский философ Николай Бердяев. Именно на грани жизни и смерти человек наиболее ярко проявляет внутренний мир, выказывает себя во всей красе или уродстве. Что может быть для писателя интересней, важней? Ничего. Кавказ всегда вдохновлял писателей: Есенин за пять месяцев пребывания написал здесь тридцать три произведения – исключительно плодотворный период!

Колёса отбивали своё незатейливое ту-дук – ту-дук... Вагон раскачивало. Поезд летел по Волгоградской области. Справа, слева – степи, степи, степи. Унылая однообразная картина от дорожного полотна до самого горизонта час, два, три… день… Заброшенная земля, сколько хватает глаз. Сосед по купе Тимур, вглядываясь вдаль, задумчиво произнёс:

– Слышал, не знаю, правда-нет: на каждого жителя страны приходится по сорок два гектара. А захочешь участок взять, встанешь одной ногой, сразу хозяин найдётся.

 

 

Сосед по купе

 

Тимур дал мне номер своего мобильника, пообещал познакомить с главой района.

– Вот он умеет рассказывать. Часами!

– После того, как выпьет?

– Он трезвый – пьяный!

«Наш человек! Непременно найти!!!» – пометил я в блокноте и поставил три восклицательных знака. Земля слухом полнится.

 

Чёрной ночью на линии горизонта – вспышки зарниц: «Прям, артподготовка… установки залпового огня». Кто знает, вдруг…

На Северном Кавказе который год идут, пусть локальные, но бои… В подтверждение – и рассказ проводницы, и ежедневные репортажи по телевизору, и то, что поезд идёт кружным путём, и даже то, что состав к перрону подали за час. В Послании Президента РД народному собранию РД приведены красноречивые цифры: «За период с 2000 по 2010 год совершено 99 террористических актов; 743 посягательств на жизнь сотрудников правоохранительных органов, в результате погибли 420, ранены 696 сотрудников, убиты 81, ранены 337 мирных граждан». Да, это не война, но что? [1]

Поезд остановился на границе Калмыкии. Станция Артезиан. Пассажиры с гомоном высыпали из вагонов: курили, прохаживались вдоль состава, потягивались. Изнывая от жажды, духоты, я купил на перроне бутылку замороженной воды и стал посасывать талую влагу. Небывало большие насекомые, похожие на огромных комаров, тучей летали вокруг уличных фонарей, садились целыми стаями на лицо, на открытые участки тела. Я отмахивался от них, едва перемешивая воздух, словно тяжёлые колосья высокой ржи при ходьбе. Упала на лысину первая капля дождя… Тяжёлая, огромная. Брызги по сторонам! Вторая капля на плечо. Я направился к вагону, и тут – ливень стеной. Грянул гром. Под его мощные частые раскаты поезд тронулся. Все насекомые, которых видел на улице, теперь кишели в вагоне. Открытые окна для комаров – навязчивое приглашение в гости: воздух в вагоне стал густым от них, точно окрошка. Молнии полыхали белым светом, ослепляя глаза. Раскаты грома делались страшнее, и уже каждый новый залп грохотал одновременно со вспышкой: небо пристрелялось и било по нам прямой наводкой; вагон сотрясло от разрывов. В соседнем купе навзрыд плакал грудной малыш. Никто не спал. Женщины, привстав с мест, с ужасом таращились в окна, неистово молились и ждали самого плохого...

 

Видал я за свою жизнь немало гроз, однако эта, неистово бушующая в раскалённом воздухе калмыцкой степи, запомнится мне на всю жизнь.

 

Утро. Поезд мчит по Дагестану, кругом степь, степь, степь. Вот тебе и Страна гор.

Машинист каждому встречному машинисту-джигиту подавал приветственные гудки:

– Он, наверно, раньше таксовал в Махачкале. Интересно, если на самолёт пересадить?.. – вслух задумался я.

– Уважаешь? Уважай до конца! – вступился за земелю Хамид и, заметив, как я черкнул фразу в блокнот, добавил: – Ни разу не встречал настоящего писателя… Вы хотите написать о нас? И про студентов интересно?

– Если яркие национальные особенности.

– Яркие, яркие… Сам я студент ДГУ. У нас как: поодиночке все культурные, вежливые, уступчивые, соберутся в толпу – дикие, неуправляемые. В парке один на другого глянет:

– Чё ты вылупился?

– А, чё, нельзя?!

– Нельзя!

Шайтан-удар! Пошло-поехало…

 

 

Если назревает конфликт, в ДГУ не дерутся – за это отчисляют. Рядом парк «Комсомольский», вот там. Писать заявление в милицию не принято: никто после этого уважать не будет, разбираться нужно самим. Приезжал к нам Президент Палестины. Установили рамку-миноискатель на входе, изъяли кучу огнестрельного оружия, ножей, электрошокеров. Некоторые преподы ходят в ДГУ с пистолетом – боятся студентов. Молодая женщина, преподаватель «Государства и права» слишком требовательно принимала зачёты, ни знакомства на неё не действовали, ни взяток брать не хотела. Пацаны затащили в машину, изнасиловали. Четыре дня в универ не показывалась. Никого не наказали. Кого наказывать? Какой там «худуди»? [2] На юридическом факультете учатся дети хакимов, милиционеров, прокуроров, судейских… Богатые в Дагестане молятся в сторону банка.

– Преступники есть везде.

 

Какая-то станция: постройки торговые, служебные впритык к перрону. Несмотря на ранний час, людей много: с узлами, баулами, кто садится на поезд, кто вылазит, кто торгует.

Гудок тепловоза. Из динамика на ломаном русском проскрипело:

– Мнэ поэзд сказаль, сэйчас пошёль Махачкала.

Похоже, туда еду…

А вот и долгожданная столица Дагестана.

 

Комары бесплатно, всем табором, тряслись с нами до самой Махачкалы. Как они будут добираться обратно в Калмыкию? Ума не приложу… По приезду, у меня дико разболелось горло (талая вода!), и мне было уже не до них.

 

P. S.

Столицу Дагестана назвали Махачкала в честь героя гражданской войны Махача Дахадаева. Лихой, судя по всему, был джигит. Благодаря ему русский язык обогатился смачным, ярким словом. «Мачах» по-русски – безудержная массовая драка, переходящая в побоище.

 

04.06.2010 – 06.06.2010 год, поезд «Москва-Махачкала»

 

Примечания:

[1] Стокгольмская категоризация военных конфликтов считает боестолкновение войной, если погибло более 1000 человек.

[2] Худуди – наказание.

 


 

 

Дембель

День радости краток.

Арабская поговорка

 

Он неподвижно лежал в одежде поверх покрывала и, казалось, не спал.

Я переоделся, вышел в город. Вернулся ближе к полудню. Он сидел на кровати, растерянно глядя перед собой. Совсем пацан. Среднего роста, сухощавый; взъерошенная чёлка русых волос. Рядом с кроватью блестели туфли восточной работы. То, что именно восточной, голову даю на отсечение: щёгольской каблук набран из аляповатой череды чёрных и белых прослоек. (Такое в голову не придёт ни одному европейцу...) На тумбочке – пачка сигарет «Winston». «Эстет!» – окрестил его мысленно и, не утерпев, спросил:

– Ты чего такой? В воду опущенный... Как зовут-то?

Он ответил не сразу, приходя в себя… освобождаясь от пелены отрешения.

– Виталик.

– Ну, двигайся, Виталик, ближе к столу. Давай, давай!

Слово за слово, выудил: у Виталика закончился срок срочной службы, его демобилизовали, выдали, сколь положено, на дорогу денег. Он рассчитал: сколько на плацкартный билет до родного Ижевска, сколько – на питание. Денег на проживание не требовалось. Из воинской части, расположенной в Буйнакске, маршрутка довезла до Махачкалы. Время было... Прогулялся по магазинам: купил матери платок; денег хватило ещё на новые туфли и пачку американских сигарет. Именно такими грезились ему первые часы свободы на гражданке: глубоко затянуться сигаретой «Winston», выпустить кольцом дым, кончиком указательного пальца стряхнуть пепел на пол. Но потом всё не заладилось... В кассе железнодорожного вокзала его ждали неприятности – плацкартных билетов не было: «Подойдите к отправлению поезда, может, кто сдаст»... Благо, приютили сюда в комнату отдыха. Он, словно беспризорник, ходил к отправлению каждого поезда, просился на третью полку – не брали...

– И сколько вот так, между службой и гражданкой, висишь?..

– Третий день.

– Получается: из части выпихнули, с довольствия сняли, добирайся, как знаешь. А купейные места?

– Есть.

– Ну, тогда придумаем что-нибудь... Ты куда собрался, перекуси...

– Я взад-перёд. На кассе велели подойти к четырём.

Через пять минут вернулся сияющий, вприпляс протанцевал к столу.

– Нашла билеты: до Саратова и от Са-ра-това! Сегодня – домой. В Россию! Через два часа.

– Мир не без добрых людей.

– Да. Кассирша, хоть не наша, помогла.

Виталик светился и даже сидя притопывал, выбирая помидорчик, ломтик мяса.

– На службе как паёк?

– Кормили прекрасно. Намного лучше, чем в учебке под Москвой. Там один стол на десять человек: кому достанется, кому – нет. А здесь на поднос набираешь. Не наелся – иди по второму кругу. Я ещё школьником с родителями ездил к старшему брату на присягу. Притаранили с собой продуктов. Смотрю на него: разве можно есть одновременно конфеты, курицу, коржик?.. Когда сам попал в учебку, вспомнил об этом: «Вот сейчас бы те конфеты и курицу! Тоже б не растерялся».

Он мечтательно улыбнулся, продолжая кушать с достоинством, неспешно.

– В учебке присвоили звание «младший сержант», перекинули сюда. Всю службу провёл в военном городке: шесть месяцев никуда носа не казали, только на стрельбище выезжали.

– Ну, и как тебе дагестанцы?

– Местные... Они же совсем не такие, как у нас говорят: «грубые, жёсткие». Хотя, когда в учебку приехал покупатель-дагестанец, я решил: «Труба!»:

 

Двадцатилетний буратино

С надеждой едет на Кавказ

Он одинок ему сказали

Там могут вырезать семью

 

Нет, ничего. Обошлось.

Обстреляли один раз за всю службу, когда возвращались с дальнего полигона. Удачно попал, так считаю. Служишь, да ещё приплачивают: четыреста рублей. «Горячая точка» считается. В части каждый второй дагестанец, кроме офицеров, они «контрабасами» служат. Обычные люди, такие же. Как служба идёт, зависит от спорта, а спорт у меня всегда нормально: бегаю неплохо, на турнике чуток похуже – подтягиваюсь двенадцать раз. Это на «отлично». Один даргинец у нас подтягивался пятьдесят!

Первое ощущение было: в прошлое попал. Сам не знаю... Машины допотопные, мотороллеры с кузовком, повозки, запряжённые осликом... Я такие в старых фильмах видел. Коровы совсем другие. У нашей – вымя так вымя. Она, может, не доится, но идёт вся из себя важная: У-уу! В теле. А здесь бурёнки прям военно-спортивная игра «Зарница»: маленькие, поджарые, шустрые, их никто не пасёт, везде разгуливают, как в Индии, даже по части у нас ходят. Природа классная. Солнце быстро-быстро уходит, быстро садится. Ну, служба здесь, конечно, другая: вместо воинского Устава – адаты. Дежурным стоишь, заходит в часть офицер, начнёшь докладывать: «Товарищ капитан, за время несения службы...» Рукой махнёт: «Ладно, не надо...»

В дорогу я приготовил ему пакет с провизией, сфотографировал на память и проводил на поезд. Он уезжал домой... в Россию.

 


 

 

Начало пути

Время – всадник на лихом коне.

Скачет он без устали и сна,

Сменяя чёрную бурку ночи

На белый бешмет дня.

Ахмедхан Абу-Бакар

«Даргинские девушки»

 

Из других кавказских республик я выбрал для близкого знакомства Дагестан по двум причинам. Первая – на карте России нет точки горячЕй. Вторая, тоже немаловажная: местные жители уже знакомы с моим творчеством; участие школ в литературном конкурсе «Купель» (по моим произведениям) оказалось неожиданно массовым. Значит, полегче будет ориентироваться на месте. Так и случилось… В Правительстве Дагестана меня снабдили рекомендательными письмами в адрес глав местных администраций, и я отправился в дальний путь… Районов всего сорок два. Решил, повторяя траекторию фотоэлемента в сканере, двигаться змейкой снизу – вверх, с юга на север, выстраивая пиксель за пикселем, буква за буквой, строчка за строчкой портрет северокавказской республики.

Первым пунктом значился у меня «город Дербент», только как до него добраться?

– «Георгафия не дворянская наука. Куда надо, кучер довезёт!» – с улыбкой подбодрил водитель маршрутки.

«Неужли… Пьеса “Недоросль”? – в полном ступоре смутно припоминал я, забираясь в салон. – Что ж это за край такой, где на улице Фонвизина цитируют?»

Седой пассажир «Газели», заметив меня, недовольно бросил водителю:

– А вообще бывает в Махачкале тридцать градусов?

– ?..

– Халам-балам! Масква арот, крищит: «В Махачкале тридцать!»

В восемь утра термометр в тени показывал двадцать четыре. Днём, понятное дело, зашкалит под сорок. И вряд ли это происки Москвы…

Поехали!

Дома, узкие улочки...

Федеральная трасса «Махачкала – Баку». По встречной полосе пролетел мотоцикл «Урал», вместо коляски – деревянный ящик, словно гроб без крышки, в ящике три молодых джигита: двое сидят, держат за ноги третьего, тот стоит, раздетый по пояс; флагом в руке полощется красная футболка. Лихо! Обгоняем «Жигулёнок»: на прицепе три автомобильные одноосные цистерны с квасом, паровозиком, друг за другом.

Восток!

 


 

 

Поводырь

Хабар директора музыкальной школы

 

Учителю посвящается

(Мам, в первую очередь тебе!)

 

«Учатся у тех, кого любят».

Иоганн Вольфганг Гёте

 

Директор школы искусств попался немногословный:

– Зовут Агаев Магомед. Родился первого апреля…

– Какой несерьёзный день.

– ...пятьдесят девятого года. В Татляре окончил начальную школу, с четвёртого класса – в Дербент, интернат №1. Вот, пожалуй, и всё, что могу поведать о себе такого...

Я разочарованно отодвинул блокнот. На белой странице сиротливо повисла короткая строчка. (Называется: «Послушал интересного собеседника!»)

– Вы лучше напишите про моего учителя музыки.

– ?..

– Антонин Карлович Качмарик – чех по национальности... Ему лет семьдесят было. Совершенно слепой – пустые глазницы. Казалось, сам недуг этот физический – горькая плата небесам за великий талант педагога. Всегда в круглых чёрных очках, с тросточкой, и наперевес сутулой фигуры – баян...

 

* * *

Не забуду первые дни в интернате…

Внизу – классы, на втором этаже – жилые комнаты. Какое-то всё незнакомое, одинокое, чужое... После уроков я болтался по пустым коридорам. Притирался к углам… Никого не знаю. Коридоры тёмные длиннющие, потолки высоченные. Это тебе не уютные саманные сакли в нашем ауле... Каждый шаг отзывается гулким эхом: «Бух – ббу-ууух». И тут слышу приглушённые звуки живой музыки... Я, точно мотылёк, поплыл на огонь. (Музыка нравилась мне.) Остановился у двери актового зала. Стою себе, слушаю. Интересно...

Тихонечко, стараясь не скрипнуть, потянул тяжёлую дверь, подглядываю в щёлку: седой старик в чёрном костюме играет на баяне, дети с незнакомыми музыкальными инструментами. Вдруг баянист поднимает руку, оркестр замирает... старик резко поворачивается лицом ко мне... На глазах у него круглые чёрные очки.

Сле-пооой!

Сперва хотел дёру дать... Что-то остановило...

– Кто-оо там дверь открывает?

Голову просунул поникшую:

– Агаэв... Магомэд.

– Ну-ка, заходи.

Я парень сельский, как такового русского не знал. Захожу.

– Так, говоришь Магомед?

– Ы-ыы, - киваю.

– Редкое имя. Откуда ты?

– Татляр.

Он обращается ко мне, а я не знаю, куда смотреть. Глаз не видно...

– В каком классе?

– Чэтырэ, – для верности показываю на пальцах.

– Тебе музыка нравится?

– Так-то нравытца…

Все дети глазеют на меня, но никто не смеётся.

Он пальцами отстучал по столу ритм:

– Повтори.

Пересилив робость, я повторил. Самому даже интересно…

– Приходи завтра после уроков, на кружок.

 

Ночью мне снился слепой старик в круглых чёрных очках: он водил меня за руку от кларнета к скрипке, от скрипки к балалайке, к баяну и что-то разъяснял...

 

Хотя я не умел играть ни на одном инструменте, какие-то данные у меня, похоже, были. Отец мой хорошо играл на зурне.

На другой день еле дождался конца уроков – бегом в зал. Постучался.

– А, Магомед, заходи.

Старик говорил, а голова при этом не привычно – в сторону. То одним боком, то другим... Словно собеседника ищет. Неуверенно подходит к пианино:

– Запомнишь, какие ноты возьму?

И стал по очереди перебирать клавиши. Звуки мне в слух врезались. Я в той же последовательности нажал гладкие чёрно-белые палочки.

Он пропел:

– Ля… ля-ля… Сможешь повторить?

Я спел.

– А вот так: та-та-та-та-тааа…

Я опять.

– Магомед, ты способный мальчик, у тебя всё получится.

Жарко стало! Слова такие... Бабушка Патимат любит повторять: «Если похвалить, даже ослиный помёт подпрыгнет».

Сначала я не знал ничего. Он растолковывал:

– Нотный стан состоит из пяти линий. И есть семь нот: до, ре, ми, фа, соль, ля, си. Всего семь.

– Как цветов в радуге? – простодушно спросил я.

Замолчал, будто споткнулся... По его лицу пробежала грусть.

– Да, как в радуге… Начерти пять горизонтальных линий. Ниже поставь точку: там нота «до» пишется.

Оказывается, «до» рисуют на добавочной.

Мы разучивали с ним ноты четвертные, восьмые, шестнадцатые… Он не мог мне показать и написать ручкой или мелом… Всё обозначал богатой мимикой, голосом. Я пишу за ним под диктовку, а сам вслух проговариваю, куда какой кружок рисую.

Антонин Карлович учил азам. Служил мне... поводырём в мире музыки!

 

Я был пытливым. И так увлекательно с ним заниматься.

Видно... какая-то искра... пробежала между нами...

 

В оркестре было много разных инструментов: домра, балалайка, тромбон, контрабас… Хотя не на всех умел играть, но он их знал досконально.

Через месяц на одном из занятий спросил:

– Магомед, какой инструмент тебе ближе других?

– Вот.

Я бережно взял в руки кларнет и передал учителю. На кларнете тогда у нас играли везде: на свадьбах, сельских праздниках…

– Возьми его, поставь мундштук и дунь. Просто дунь. Получится нота «соль». Палец на первую клавишу – это «ми».

Дую.

– Магомед, мальчик мой, неправильный звук. Ты недостаточно воздуха дал. Прижми трость плотнее, мундштук глубже. Постановку губ измени. Чиркни язычком!.. Сделай «ту», как семечки лузгаешь…

И начал показывать: в один день – один звук, в другой день – другой.

Кларнет – небывало-сложный инструмент. Но постепенно, постепенно... Не одним днём, месяцами продолжалась учёба. Стало получаться и... нравиться: «Я сам могу на кларнете звук издавать!»

А когда смог по-настоящему сыграть… О! Клянусь, гордился собой.

Подошло время, он выдал мне кларнет напостоянно. Принял в оркестр. Так же я осваивал домру, балалайку… Зимой на школьном вечере солировал. Девочки-одноклассницы подпевали.

Я летал... на небесах! от восторга…

Спустя год стал в оркестре «первой скрипкой».

 

Когда начинали изучать новое произведение, я читал его вслух по нотам:

– Ми-четвертная, соль-восьмая, две ми-восьмые, до-шестнадцатая…

Он всё запоминал.

Мы играем – он слушает. Вдруг останавливает. Едва заметная гримаса передёргивает морщинистое лицо:

- Какая там нота идёт?

- Восьмая.

- Ты неправильно сказал, мальчик мой. Не может быть восьмая, посмотри внимательнее…

Благодаря абсолютному музыкальному слуху он заявлял это так уверенно, будто не я читал ноты, а он…

– Вы правы, Антонин Карлович!

Когда приближались большие праздники: Первое мая, День Советской армии или День Победы – он собирал в актовом зале ребят поспособней, и все готовили праздничный концерт. Набирали хор – человек двадцать. Разучивали песни. В основном революционные: «Прощание славянки», «Варшавянку», «Взвейтесь кострами», «Варяг», «Шёл отряд по берегу»… На два голоса пели. Антонин Карлович сам аккомпанировал на баяне и дирижировал:

– Кто там вторым голосом тянет? Сереза Табова, неправильно поёшь. Али, не ту ноту взял. Попробуй ещё.

И по-новой. Десятки раз. Пока не добьётся идеального исполнения.

Так же как меня, он учил всех сельских детей: аварцев, даргинцев, азербайджанцев, лезгин... Музыка стала для нас вторым языком межнационального общения.

Ни один парад, ни одно торжественное мероприятие в Дербенте не обходилось без нашего знаменитого оркестра медных инструментов. И впереди колонны шёл мой одноклассник Мугутдин. Ему Антонин Карлович доверял нести большой барабан. Мугутдин отчаянно бил в него колотушкой, не всегда в такт, но вдохновенно и с большим чувством.

Хуже было с общеобразовательными уроками музыки. Мои сверстники на них усердия не проявляли, а я, вместо того чтобы погрузиться в любимую сферу с головой, терпел их проказы:

Начинается, к примеру, перекличка в классе:

– Надир.

– Я!

– Руханият.

– Я!

– Али.

Надир вместо него выкрикивает: «Я!»

Антонин Карлович с упрёком качает головой:

– Нет, это не Али. Ведь так, сынок?

Положит руку мне на голову. Я подтверждаю:

– Да, это не Али, ребята шутят.

Ему я не смел солгать.

 

Как Антонину Карловичу хватало на нас терпения? Ума не приложу. Он никогда не взрывался...

Идёт урок. Сидим: шесть парт – так, шесть парт – так.

Солнечный зайчик, отражённый карманным зеркальцем, пробегает по глобусу, беззвучно скользит по доске, останавливается на учителе. Ярко-белое пятно высвечивает засаленный карман пиджака, грубо заползает на лицо. Антонин Карлович, чувствуя тепло, ощупывает поочерёдно нос, губы...

Раздаётся сдавленный смех.

– Ученик, который сидит на пятой парте слева… Магомед, назови имя.

– Руслан.

– …Руслан, выходите, пожалуйста, из класса.

А Руслан смеётся уже в голос и не встаёт.

Я в классе никого не боялся и всегда был за учителя горой:

– Руслан, тебе же сказали…

Тот нехотя вылезает из-за тесной парты.

Мне неудобно при ребятах… но как по-другому?..

Антонин Карлович – человек мудрый. Добрый. Он многому научил.

Клянусь, счастлив, что судьба свела нас!

– Магомед, сынок, ты постигай русский язык. Читай больше: рассказы, стихи. Старайся. Это великий язык! Вот, послушай:

 

А весною я в ненастье не верю,

И капелей не боюсь моросящих.

А весной линяют разные звери.

Не линяет только солнечный зайчик.

 

Я старался читать.

Прочно засел этот человек в моей душе... Думаю, чувство было взаимным. Он всё больше открывался. И в слабости своей тоже:

– Магомед, до дому поведи.

А я ещё тогда улиц не знал, однако не отказывал. Мне даже гордо...

Он брал меня за руку, мы шли пыльными улочками... Предупреждает:

– Там лестница будет… – спускаемся. – Теперь налево, в калитку.

Получалось: не я его по городу веду, а он, незрячий, ведёт меня. (Зоркости ему было не занимать: «Слепой видит Бога духом».) По натуре Антонин Карлович темпераментный, неугомонный в работе. Теперь я сопровождал его повсюду: домой, на уроки музыки в третью школу, в детдом. Отныне, кто бы ни предлагал себя в провожатые, он мягко отказывался: «Спасибо, пойду с Магомедом!»

Ребята за глаза дразнили учителя: «Магомедов дедушка».

И надо мной... надо мной тоже ехидно насмехались, подтрунивали:

– Мы сейчас в футбол идём играть, на море купаться, а ты со своим безглазым Кошмариком попрёшься?.. Поводырь! По-во-дыыырь!!! Ы-ыыы!..

«Почему люди такие злые?!» – навязчивая мысль эта тугим обручем... сжимала сердце. Я не обижался... впадал в какое-то зазеркальное состояние и лишь глядел на кривляющихся, скачущих вокруг мальчишек...

Разглядывал их удивлённо, рассеянно... Точно никого не узнавал...

Да, свою жизнь полностью, без оглядки посвятил любимому учителю. «Мой кобзарь», – мысленно величал я его. Он не отец мне, не дедушка, не дядя… Оказалось, важнее. Привязался я к нему. Каждый день, каждый шаг был рядом: на подхвате, на страховке. Мир солнечный или лунный, туманный или звёздно-ночной – для него едино-чёрен. И уже никогда-никогда радуга не споёт для него ослепительными красками-нотами. Зима ли по-хозяйски вступает в свои права, оголяя деревья, застилая кавказское предгорье белым-пребелым снегом, весна ли, восточная красавица, будоражит светом землю, виноградники, горы, небо и море, – всё для него переводилось в язык звуков, в свист ветра, в щебет или молчанье птиц, в «тепло-холодно». Антонину Карловичу главным органом чувств, его глазами, служили память и я.

Разучивает допоздна новую мелодию. Спохватится – ночь глухая... Поднимется к нам в палату, от порога прислушивается, по дыханию узнаёт меня. На ощупь подходит:

– Магомед, проводи.

Встаю. Знаю: никто другой не поведёт. Все спят. Сонный одеваюсь, глаза слипаются... Колючий снег на дворе. Кутаюсь в жиденькую мышастую одежду. Холодно! Иду с ним по ночному городу, за руку держит. Рука у него большая, тёплая. Он жил далеко от интерната, за базаром… В одну сторону мы иногда успевали на автобусе, обратно – нет. Обратно – я один...

В ночь. Пешком, закоулками. Кругом, будто чернилами залито… Жутко.

Бывало местные приставали. (Я ещё тогда заметил: плохие люди по ночам не спят!) Убежать успевал не всегда. Дрался с ними, если двое-трое. Если много – терпел. По пинку каждый отвесит и с улюлюканьем шайтанским гоготом прогонят:

– Не суй нос в наш район!!!

В следующий раз иду – опять караулят.

– Ты не понял, ишак?.. Сын ишака!..

Пять лет, пока учился в интернате, я с ним так и ходил.

 

Восьмой класс близится к концу.

Куда дальше? Хотелось поступить в Дербентское музыкальное училище, но без профильной школы не берут. О своём желании я проговорился учителю. Он успокоил:

– Не горюй! Примут.

Взявшись за ручку, мы вдвоём пришли к преподавателям (а это, оказывается, всё бывшие его ученики). Отрекомендовал меня:

– Зачислите. Мальчик подготовленный.

Там я открыл для себя: многие именитые виртуозы обязаны начальным шагам в мире гармонии звуков первому Устазу [1], этому скромному слепому музыканту.

Антонин Карлович сильно сдал в последнее время. Немощь, старческое увядание безжалостно подступали.

Когда я собрался из интерната уходить, он попросил:

– Магомед, отведи меня в дом престарелых. Не хочу один здесь...

В ту ночь почти не спал.

Временами горло сдавливал себе... звука не проронить чтоб...

Да, что же это?!! В приют!

У нас на Кавказе родителей не бросают... (Я ни разу не слышал.)

Мой дедушка Гасан до сих пор ухаживает за своим отцом, которому девяносто семь лет. Тот, выходит, мне прадед. Прадед Хаким. У него белёсый посох, густые брови и косматая чёрная папаха.

 

Фото редакции газеты г. Хасавюрт

 

Дедушка Гасан сам приносит ему кумган для омовения [2]. Бережно поддерживает отца, помогая ему, словно маленькому, шажок за шажком выйти во двор, подышать свежим воздухом и полюбоваться на солнышко, птиц в небе. Заботливо укроет тёплой буркой. И Хаким, созерцая бытие, незаметно задремлет... А дедушка Гасан ревниво следит, чтобы никто, даже случайно, не нарушил безмятежный полусон отца.

Мы все безропотно повинуемся прадедушке Хакиму. Мои братья-сёстры, отец, и мама, и даже бабушка Патимат.

Один раз я иду из школы, смотрю: дедушка Гасан сидит перед домом на лавочке и горько беззвучно плачет. Борода подрагивает. Я кинулся к нему. Сам трясусь весь от негодования. «Дедушка! Милый дедушка! Кто посмел тебя обидеть? Назови!» – я готов был сурово наказать обидчика. «Оте-е-ец Хаким... посохом би-иил...» Дедушку Гасана мне было ужасно жаль, но что я мог поделать?.. В таком вопросе ему никто-никто помогать не станет. Прадедушка Хаким в тухуме старейший и, значит, самый главный! Просто нужно всегда слушаться старших...

– Вы что, серьёзно, Магомед?!.

Магомед не услышал меня. Он был сейчас далеко... В прошлом.

– ...Дом престарелых – кладбище живых... Если б только мог, забрал бы любимого учителя к себе... Но пока я всего-навсего студент первого курса.

Жена Антонина Карловича умерла. Детей двое, дочь и сын; после школы разъехались кто куда, и дела нет... (Он не любил вспоминать.) Дочка в Москве училась в каком-то институте: «геодезия-физика-астрономия». (Я такие слова впервые от него услышал.) Сын – капитан дальнего плаванья: у того своя семья.

И вот теперь мой любимый учитель... в приют сиротский, как совсем никому ненужный, брошенный человек...

За день до начала занятий проводил его туда. Довёл до палаты.

Нянечка выдала комплект серого постельного белья, я застелил казённую кровать. (Что ещё я мог сделать?..) На прощанье грустно обнялись. Чёрные очки, с дужкой на оранжевой проволочке, съехали набок...

Едва сдерживаясь, ушёл. Оставил одного.

У ворот оглянулся, увидел в окне беспомощную сутулую фигуру и... слезами задохнулся...

 

За время учёбы частенько навещал.

– Магомед, у меня всё хорошо. Главное – учись прилежно.

После окончания училища нет бы первым делом к нему, с новеньким-то дипломом... Помчался домой. А осенью, когда удосужился, с пакетом фруктов... его уж нет. Опоздал...

В приёмном покое сухо известили: «Умер. Остался баян». Мне разрешили забрать. Кто хоронил учителя? где?.. – неизвестно. Мы тогда были молодыми, не придавали большого значения утратам. Если бы время вернуть назад и ещё раз дать нам шанс… Сегодняшним-то умом организовали бы, конечно, и почести, и похороны достойные.

Нет, никто и никогда не даст нам переписать жизнь на чистовик...

 

Александр, я не сумел… Тебя прошу, не дай этому светлому человеку прекратиться. Уйти в небытие. Напиши о нём, как есть...

 

Благодарение и хвала Тому, кто не умирает.

Да будет так.

г. Дербент, 2010 год.

 

Примечания:

[1] Устаз – наследник Пророка, учитель.

[2] Кумган (тюркск.) – узкогорлый сосуд, кувшин для воды с носиком, ручкой и крышкой, для умывания и мытья рук, а так же подмывания, исходя из традиции отправления естественных потребностей на исламском Востоке. Кумганы изготавливались из глины или из металла (латуни, серебра).

 

 

Продолжение следует

 

 


№59 дата публикации: 07.09.2014

 

Оцените публикацию: feedback

 

Вернуться к началу страницы: settings_backup_restore

 

 

 

Редакция

Редакция этико-философского журнала «Грани эпохи» рада видеть Вас среди наших читателей и...

Приложения

Каталог картин Рерихов
Академия
Платон - Мыслитель

 

Материалы с пометкой рубрики и именем автора присылайте по адресу:
ethics@narod.ru или editors@yandex.ru

 

Subscribe.Ru

Этико-философский журнал
"Грани эпохи"

Подписаться письмом

 

Agni-Yoga Top Sites

copyright © грани эпохи 2000 - 2020