Генрих Грузман

ПРИРОДА ТЕРРОРА И ТЕРРОР ПРИРОДЫ

НАГАРИЯ
2006

"Уже безумие крылом
Души закрыло половину
И поит огненным вином
И манит в чёрную долину".
Анна Ахматова

ОТ АВТОРА

Коллективная составляющая человеческого духа, так называемая духовность, обладает неизмеримым динамическим потенциалом, - и это трюизм. Для примера достаточно выбрать ограниченную отрасль художественной литературы в её ограниченной русской ипостаси и ограниченном временном интервале (Пушкин - Гоголь - Толстой), чтобы убедиться в колоссальных, поистине неохватных, возможностях ограниченной русской духовности. О духовности нельзя говорить "в целом", "в общем", "всемерно", ибо она не знает конечных контуров и целостных очертаний, - ей известна только вечность. На фоне этого, буквально беспредельного, торжества духовности, кажется ненужным, неактуальным и даже невозможным существование непосредственного антагониста духовности - насилия. Однако эмпирические данные реальной действительности свидетельствуют прямо об обратном: не добродетельные духовности образуют фон действующей жизни человечества, а как раз насилие значится направляющем рулём машины жизни. Подобно тому, как духовность определяется в концентрированные и конкретные разновидности (русская, украинская, еврейская), так насилие формирует самобытные и доморощенные модификации, и имя им легион; террором будет называться наиболее конденсированная и усовершенствованная форма насилия.

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ: АЛЬБЕР КАМЮ О РУССКОМ ТЕРРОРИЗМЕ

Если можно для особо выдающихся периодов исторической летописи человечества изобретать условные знаки или коды, то весь ХХ век, с предшествующим отрезком ХIХ и нынешним фрагментом ХХI веков, однозначно изобразится кодом "эра террора". В "Словаре русского языка" С.И.Ожегова (21-е издание) под "террором" понимается: "Устрашение своих политических противников, выражающееся в физическом насилии, вплоть до уничтожения". Тобто в основу лингвистического понимания "террора" ложится страх (устрашение, ужас) как некий аффектированный психический (эмоционально-волевой) феномен: возбуждённое переживание непризнания и отрицание внешнего раздражителя - форма чувственной зависимости человека от некоего иного.

Однако современное представление террора и терроризма, несомненно, перерастают лингвистическое понимание, ибо во главу угла здесь ставится не столько "страх", сколько "уничтожение" (аннигиляция), а лингвистическое толкование "страха" находится в современной философии в числе ключевых констант так называемого экзистенциального воззрения. Мэтр французской разновидности экзистенциализма Альбер Камю заложил основы самостоятельной философской отрасли - философии террора. Удивляет в этом обстоятельстве то, что оно a die (до сего дня) не находит своего места в популярной истории европейского экзистенциализма, а ведь Камю излагает расширенное учение о терроре, видя его зарождение в недрах французской революции и продолжая в русский терроризм ХIХ века - terra incognita русской истории. В преамбуле этого учения Камю отметил: "1789 год пока ещё утверждал не божественность человека, а божественность народа, сообразно тому, в какой мере его воля совпадает с волей природы и волей разума. В своём свободном выражении общая воля может быть только универсальным проявлением разума. Свободный народ безгрешен. Раз король мёртв и сброшены цепи деспотизма, народ, наконец-то, сможет сказать нечто вечное, что является испытанным во все времена. Чтобы понять требования вечного порядка Вселенной, нужно обращаться к народу, как к оракулу. Vox populi, vox naturae. Нашим поведением управляют извечные принципы: Истина, справедливость и, наконец, Разум. Вот новый Бог" (2000, с.289).

Итак, первоначало, в каком таятся истоки философии террора по А.Камю, заключено в крылатой формуле "Vox populi - vox Dei" (глас народа - глас Божий), по поводу которой А.С.Пушкин саркастически высказался, "...что пословица vox populi, vox dei есть пословица латинская и что оная есть истинная причина французской революции". Возвеличивание и обожествление populi во французской революции, как явного антитезиса христианской основе "peccatum originale" (первородный грех), стало базисом для усиления атеизма в обществе и народе, но это не означает, что религия как таковая была полностью упразднена, а значит то, что был низвергнут христианский Бог, а на его пьедестал возведён новый Бог и новая религия - Разум. Таким образом, новое революционное мировосприятие, самой яркой частью которого стало воззрение террора, имеет своим важнейшим условием кроме культа коллектива (populi) также христианский атеизм.

Гением и глашатаем якобинского террора А.Камю делает Луи-Антуана Сен-Жюста. В буйном фейерверке словопрений, на что так щедры были все вожди французской революции, Камю только у Сен-Жюста смог отыскать убеждённую веру в то, что управлять людьми и государством необходимо, лишь опираясь на силу разума. Эту веру Сен-Жюст воплотил в лозунг: "Или добродетели, или Террор!" Инстинктивной убеждённости Сен-Жюста А.Камю придаёт логический вид: "Вот тогда Сен-Жюст провозгласил великий принцип тираний ХХ века. "Патриот - это тот, кто поддерживает республику во всём, а тот, кто критикует её отдельные стороны, - предатель". Критика означает предательство; подозрителен тот, кто не поддерживает республику в полный голос. В тех случаях, когда разум и свободное волеизъявление индивидов постоянно терпят неудачу в достижении единства, любое инородное тело следует решительно отсекать. Итак, нож гильотины становится опровергающим резонёром. Сен-Жюст возмущался: "Мошенник, приговорённый трибуналом к смерти, заявляет, что хочет бороться с угнетением, потому что не желает подчиняться гильотине!" Это возмущение Сен-Жюста с трудом понимали его современники, так как прежде эшафот был одним их главных символом угнетения. Однако в пределах этого исторического бреда, в экстремальном понимании Сен-Жюстом добродетели, это как раз и есть свобода. Он утверждает рациональное единство и гармонию общества. Он очищает (точнее слова не подберёшь) республику, устраняет помехи на пути общей воли и универсального разума" (2000, с.294-295).

Итак, "логический бред" как свобода, или свобода "как логический бред", - в этом парадоксе, который является таковым только по отношению к традиционной логике, воплощена вся яростная новация французской революции, сыгравшая такую роковую роль в Новейшей истории человечества; кодом французской революции стала гильотина. Придерживаясь порядка разума, Сен-Жюст на первых порах популизировал террор как средство устрашения и якобинская диктатура первоначально несла лингвистическую форму террора, плодя страх перед республикой, революцией и законом у первейшего врага - аристократии. Сен-Жюст провозгласил: "Пришло время возвратить всех к морали, а на аристократию - низвергнуть всю мощь террора". "Более ужасный закон никогда не управлял ни одной нацией, - писал Томас Карлейль. - Все тюрьмы и арестные дома на французской земле переполнены людьми до самой кровли; 44 тысячи комитетов, подобно 44 тысячам жнецов и собирателей колосьев, очищают Францию, собирают свою жатву и складывают её в эти дома. Это жатва аристократических плевел!" (1991, с.474). Глубокомыслие Камю позволило сделать в витаниях Сен-Жюста замечательное открытие и выделить террор двух типов: индивидуальный и государственный (коллективный). Однако, французский философ, строго придерживающийся основ экзистенциальной философии, которая опирается на приоритет коллективного фактора, ограничил своё открытие эмпирической фиксацией без содержательного раскрытия.

Своё экзистенциальное credo Камю обозначил лапидарно: "...индивиду я не придаю значения. Он кажется мне униженным и ничтожным" (2000, с.93). В соответствие с чем философское содержание суждений Сен-Жюста полагается им в том, что "...законом стала добродетель, а источником её был народ". Принципиальная разница между индивидуальным и государственным террорами приобретает не качественный, а количественный характер (один - индивидуальный террор, множество (коллектив) - государственный террор), ибо в якобинском миропорядке государственный террор есть добродетель, и с этим французская революция вошла в анналы мировой истории. Концептуальное credo Камю не дало возможности уловить логику в закономерном прогрессе якобинского террора и правомерность того, что на высшей степени развития жертвами террора становятся уже сами идеологи и лидеры революции (М.Робеспьер, Жорж Жак Дантон, Луи Антуан Сен-Жюст, Камиль Демулен, Жозеф Леба). Поэтому Камю не может конкретно сформулировать причину смерти Сен-Жюста, как творца якобинского террора, и в своём описании он более живописен, чем убедителен, совершенно некстати прибегая к мистической воле. В таком духе Камю пишет о Сен-Жюсте: "На эту замечательную голову, где царствовал холодный ум, вскоре обрушится, словно сама мораль, нож гильотины. И с этого момента, когда прозвучит приговор Национального собрания, вплоть до мгновения, когда острие коснётся его затылка, Сен-Жюст не проронит ни единого слова. Это длительное молчание сказало гораздо больше, чем даже его смерть. В своё время он утверждал, что у подножия трона царит молчание, и потому он так хотел говорить много и страстно. Но в итоге, испытывая презрение и к тирании, и к непонятному народу, не желающему руководствоваться чистым Разумом, Сен-Жюст избирает молчание. Его принципы не соответствуют реальности; всё идёт не так, как должно идти, и принципы пребывают в неподвижности, в безмолвии и одиночестве. Жизнь в согласии с ними равноценна смерти, смерти от невозможности такой любви, противоположной любви человеческой. Смерть Сен-Жюста стала смертью надежды на новую религию" (2000, с.299).

Однако действительность намного проще, прозаичнее, а потому страшнее, и не имеет никакого отношения к "молчанию" Сен-Жюста. Буйное и неограниченное возвеличивание populi быстро переросло лингвистический террор и из функции устрашения превратилось в самодостаточную целевую акцию: террор ради террора. 5 сентября 1793 года на улицы вышли толпы вооружённых санкюлотов с лозунгом: "Que la terreur soit a l'ordre du jour!" (Да будет террор в порядке дня!). В ответ Конвент решил реорганизовать Революционный трибунал, упростив судопроизводство, и приняв декрет о подозрительных. В разряд "подозрительных" попадают все, не взирая на мотивацию, которые не вызвали доверия с первого взгляда у какого-либо сановного патриота или санкюлота. К примеру, Т.Карлейль описывает действие революционного правосудия в Нанте, который был занят отрядом под командованием депутата Каррье: "...его гильотина и "рота Марата" в вязаных колпаках работают без отдыха, гильотинируют маленьких детей и стариков. Как ни быстро работает машина, она не справляется с массой работы; палач и его помощники выбились из сил и объявляют, что человеческие мускулы не могут больше выдержать. Приходится прибегнуть к расстрелам, за которыми, быть может, последуют ещё более ужасные способы" (1991, с.487).

Но самым "подозрительным" предметом в глазах адептов популистской власти выглядит личность именно потому, что она личность и дана как индивидуальность в каких бы ни было политических условиях, выпадая из стереотипа коллективизации. Вожди и лидеры французской революции, приобретшие индивидуальную славу, уже только этим противоречат закону "братства, равенства, свободы", и необходимо подлежат очистительному террору. А.Камю, не разделяя такой мысли, тем не менее, признаёт: "Защищая Робеспьера, Сен-Жюст незадолго до своей смерти снова утверждает свой великий принцип, согласно которому он и сам будет осуждён: "Не принадлежа ни к какой фракции, я буду бороться против них всех" (2000, с.298). Это самое "против всех" заключает в себе первейший порок и пре-ступление якобинского закона, наказываемых беспощадно, и Сен-Жюст был заранее обречён. Хотя якобинский террор был подвергнут единодушному историческому осуждению, но сам по себе он не стал историческим уроком, тобто не была вскрыта первопричина этого явления, связанная с дискриминацией достоинства человеческой личности в процедуре популизации и коллективизации. Даже наоборот, - именно это последнее стало преемственным достоянием французской революции, а все усилия последующих аналитиков направлены на то, чтобы фетиш populi увести от смертоносного террора. Ф.Энгельс писал в письме к К.Марксу: "Террор - это большей частью бесполезные жестокости, совершаемые ради собственного успокоения людьми, которые сами испытывают страх. Я убеждён, что вина за господство террора в 1793 г. падает почти исключительно на перепуганных, выставлявших себя патриотами буржуа, на мелких мещан, напускавших в штаны от страха, и на шайку прохвостов, обделывавших свои делишки при терроре" (от 4.09.1870 г.).

Превосходной заслугой Альберта Камю, как философа и исторического аналитика, является блестящее введение в глубокомысленную и многосмысленную европейскую философию данной якобинской преемственности; особенно впечатляюще это удалось ему в отношении колоссальной логии Г.Гегеля. Камю писал: "Немецкие философы ХIХ века, особенно Гегель, стремились продолжить дело французской революции, определяя причины её поражения. Гегель понимал, что опасность террора была обусловлена абстрактностью принципов якобинцев. Он считал, что терроризм порождается абсолютной и абстрактной свободой, а власть абстрактного закона возможна лишь в обществе угнетения". И продолжал: "Изначально Сен-Жюст считал, что весь мир - идиллия, а Гегель, что мир - трагедия. Однако в результате они приходят к одному и тому же выводу. Следует избавляться от тех, кто разрушает идиллию, или тех, кто препятствует созданию идиллии. Когда Гегель пытается преодолеть террор, то этим он его только расширяет" (2000, с.с.303,307). Таким образом, в европейской философии сохраняется Божество populi, как сохранились подлинные причины террора в виде прямых и опосредованных последствий этой народомании. Более того, искони якобинские первоначала в конденсированном виде были закреплены в главном документе европейской философии - концепции человека как члена человечества, одним из великих соавторов которой является Г.Гегель.

Таким курсом и с таких позиций Камю приходит к русскому терроризму и здесь следует говорить уже о великой заслуге французского философа перед русской историей, ибо он впервые создал хронологически последовательную цепь русского терроризма от восстания декабристов через нигилизм, анархизм, народничество к большевизму, выстроив шеренгу таких незнаемых или малознаемых в западной историографии имён, как Пестель, Белинский, Герцен, Лавров, Бакунин, Нечаев, Ткачёв, Ленин. Общим местом в русской аналитике полагается мысль о том, что определяющее воздействие на развитие русского общественного мнения ХIХ столетия оказала западная философская мудрость, - как говорит Н.А.Бердяев: "Основным западным влиянием, через которое в значительной степени определилась русская мысль и русская культура ХIХ века, было влияние Шеллинга и Гегеля, которые стали почти русскими мыслителями" (1990, с.24). Поэтому Камю не сомневался, что русский терроризм как общественный феномен русской жизни был сформирован под идеологическим протекторатом западного воззрения, и он утверждал, что "...нет ничего удивительного в том, что именно в России немецкая идеология дошла до такого запредельного самопожертвования и разрушения, которые разве что в мечтах могли привидеться немецким профессорам" (2000, с.323).

Это означало, что как бы не был своеобразным русский терроризм в своих формах, его генетические корни свёрнуты в якобинском кодексе обожествления populi. Но Камю тут заблуждается, поскольку мысль о принципиальном воздействии западного источника на становление и развитие русской философской школы глубоко ошибочна. Имеется основательное мнение, что в отцах-основателях русской философской доктрины значится не Шеллинг и Гегель, а Пушкин и Чаадаев; аналогично русский террор обладает доморощенным рычагом - чисто русским учением о народности Хомякова и Белинского. Указывалось, что данное учение было идеологией особой прослойки русского общества, так называемой разночинной интеллигенции, или, как её называл Ф.М.Достоевский, "пролетариат семинаристов". Особенность последнего состояла в том, что его идеология - постулат народности - не имела распространения в среде русского народа, и эта особенность определяет кардинальное отличие якобинского и русского типов террора, указывающего на отсутствие преемственной связи между ними.

Следовательно, русский терроризм представляет собой самостоятельное, совершенно самобытное явление. И это почти понял А.Камю: "Пролетариат семинаристов" (термин Достоевского) в то время захватил пальму первенства освободительного движения, привнеся в него свою исступлённость. До конца ХIХ века этих семинаристов было лишь несколько тысяч. Но именно они решились в одиночку бороться с наиболее мощным абсолютизмом в истории, не только призывая к свержению крепостного права, но и содействовали освобождению сорока миллионов крестьян. Для большинства из них платой за самопожертвование стали казни, самоубийства, каторга или сумасшедший дом. История русского терроризма сводится к борьбе против самодержавия горстки интеллектуалов при полном безмолвии народа. В конечном счёте их нелёгкая победа обернулась поражением". Если, невзирая на многие тёмные стороны, Камю числит якобинский террор в качестве принципа государственности: "Париж подчинит короля закону, установленному народом, и не позволит ему восстановить власть, основанную на божественном принципе", то в лице русских террористов Камю славит героев или вперёдсмотрящих истории: "Однако принесённые ими жертвы и крайние проявления протеста воплотили в жизнь моральные ценности и добродетели, коими и поныне руководствуются борцы за истинную свободу против тирании" (2000, с.с.300,323-324).

Ведя русский терроризм по исторической стези и давая замечательные зарисовки личностям крупных русских террористов, иногда, правда, несколько экзальтированные и романтические, Камю уверен, что в рамках своей неординарной логии бунта, он следит путь усовершенствования террора с философской стороны. Поэтому сформулированная им особенность русского терроризма звучит не как доморощенное качество собственного производства, а как стадия в ходе развития исторического действия, начиная с французской революции. У Камю сказано: "И после этого в революционном движении непреложным законом стал принцип вседозволенности, сделавший убийство своим принципом". Итак, убийство как принцип, как удостоверение высшего презрения живой, не только чужой, но и своей жизни. Это уложение не может быть следствием, ибо у него нет посылок, оно является спонтанно и самопроизвольно, из неконтролируемых обстоятельств жизни, чем полярно отличается от якобинского жанра, какой всё-таки есть образ насилия и страха. В качестве объяснения Камю рассуждает: "Впрочем, в начале 70-х годов, возрождение народничества подарил надежду на то, что это движение, продолжающее традиции декабристов и социализма Лаврова и Герцена, сможет воспрепятствовать развитию цинизма в политике, который провозгласил Нечаев. Народники призывали "живые души" "идти в народ" с целью его просвещения, а дальше он сам пойдёт по пути свободы. "Кающиеся дворяне" уходили из семей, одевали на себя лохмотья и обращались с проповедями к крестьянам. Но те не слишком-то им доверяли и всё больше молчали. Бывало, что крестьяне даже выдавали этих новоиспеченных апостолов полиции. Эти великодушные мечтатели потерпели поражение, которое должно было вернуть революционное движение к цинизму Нечаева или хотя бы к насилию. Интеллигенции не удалось объединить вокруг себя народ, и она снова ощутила своё одиночество перед самодержавием, для неё формула мироздания опять свелась к отношению господин - раб. И вот тогда группа "Народная воля" провозгласила своим принципом терроризм и положила начало эпох покушений, которая, также благодаря стараниям эсеров, продлилась до 1905 года. Так родился терроризм, представители которого отвергли любовь и восстали против господского угнетения, но были в своей борьбе одиноки и разобщены внутренними противоречиями, разрешить которые они сумеют лишь пожертвовав своей невинностью, а вместе с ней и жизни. Терроризм в России родился в 1878 году" (2000, с.342-343).

Датой рождения русского терроризма Камю считает покушение юной Веры Засулич на санкт-петербургского генерал-губернатора Ф.Ф.Трепова. Этот момент действительно означает появление русского терроризма, но не как вехи в эволюции террора, а как новоявленного, качественно своеобразного типа террора: индивидуального террора. Индивидуальный террор есть диагностический признак русского террора. Хотя А.Камю впервые разделил террор на индивидуальный и коллективный, а историю русского террора преподносит в разделе "Индивидуальный терроризм", французский философ не знает индивидуального терроризма, ибо в своих глубокомысленных реновациях берёт за основу якобинскую модель, являющейся типичным стереотипом коллективного террора. Под индивидуальным террористом Камю предусматривает конкретного, отдельного носителя террора и из ряда самостоятельных носителей им создаётся исторический обзор русского терроризма. Французский исследователь не заметил, что в русской среде из числа народников-разночинцев сформировался не просто носитель террора, а психологический тип, реципиентная данность которого сосредоточена в высокомерном пренебрежении к человеческой жизни, своей и чужой, а убийство имеет место как допустимый способ решения целей. Хотя русские террористы группировались в отдельные союзы и общества, каждый террористический акт тут имел сугубо личностную окраску, и индивидуальны были не только переживания исполнителя, но и методы совершения актов (потому царская полиция больше проигрывала, чем побеждала в борьбе с русским терроризмом).

Камю знал не индивидуальный террор, а лишь индивидуальные акты коллективного террора, и потому не мог избежать внутренних противоречий в своей сводке, и это, прежде всего, относится к эпохальной фигуре В.И.Ульянова-Ленина, которым Камю замыкает цепь русских индивидуальных террористов. В описании Камю означено: "Он был неважным философом, зато прекрасным стратегом, и потому, прежде всего, его интересовала проблема захвата власти. Нужно отметить с самого начала, что все рассуждения о якобы имевшем место якобинстве Ленина, по нашему мнению, лишены всяких оснований. Якобинство было свойственно лишь его мнению о партии революционеров и агитаторов. Якобинцы всё-таки признавали добродетели и принципы, а когда осмелились отрицать их, то погибли. Единственным, что признавал Ленин, была сама революция и добродетель эффективности" (2000, с.425). Камю не принимает в расчёт, что в системе воинствующего материализма, созданной В.И.Ульяновым-Лениным, наряду со всем индивидуальным был в корне уничтожен индивидуальный террор. Но зато был создан невиданный до того тип коллективного (государственного) террора, где психологический тип народника (индивидуального террориста) был вкраплен в ткань общественного интереса, дав в результате удивительный психологический макет, иронически прозванный homo soveticus. Красивым научным термином "добродетель эффективности" Камю обозначил сущность homo soveticus - полную беспринципность и целеположенность, где цель оправдывает средства; "Надо уметь, - поучает В.И.Ульянов-Ленин, - пойти на все и всяческие жертвы даже - в случае необходимости - пойти на всяческие уловки, хитрости, нелегальные приёмы, умолчания, сокрытия правды, лишь бы проникнуть в профсоюзы..., вести в них, во что бы то ни стало коммунистическую работу".

Нет ничего удивительного, что глубоко мыслящий Камю не смог определиться с подлинно индивидуальным террором, ибо западная философия не знакома с сущностью индивидуального состояния и она не знает личности, как единичности, а знает человека, как множество. Также не удивительно, что полный портрет индивидуального террориста был нарисован в русской студии и его автором является Борис Викторович Савинков. Самое ценное здесь содержится в том, что Савинков блестяще дал автопортрет индивидуального террориста.

I. ИНДИВИДУАЛЬНАЯ ДУША ТЕРРОРА (ПО Б.В.САВИНКОВУ)

«"Не убий!"... Когда-то эти слова пронзили меня копьём. Теперь... Теперь они мне кажутся ложью. "Не убий", но все убивают вокруг. Льётся "клюквенный сок", затопляет даже до узд конских. Человек живёт и дышит убийством, бродит в кровавой тьме и в кровавой тьме умирает. Хищный зверь убьёт, когда голод измучит его, человек - от усталости, от лени, от скуки. Такова жизнь. Таково первозданное, не нами созданное, не нашей волей уничтожаемое. К чему же тогда покаяние? Для того, чтобы люди, которые никогда не посмеют убить и трепещут перед собственной смертью, празднословили о заповедях завета?.. Какой кощунственный балаган!"»

«"Не убий..." Мне снова вспоминаются эти слова. Кто сказал их? Зачем?.. Зачем неисполнимые, непосильные для немощных душ заветы? Мы живём "в злобе и зависти, мы гнусны и ненавидим друг друга". Но ведь не мы раскрыли книгу, написанную "внутри и отвне". Но ведь не мы сказали: "Иди и смотри..." Один конь - белый, и всаднику даны лук и венец. Другой конь - рыжий, и у всадника меч. Третий конь - бледный, и всаднику имя смерть. А четвёртый конь - вороной, и у всадника мера в руке. Я слышу и многие слышат: "Доколе, Владыка святой и истинный, не судишь и не мстишь живущим на земле за кровь нашу?"»

Борис САВИНКОВ

Для русского терроризма, взятого в качестве предмета познания, невозможно найти более показательного субъекта, чем Борис Савинков, и не столько потому, что он является конструктором русского террора, сколько в силу того, что он был академиком русского терроризма, тобто исследователем процесса терроризма в духовном плане. Осенённый ярким литературным талантом, усугублённым недюжинными способностями внутреннего созерцания, Савинков представляется богато одарённой личностью, оставившей в истории русской революции едва ли не наиболее легендарное имя, и он есть, несомненно, самый информативный источник по части индивидуального террора. Все знавшие Савинкова в один голос свидетельствуют о многогранной личности, включающей в себя множество углов, которые все острые; Уинстон Черчилль, входящий в десятку умнейших людей ХХ века и лично знакомый с Савинковым, утверждал, что Савинков сочетал в себе "мудрость государственного деятеля, качества полководца, отвагу героя и стойкость мученика".

Главным моментом своей личности как деятеля индивидуального террора Савинков ставил сущностное достоинство, свободу и независимость своего Я. Он говорит: "Я не верую в рай на земле, не верую в рай на небе. Я не хочу быть рабом, даже рабом свободным. Вся моя жизнь - борьба. Я не могу не бороться. Но во имя чего я борюсь - не знаю. Я так хочу. И я пью вино цельное" ("Конь бледный"). Симптоматично в связи с этим саркастическое отношение Жоржа, главного персонажа повести "Конь бледный", к партийному функционеру Андрею Петровичу - носителю коллективной воли: для Жоржа террор - это его индивидуальная доля и демонстративной независимостью от внешних решений партийного комитета он шокирует Андрея Петровича. Жорж хочет себя знать правовестником - вестником права на убийство. Откуда у него эта убеждённость?

"Не убий!" - было провозглашено на заре человеческой цивилизации и провозглашено как предостерегающий императив, который оказался злободневным и актуальным всё время существования человечества. С того первобытного времени изменилось абсолютно всё, неизменным осталась только эта максима, и она не может измениться, ибо человеческий разум, стремительно развиваясь и меняя отрицательные знания на утвердительное ratio, убрал в сторону отрицание "Не убий!" и выставил положительное утверждение: "Убий!". Само только допущение последнего резко снижает общую ценность человеческой жизни и, соответственно, удельного веса человеческого духа и духовности. "Мир во зле лежит!" - эта библейская мудрость стала вечной благодаря закабалению духовности народностью. Там и тогда, где и когда коллективный фактор реализуется посредством угнетения духовности, происходит обесценивание жизни, своей и чужой, смерть становится царицей жизни, а убийство (и война) превращается в ходовой ритуал. Поэтому Савинков (Жорж в "Коне бледном") задаётся вопрошанием: "Говорят ещё, - нужно любить человека. А если нет в сердце любви? Говорят, нужно его уважать. А если нет уважения? Я на границе жизни и смерти. К чему мне слова о грехе? Я могу сказать про себя: "Я взглянул, и вот конь бледный и на нём всадник, которому имя смерть". Где ступает ногой этот конь, там вянет трава, а где вянет трава, там нет жизни, значит, нет и закона. Ибо смерть - не закон...".

Но, по сути дела, Жорж здесь не вопрошает, а провозглашает своё право на террор и в лице индивидуального террора удостоверяет своё Я в бездуховностном мире, где конституцией закреплён закон насилия и ненависти. Савинков говорит о генерал-губернаторе, приговорённым им к смерти: "Вот он, седой старик с бледной улыбкой на бескровных губах. Он презирает нас. Он ищет нам смерти. В его руках власть. Я ненавижу его точёный дворец, резные гербы на воротах, его кучера, его охрану, его карету, его коней. Я ненавижу его золотые очки, его стальные глаза, его впалые щёки, его осанку, его голос, его походку. Я ненавижу его желания, его мысли, его молитвы, его праздную жизнь, его сытых и чистых детей. Я ненавижу его самого, - его веру в себя, его ненависть к нам. Я ненавижу его..". Но что моя жизнь без террора? Что моя жизнь без борьбы, без радостного сознания, что мирские законы не для меня? И ещё я могу сказать: "Пусти серп твой и пожни, потому что пришло время жатвы". Время жатвы тех, кто не с нами..."

В повести "Конь бледный" вместе с Жоржем террором по разным причинам занимаются: Ваня во имя любви к ближнему, Фёдор - мстит за убитую жену, Генрих - во имя социализма, Эрна потому, что ей "стыдно жить в мире, который она считает миром несправедливости и рабства". Наиболее звучная информация о духовном состоянии индивидуального террора исходит от Вани, являющегося копией эмоциональных героев Достоевского, - Ваню можно назвать религиозной совестью террора. Ваня исповедуется Жоржу: "Слушай, я верю: вот идёт революция крестьянская, христианская, Христова. Вот идёт революция во имя Бога, во имя любви, и будут люди свободны и сыты, и в любви будут жить. Верю: наш народ, народ Божий, в нём любовь, с ним Христос. Наше слово - воскресшее слово: ей, гряди, Господи!.. Маловеры мы и слабы, как дети, и поэтому подымаем меч. Не от силы своей подымаем, а от страха и слабости. Подожди, завтра придут другие, чистые. Меч не для них, ибо будут сильны. Но раньше, чем придут, мы погибнем. А внуки детей будут Бога любить, в Боге жить, Христу радоваться. Мир им откроется вновь, и узрят в нём то, чего мы не видим... Может быть, тебе странно, что я говорил о любви и решился убить, т. е. совершил тягчайший грех против людей и Бога. Я не мог не убить. Будь во мне чистая и невинная вера учеников, я бы, конечно, не был в терроре. Я верю: не мечом, а любовью спасётся мир, как любовью он и устроится. Но я не знал в себе силы жить во имя любви и я понял, что могу и должен во имя её умереть. У меня нет раскаяния, нет и радости от совершённого мною. Кровь мучит меня и я знаю: смерть не есть искупление. Но я знаю также: "Аз есмь Истина и Путь и Живот". Люди будут судить меня и я жалею, что им придётся пролить мою кровь. Кроме их суда будет, - я верю, - суд Божий. Мой грех безмерно велик, но и милосердие Христа не имеет границ. Я целую тебя. Будь счастлив, счастлив истиною и делом. И помни: "Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь".

Ваня радуется убийству, ибо оно выделяет его из убогой обыденщины и позволяет высказать себя: "Будто я на то и родился, чтобы умереть... и убить". У Вани имеется свой идейный манифест: "Да, я говорю. Убий, чтобы не убивали. Убий, чтобы люди по-Божьи жили, чтобы любовь освятила мир". Настолько перепутаны все духовные параметры и смещены все ценностные акценты в индивидуальной душе, пытающейся утвердить себя в бездуховностном мире: убить, чтобы не убивали, из насилия вывести любовь. Террор - это демон бездуховности.

В духовной сфере каждого террориста царит полная сумятица, смятение, брожение, ибо она построена на ложных основаниях, и в силу своей неопределённости эта сфера спонтанно стремится к определённости и достигает максимальной конкретности в убийстве. Так, на пути любви Жоржа появляется соперник - муж Елены, Жорж его убивает, - очень просто. Именно эта простота делает политические убийства столь распространённым средством в условиях демократии демоса. Убийство становится занятием и способом, спасающим от безделья и скуки. В сцене повешения Назаренко в повести "Конь вороной" поражает обыденность и заштатность события. Полковник приговорил Назаренку к смерти, ибо его мучила скука и одиночество. И гибель человека свершилась как рядовой каждодневный сухой акт, а полковник при этом переполнен духовными воздыханиями: "Я люблю простор широких полей. Я люблю синеву далёкого леса, оттепель и болотный туман. Здесь, в полях, я знаю, знаю всем сердцем, что я русский, потомок пахарей и бродяг, сын чернозёмной, напоенной потом, земли. Здесь нет и не нужно Европы - скупого разума, скудной крови и измеренных, исхоженных до конца дорог. Здесь - "не белы снеги", безрассудство, буйство и бунт".

В бездуховном мире на убийстве лежит также и карающая функция, и средство, восстанавливающее попранную справедливость. В зарисовке из повести "Конь вороной", отображающей это обстоятельство, Савинков демонстрирует свойственную только его художественному дарованию лаконизм и словарную строгость, таящих в себе трагизм шекспировского накала:

"- Ротмистр Жгун!

- Я.

У него добродушное, красное, с рыжими усами лицо. Ему лет 40. Он из вахмистров царской службы.

- Вы убили еврея?

- Так точно.

- За что?

- Да ведь жид, господин полковник...

- Я спрашиваю: за что?

Он побагровел, но не произносит ни слова. Я говорю трубачу:

- Трубач, за что ротмистр Жгун застрелил еврея?

Трубач потупился: боится начальства. Но я настаиваю:

- Я приказываю тебе. Отвечай.

- За часы, господин полковник.

- Вы слышали, ротмистр Жгун?

Он молчит. Он "ест" меня по-солдатски глазами... Тогда я говорю:

- Расстрелять.

Я поворачиваю Голубку. И я не вижу, но знаю, что Егоров и Федя уже стаскивают его с седла и ставят тут же, у поповского дома, к стене. Я жду. Я жду недолго. Трещат два выстрела. Я командую:

- Справа по три. За мной! Шагом... ма-арш!.."

Но и убивать тоже скучно, и тогда следует рассчитаться с самим собой; если идти некуда, надо уходить в никуда. Финал повести "Конь вороной" у Савинкова безапелляционен: "Когда звёзды зажгутся, упадёт осенняя ночь, я скажу моё последнее слово: мой револьвер со мной".

Но основное противоречие в индивидуальном терроре свёрнуто в отношении с коллективном террором, ибо террор как таковой выходит в бездуховном мире из "нового Бога" - народомании (коллективомании), как бабочка из личинки. Д.С.Мережковский, современник Савинкова, заметил: "Самодержавие "нового бога" - коллектива - злейшее из всех самодержавий", но Савинков признавал только самодержавие самого себя, а против всех других "державий" он беспощадно борется, а потому он борется, по существу, со своими прародителями. В сцене с Ольгой, приверженной большевизму - самого жесткого самодержавия народа, Савинков посредством изобретённого им замечательного литературного приёма - лапидарного диалога, высказал сомнения, гнездящиеся в данном противоречии:

"Я говорю Ольге:

- Значит, можно грабить награбленное?

- А ты не грабишь?

- Значит, можно убивать невинных людей?

- А ты не убиваешь?

- Значит, можно расстреливать за молитву?

- А ты веруешь?

- Значит, можно предавать, как Иуда, Россию?

- А ты не предаешь?

- Хорошо. Пусть. Я граблю, убиваю, не верую, предаю. Но я спрашиваю, можно ли это?

Она твёрдо говорит:

- Можно.

- Во имя чего?

- Во имя братства, равенства и свободы... Во имя нового мира.

Я смеюсь:

- Братство, равенство и свобода... Эти слова написаны на участках. Ты веришь в них?

- Верю.

- В равенство Пушкина и белорусского мужика?

- Да.

- В братство Смердякова и Карамазова?

- Да.

- В вашу свободу?

- Да.

- И ты думаешь, что вы перестроите мир?

- Перестроим.

- Какой ценой?

- Всё равно..."

С привычной для Савинкова откровенностью он заявляет об этом народе - своём прародителе: «"Народ-богоносец" надул. "Народ-богоносец" либо раболепствует, либо бунтует; либо кается, либо хлещет беременную бабу по животу; либо решает "мировые" вопросы, либо разводит кур в ворованных фортепьяно. "Мы подлы, злы, неблагодарны, мы сердцем хладные скопцы". В особенности скопцы. За родину умирает гордость, за свободу борются единицы. А Мирабо произносят речи. Их послушать - все изучено, расчислено и предсказано. Их увидеть - все опрятно, чинно, благопристойно. Но поверить им, их маниловскому народолюбию, - потонуть в туманном болоте, как белорусский крестьянин тонет в "окне". Где же выход? "Сосиски" или нагайка? Нагайка или пустые слова?"». Но в то же время повесть "Конь вороной" Савинков завершает пассажем: "Сроков знать не дано. Но встанет родина, - встанет нашею кровью, встанет из народных глубин. Пусть мы "пух". Пусть нас "возносит" ненастье. Мы, слепые и ненавидящие друг друга, покорны одному, несказанному, закону. Да, не мы измерим наш грех. Но и не мы измерим нашу малую жертву... "И когда он снял третью печать, я слышал третье животное, говорящее: иди и смотри. Я взглянул, и вот конь вороной, и на нем всадник, имеющий меру в руке своей".

Вера в коллективный фактор (революцию, родину, народ, социальную справедливость) является, невзирая ни на что, неотъемлемой частью мировоззрения индивидуального террора, ибо исполняет важнейшую функцию террора: духовного оправдания и обоснования смертоубийства. Савинков, приходя временами в отчаяние и сомневаясь в смысле этих параметров, тем не менее, строго придерживается коллективного значения именно в качестве духовного стимулятора. В повести "То, чего не было" Савинков дал в расширенном виде один из обязательных элементов террора, - то, что А.Камю назвал "добродетелью эффективности" и что так высоко ценил В.И.Ульянов-Ленин: "Болотов никогда не "работал" в боевых "предприятиях" и никогда никого не убил. Он видел в терроре жертву и не задумывался над тем, что террор, кроме того, ещё и убийство. Он не спрашивал себя, можно и должно ли убивать. Этот вопрос был решён: партия давала ответ. Он нередко писал и всегда подчёркивал на собраниях, что "товарищи с душевной печалью прибегают к кровавым средствам". Но печали он не испытывал. Наоборот, когда взрывалась удачная бомба, он был счастлив: был убит ещё один враг. Он не понимал, что чувствует человек, когда идёт убивать, и простодушно радовался тому, что в партии много людей, готовых умереть и убить. И оттого, что таких людей было действительно много, и оттого, что на партию он смотрел как на своё наследственное хозяйство, он постепенно привык, что в партии убивают, и мало-помалу перестал выделять террор из всякой другой "работы". Цитата из политической газетёнки: "Речь идёт о политическом терроре, как об одном из средств борьбы, как об одном из элементов тактики организованной партии. Только такая террористическая система, методическая, согласованная с другими элементами тактики, сообразованная с целью и общими условиями борьбы, может быть предметом нашего обсуждения..." Попытка осознания фальши политической борьбы: "Он читал эти строки, и они казались холодными, равнодушными и жалкими своим лицемерием. Стало стыдно. "Неужели это я написал? Методическая система террора... Террор эксцитативный... Террор дезорганизующий... террор самодовлеющий... Ученическое рассуждение. О чём? Да, о чём?.. О крови. О Ване. О живом человеке Ване, который пойдёт и убьёт другого живого человека... А мы? А я?.. Он убьёт, а я сочиню учёную и глубокомысленную статью о революционном инициативном меньшинстве, я буду доказывать, что террор отчаяния, террор мщения, террор запальчивости не подлежит никакой оценке, я буду говорить ещё другие неправдивые, праздные, вялые слова... А товарищи отпечатают эту статью... А староста Карп прочитает её... Прочитает и, конечно, пойдёт за нами..." Он усмехнулся. Вспомнился доктор Берг, лысый, высокий, прямой, в воротничках до ушей. Вспомнился его самодовольно-самоуверенный голос: "В партийных делах необходима точность, товарищ..." Вспомнилось красное, взволнованное лицо Давида... "А ведь Давид погибнет, и Ваня погибнет... Их обоих повесят. Они умрут... А я напишу в партийной газете: "Товарищи честно и мужественно взошли на эшафот..." Как же быть? Где же правда? Ведь не в том правда, что я радуюсь, когда тонут в Японском море десятки тысяч русских людей, когда тонет Саша... И не в том правда, что Ваня идёт на смерть, а я хвалю или порицаю его... И не в том, наконец, правда, что староста рвёт на цигарки мои легкоязычно написанные статьи... Так в чём же?.."

Суждения Савинкова по этому поводу были настолько глубоки, что послужили материалом для философствования мэтра русской философии Г.В.Плеханова и легли в основу важного его вывода о "белом" и "красном" терроре. В отдельной статье Плеханов писал: "Рассуждения Болотова очень слабы с точки зрения теории. Это не подлежит сомнению. Но если бы он был в тысячу раз более сильным теоретиком, то и тогда он, может быть, не избежал бы гамлетизма. Он находится в совершенно исключительном положении. Его взгляды привели его к убеждению в необходимости "террора". А всякий или почти всякий удачный террористический акт имеет две стороны. Человек, его совершающим, во-первых, жертвует своей жизнью, во-вторых, лишает жизни то лицо, против которого направлено террористическое покушение. Пока он, - я, разумеется, имею в виду честного, преданного своей идее человека, - только ещё собирается совершить террористический акт, он рассматривает его преимущественно под углом риска своей собственной жизнью. И тогда террористическое действие представляется ему безусловно похвальным. А когда действие совершено, когда пролита кровь, когда при этом, как это случается нередко, страдают посторонние, совершенно ни в чём не повинные люди, тогда террорист видит обратную сторону медали, - он видит, что террористическое действие не может не выйти за пределы самопожертвования. Так случилось, по крайней мере, с Болотовым. И когда он увидел обратную сторону медали; когда он убедился в том, что не всё - самопожертвование в террористическом действии, в его уме возникли такие вопросы, которые показались ему теперь гораздо более трудными, нежели прежде, когда для него речь шла о пожертвовании своей собственной жизнью. Это необходимо понять, необходимо отметить, что если, решая эти вопросы при совершенно исключительных обстоятельствах, Болотов делает теоретические ошибки, то он в то же самое время обнаруживает большую человечность своего характера... Это показывает, в чём заключается разница между красным террором, с одной стороны, и белым - с другой: один практикуется людьми, способными глубоко чувствовать и честно, хотя подчас и ошибочно, думать; за другой берутся джентльмены, не имеющие ни чувства в своём загрубелом сердце, ни мысли в своей неразвитой голове. Итак: Si ambo idem faciunt, non est idem (Если двое делают одно и то же, получается не одно и то же (лат.) - Ред.)".

В этом свете совершенно по-новому предстаёт самый загадочный и, как выясняется, самый важный эпизод в жизни Савинкова: "пленение" Савинкова ЧК и отказ Савинкова от борьбы с советской властью с призывом ко всем противникам советской власти переходить на её сторону. Для осмысления этого неординарного и беспрецедентного события, имеющего все основания быть знаковым в истории советского периода, необходимо выделить два обстоятельства, которые играют здесь ключевую роль и которые вольно или невольно обходятся и игнорируются всеми советскими аналитиками. Во-первых, следует подвергнуть глубокому сомнению прославленную советскими историками, писателями, кинематографистами версию о блестяще спланированной ЧК операции по поимке Савинкова, в результате мастерского исполнения которой Савинков оказался в руках большевистских органов. Имея в виду многоходовую комбинацию, запланированную чекистами, и обширный круг людей, втянутых в эту операцию, кажется нереальным сохранить всё в тайне, дабы Савинков со своим двадцатилетним опытом подпольно-террористической работы даже не подозревал о готовящейся против него акции. С трудом верится, что Савинкова, который являлся на то время, несомненно, крупнейшим виртуозом-конспиратором, можно было заманить в сети ЧК, как новичка-дилетанта. Следовательно, Савинков знал о ведущейся против себя операции. Во-вторых, самосохранение и спасение своей жизни никогда не было стимулом и резоном у Савинкова на протяжении всей его террористической эпопеи. Это не было позой: пренебрежение своей и чужой жизнями есть мировоззренческое уложение Савинкова как индивидуальной личности. Так что, признавая советскую власть и призывая других последовать своему примеру, Савинков не преследовал шкурных интересов и менее всего спасал свою жизнь и политический престиж.

Но ничего иного, кроме этого последнего советская идеология не могла видеть в поступке Савинкова и для неё необъяснимым остался факт того, что непримиримый враг большевизма, с самого начала ведущий решительную борьбу с "совдепами" в соответствии со своим тезисом "Хоть с чёртом, но против большевиков" (вот какой образ большевиков отложился в сознании Савинкова: "Но я ненавижу их. Враспояску, с папиросой в зубах, предали они Россию на фронте. В распояску, с папиросой в зубах, они оскверняют её теперь. Оскверняют быт. Оскверняют язык. Оскверняют самое имя: русский. Они кичатся тем, что не помнят родства. Для них родина - предрассудок. Во имя своего копеечного благополучия они торгуют чужим наследием, - не их, а наших отцов. И эти твари хозяйничают в Москве..." ("Конь вороной"), добровольно отказывается от борьбы и открыто заявляет о победе советского строя. Однако как раз данная рациональная мистерия является лучшей гарантией, что в причинах, управляющих поступком Савинкова, имели место также духовные побуждения.

Нетрудно догадаться, что мысль о поражении своей миссии овладела Савинковым до того, как он очутился на Лубянке. Такая духовно чуткая натура не могла не ощутить истины, что в бездуховном мире, где властвует Бог коллектива, сметающий на пути всё индивидуальное, нестандартное, индивидуальный террор бессилен перед коллективным террором, который на тот момент олицетворялся в большевистском режиме. Савинкову необходимо было удостовериться в характере своего обосновывающего критерия - народа и убедиться лично, что народ на стороне большевиков и не поддерживает его (Савинкова). Савинков мог в этом убедиться, находясь в стране только открыто, на легитимных основаниях, хоть и под опекой ЧК, а не из подполья, скрываясь, как бы подглядывая в замочную скважину. В своём, импонирующем искренностью и откровенностью, заявлении Савинков написал: "Когда при царе я ждал казни, я был спокоен. Я знал - я послужил, как умел, народу: народ со мной и против царя. Когда теперь я ожидал неминуемого расстрела, меня тревожили те же сомнения, что и год назад, за границей: а что, если русские рабочие и крестьяне меня не поймут? А что, если я для них враг, враг России? А что, если, борясь против красных, я, в невольном грехе, боролся с кем? С моим, родным мне, народом. С этой мыслью тяжело умирать. С этой мыслью тяжело жить. И именно потому, что народ не с нами, а с Советскою властью, и именно потому, что я, русский, знаю только один закон - волю русских крестьян и рабочих, я говорю так, чтобы слышали все: довольно крови и слёз; довольно ошибок в заблуждений; кто любит русский народ, тот должен подчиниться ему и безоговорочно признать Советскую власть" ("Почему я признал Советскую власть").

Свой вывод Савинков сделал хладнокровно, спокойно, без чувственной реакции и малодушных попыток оправдаться. Но это заявление должно быть оглашено непременно им самим, обязательно прилюдно, публично, и необходимо на родине, а не за рубежом, - эти условия соответствовали идеалу борца - честного, смелого и открытого, - который Савинков, не всегда сам ему соответствуя, постоянно нёс в себе, стараясь ему следовать даже там и тогда, где и когда этому не способствовали внешние обстоятельства. Беспощадной откровенностью, безупречной правдивостью и огромной от этого болью дышат и привлекают к себе беллетристика и эпистолярии Савинкова. Открытое признание в поражении является частью образа борца за правое дело, даже когда "правое дело" оказывается ошибкой, - но такова есть логика духовного свойства, а не смысл революционной целесообразности, где поражение суть адекват конца, уничтожения. Отсюда родилась мистерия Савинкова с нелепым объяснением о спасении жизни.

Итак, цель Савинкова была гласность и пресса и за этим махровый террорист Савинков отправился "в гости" к большевикам, а не ЧК выманило Савинкова из зарубежного логова. Однако в этой же цели и в признании Савинкова и для большевистского руководства содержалась огромная политическая польза: добровольная капитуляция самого сильного и умелого врага и его призыв к отказу от борьбы с советской властью давало ей немало политических дивидендов и безоговорочно укрепляло положение Советской России на международной арене. Следовательно, в этом пункте сошлись интересы обеих сторон, и это обстоятельство прямо наталкивает на мысль о наличии сделки между сторонами. Мысль вполне вероятная, но труднодоказуемая, ибо общий интерес здесь был настолько очевиден, что не было необходимости обуславливать его какими-либо документальными соглашениями.

С чисто политической стороны, а именно с такой позиции рассматривают жизнь Б.В.Савинкова советские комментаторы, поступок Савинкова есть не что иное, как политическое самоубийство. Во-первых, "убийством" Савинков занимался всю жизнь и для него нет существенной разницы между "убийством" и "самоубийством", а, во-вторых, в сделке Савинкова с советской властью с его стороны явно доминирует духовное, а не политическое начало, и потому действие Савинкова нельзя оценивать как политическое самоубийство. С другой же стороны, Савинков, добившийся своей цели, тобто воплотивший в гласность свои ноуменальные секвенции, не имел мотивов к физическому самоубийству. В ином смысловом ключе перцепция сделки с Савинковым протекала в среде интеллектуальных большевистских советников, в результате которой под видом самоубийства Савинкова было скрыто элементарное политическое убийство. После сделки, которая везде фигурирует признанием Савинкова, он перестал быть для советской власти политически опасным врагом или идеологически грозным противником, и, получив от Савинкова немало политических выгод, советская власть должна бы утратить интерес к этой персоне. Но советская власть отличается мистической тягой и интересом как раз к отдельным особям и персонам, ибо эта власть есть злейший враг индивидуальной личности.
Потерпевший поражение Савинков, есть, по большевистским канонам, мёртвая душа, и его существование в советской среде излишне, как ненужное напоминание о прецеденте. К тому же Савинков решился на публичное признание своего поражения, а это выше понимания советской морали, которая никогда не признавала своих ошибок, а уж тем более при "всём честном народе"; это делало фигуру Савинкова в глазах советской власти подозрительной, а подозрительный, по закону, утверждённому ещё якобинским террором, должен быть ликвидирован. Наиболее показательным образом советское восприятие (перцепция) Савинкова дана в опусе А.В.Луначарского, опубликованного в предисловии к повести "В тюрьме" (1924): "Обстоятельства, сопровождавшие самоубийство Савинкова, известны мало. Быть может, причины, которые он высказал при этом, играли не столь исключительную роль, возможно, и какие-нибудь личные моменты, которые остались, а может быть, и навсегда останутся неизвестными широкой публике. Конечно, можно допустить, что Савинков, поняв призрачность дальнейшей борьбы с революцией, поняв, что фактически он пошёл против всего, чему в меру своего понимания, но не без блеска, служил и что, принеся повинную голову революции, ожидал очень скорого изменения своей судьбы и предоставления ему той или иной более или менее ответственной работы, на которой он мог бы активно загладить сознанную им вину перед историей. Возможно, что долгий срок, протекший со времени процесса, и холодная сдержанность Советской власти на всякие запросы о перемене судьбы могли привести этого гордого и сильного человека в отчаяние. В самом деле, не гнить же всю жизнь в тюрьме человеку подобной активности и подобного бешеного самолюбия. Савинков мог перенести что угодно, но только не презрительное забвение: такого поворота он мог действительно панически испугаться. Но с другой стороны, Савинков был человек далеко не глупый и не без выдержки. Не может быть, чтоб он не понял всю законность недоверия к нему, не может быть, чтоб он не предполагал, что со временем всё может измениться и повернуться таким образом, что та или другая роль в революционном строительстве может выпасть на его долю. Но я оставляю совершенно в стороне попытки разрешения этой загадки. Для меня ясно только одно. Всякий из нас не мог не быть огорчённым смертью Савинкова и не потому, что нам жаль его персонально, человек тот был - не только по своим полубелогвардейским идеям последнего периода, но и по общему тону прежних своих миросозерцаний - какого-то фанатического терроризма, а потом какого-то декадентского оплевывания своей партии, очень несимпатичен нам и чужд, а дело в том, что Савинков мог бы быть чрезвычайно полезен. Это я говорил уже в своей первой статье о Савинкове непосредственно после ареста".

Удивительно, как может быть что-либо загадочное в тщательно охраняемой тюрьме, а тем более, такое чрезвычайное происшествие, как самоубийство заключённого? В общем плане эти слова большевистского наркома (министра) в обычном и привычном для него стиле многословия и пустозвонства, однако, убедительно свидетельствуют, что Савинков был индивидуально настолько значимой личностью, что "мог бы быть чрезвычайно полезен". В глазах чекистской охранки же это обстоятельство лишь повышало тонус подозрительности Савинкова и она необходимо должна была поступить в полном соответствии с законом революционной целесообразности. Итак, В.Шаламов и А.Солженицын правы: советская власть убила Савинкова. И в этом акте нет какого-либо изуверства или коварства: ленинская философия воинствующего материализма знала только реальную материальную сторону, и с этой стороны за Савинковым тянется такой кровавый след преступлений против советской власти, что нет ничего необычного, если власть взяла на себя функцию возмездия, невзирая на всякие сопутствующие обстоятельства. Такова динамика взаимодействия в материальном бездуховном мире, но в индивидуальном терроре Савинкова наряду с кровавыми злодейскими моментами наличествуют и такие духовные мотивы и стимулы, какие не понятны для апологетов советской власти, ибо они им неведомы. Исчерпывается ли эта духовная составляющая савинковской натуры гласным и публичным изъявлением своего образа борца, каким он сохраняет уважение перед самим собой, коль потерпел поражение в борьбе, тобто свой личный мотив, или же за этим кроется некая латентная, скрытая, назидательная мелодия для других? Савинков сказал, что поражение в борьбе ещё не означает признание советской власти; Савинков признал советскую власть, а значит ли это, что он сделался адептом идеи советской власти? И, наконец, что таит в себе эта чудная метафора: "Один конь - белый, и всаднику даны лук и венец. Другой конь - рыжий, и у всадника меч. Третий конь - бледный, и всаднику имя смерть. А четвёртый конь - вороной, и у всадника мера в руке." Если понятно, что "конь белый" есть иносказание мира, "конь рыжий" - войны, а "конь бледный" суть аллегория единичного террора, то, что есть "конь вороной", которого оседлал всадник "с мерой" и который трепетно ожидается?

В редакционном предисловии к повести Б.В.Савинкова "Конь бледный" (Интернет-сайт, 2006) очень тонко замечено: "Нужно также принять во внимание, что к тому времени, когда действовали герои "Коня бледного", террор в России пережил процесс известного перерождения, чтобы не сказать вырождения. Если для Желябова, Перовской и других его основоположников террор был, прежде всего, самопожертвованием и высоким духовным подвигом, то через четверть века для многих "боевиков" он постепенно превратился из служения идее в службу в боевой организации, из жертвенного призвания в опасную, но привычную профессию. В результате происходила "потеря высоты", то есть утрата того душевного подъёма, который ранее окрылял террориста, того почти экстатического состояния, которое давало ему ощущение полноты и высокого смысла его жизни. В конечном счёте, подобное "снижение" жизненного тонуса приводило часто к смертельной скуке (о которой много говорит Жорж), к невыносимой нервной усталости ("Я не могу жить убийством", - жалуется Эрна), к выводам о бессмысленности бесконечных убийств ("Зачем убивать?" - заявляет Жорж представителю эсеровского ЦК в итоге своей долгой террористической деятельности). В конце концов, падала и разбивалась вера в саму идею революции. И тогда оставалась пустота". Следовательно, русский терроризм, как и любое общественное явление, пережил историческое переформирование, и своим признанием Савинков определённо заявил о месте, принадлежащим ему лично в этом процессе - место лидера индивидуального террора. Наряду с этим выявилось другое историческое обстоятельство: победа коллективного террора над индивидуальным террором привело к величайшему злосчастью России в Новейшее время - гражданской войне. Противостояние индивидуального террора и коллективного (государственного) террора сменилось другой функциональной разновидностью: "красный" террор - "белый" террор. Целевые установки этих разновидностей несовместимы ни по каким параметрам: если в "белом" терроре ещё возможен тезис: они - это мы, то в "красном" терроре необходимо было знать только одно - они - это враги. Классовый подход, которым обосновывается подобная враждебность, как раз в такой вариации есть полнейшая фальсификация, ибо разделение общества на классы, сословия, гильдии никогда не предусматривает столь глубокого отчуждения, а бунты, революции, войны в обществе - суть явления политические и вторичные.

Основным предметом, генерирующим высший пафос борьбы и вокруг которого вертится водоворот гражданской вражды, было представление о России и русской культуре. Большевики, реализовавшие свой лозунг о превращении мировой войны в гражданскую и развернувшие "красный" террор, помышляли не о России, и свою конечную цель ставили в достижении главенства над всем миром. В одной из программных статей В.И.Ульянов-Ленин писал: "Задача пролетариата России - довести до конца буржуазно-демократическую революцию в России, дабы разжечь социалистическую революцию в Европе. Эта задача теперь чрезвычайно приблизилась к первой, но она остаётся всё же особой и второй задачей, ибо речь идёт о разных классах, сотрудничающих с пролетариатом России, для первой задачи сотрудник - мелкобуржуазное крестьянство России, для второй - пролетариат других стран" ("К лозунгу о Соединённых Штатах Европы"). Впоследствии, в основном под влиянием результатов гражданской войны, перед большевистской революцией была поставлена новая задача - победа социализма в отдельно взятой стране. Русскую культуру, как исторически ставший продукт творчества русского духа и духовности, большевизм отрицал в целом, считая её дворянской, и провозглашал создание новой пролетарской культуры. Другой крупный советский идеолог Лев Троцкий вещал: "Опрокинутая Октябрьским переворотом дворянская культура представляла собою, в конце концов, лишь поверхностное подражание более высоким западным образцам. Оставаясь недоступной русскому народу, она не внесла ничего существенного в сокровищницу человечества" (1997, с.310).

"Белый" террор, в свою очередь, был сцентрирован на лозунге о "единой, неделимой России", представляющей собой аббревиатуру старого постулата "самодержавие, православие, народность" и великой русской культуре, взращённой Пушкиным и Лермонтовым. Генерал Деникин, главнокомандующий Добровольческой армией - сердца и мозга "белого" террора - заявил, что белая армия существует "...не для защиты сословных и классовых интересов, а чтобы создать новую, светлую жизнь всем: и правым, и левым, и казаку, и крестьянину, и рабочему..." (2005, с.113).

Октябрьский переворот, который Л.Троцкий назвал "матом в два хода" (1997, с.263), а правильнее назвать "матом в два слова", вовсе не является стандартным революционным свершением и, уж тем более, не похож на якобинскую революцию. Его уникальная особенность положена в том, что, как государство, оно было предсказано научным путём и первично было апробировано теоретическим способом, - В.И.Ульянов-Ленин был совершенно прав, когда заявлял: "Мы брались за дело, за которое никто в мире в такой широте ещё не брался". Это означало, что советская идеология помимо идеи коммунизма включала в себя твёрдо осознанный метод исполнения - насилие, которое получило марксистское наименование как диктатура пролетариата, ("...диктатура пролетариата есть неограниченное законом и опирающееся на насилие господство пролетариата над буржуазией, пользующееся сочувствием и поддержкой трудящегося и эксплуатируемых масс". В.И.Ленин "Государство и революция").

В этом отношении "красный" террор выгодно отличался своей последовательностью и целенаправленностью от "белого" террора, где все целевые установки последнего по определению не могут быть достигнуты посредством террора, в особенности цель о русской культуре. Противоречие между методом и идеей есть наиболее слабое место белого движения в противостоянии с "красным" террором, и этим противоречием пронизаны многие экзерциции Савинкова: погружаясь в себя, он всё чаще чувствует неудовлетворение от террора а точнее от жизни в терроре: "...Я сказал: я не хочу быть рабом. Неужели в этом моя свобода... И зачем мне она? Во имя чего я иду на убийство? Во имя террора, для революции? Во имя крови, для крови? ..", а ещё откровеннее он выразился: "Ваня верил в Христа, я не верю. В чём же разница между нами? Я лгу, шпионю и убиваю. Ваня лгал, шпионил и убивал. Мы все живём обманом и кровью. Во имя любви? Христос взошёл на Голгофу. Он не убил, Он даровал людям жизнь. Он не лгал, Он учил людей истине. Он не предательствовал, Он сам был предан учеником. Так одно же из двух: или путь ко Христу, или ... . Или Ваня сказал: Смердяков... И тогда и я - Смердяков. Я знаю: Ваня свят в своей смерти, его последняя правда в муках. Эта святость и эта правда мне недоступны, они непонятны. Я умру, как и он, но тёмною смертью, ибо в горьких водах - полынь". И, в конце концов, самоуверенный борец вынужден склониться к признанию: "...до сих пор я имел оправдание: я убиваю во имя террора, для революции", а теперь эта вера всё чаще испаряется и индивидуальный террорист оказывается беззащитным перед самим собой.

Но наиболее принципиальное расхождение между "красным" и "белым" террором касается сущности веры, причём, как не странно, не в пользу последнего. Самая тёплая вера направлена в будущее и в таком плане она приобретает силу иллюзии - подлинного потенциала духовности, какова эта иллюзия не была бы. Большевики дали русскому народу тёплую иллюзию о "светлом будущем коммунизма" и она много выигрывала на фоне целей белого движения, всемерно направленных в прошлое. Как всегда, резко и отчётливо Савинков отразил это в повести "Конь вороной": "Я приказал созвать сход. У церкви собралось человек пятьдесят мужиков, много баб и ещё больше мальчишек. Я старался им объяснить, кто мы и во имя чего воюем. Они слушали внимательно, но угрюмо. Я чувствовал, что они мне не верят: в их глазах я был барин. И когда я заговорил о земле, меня сразу прервало несколько голосов:

- А почему у вас генералы?

- А почему с вами паны?

- А почему не платите за подводы?

Что мог я ответить? Да, в тылу у нас царские генералы. Да, помещики тянутся, как пиявки, за нами. Да, в армии идёт воровство..."

Но как бы не было, в русской гражданской войне, - самой кровавой и грязной из всех гражданских войн истории, - пришло прозрение и понимание того, что при наличии террора нет правды и справедливости ни на какой стороне, до тех пор, пока эти стороны участвуют в гражданской бойне. Ни в какой гражданской войне нет победителей, а есть только побеждённые, убитые, униженные, покорёженные взаимной ненавистью; террор является губительным для всех - белых, красных, зелёных. Первым к этому прозрению пришли на белом фронте и полно об этом поведал глава Добровольческой армии А.И.Деникин, умнейший и честнейший генерал в русской истории: "За гранью, где кончается "военная добыча" и "реквизиция" открывается мрачная бездна морального падения: насилия и грабежа. Они пронеслись по Северному Кавказу, по всему Югу, по всему российскому театру гражданской войны, творимые красными, белыми, зелёными, наполняя новыми слезами и кровью чашу страданий народа, путая в его сознании все "цвета" военно-политического спектра и не раз стирая черты, отделяющие образ спасителя от врага. Много написано, ещё больше напишут об этой язве, разъедавшей армии гражданской войны всех противников на всех фронтах. Правды и лжи. И жалки оправдания, что там, у красных, было несравненно хуже. Но ведь мы, белые, выступили на борьбу именно против насилия и насильников! Что многие тяжёлые эксцессы являлись неизбежной реакцией на поругание страны и семьи, на растление души народа, на разорение имуществ, на кровь родных и близких - это не удивительно. Да, месть - чувство страшное, аморальное, но понятное, по крайней мере. Но была и корысть. Корысть же - только гнусность. Пусть правда вскрывает наши зловонные раны, не давая заснуть совести, и тем побудит нас к раскаянию более глубокому и к внутреннему перерождению, более полному и искреннему" (2005, с.134-135).

Эту правду образно высказал Савинков: "Белые мертвецы, но и зелёные не ангелы божии, но и красные поваленные гроба". Знаменательно, что в этой правде с первым русским террористом Борисом Савинковым солидаризуется первый пролетарский писатель Максим Горький, который в письме В.И.Ульянову-Ленину (от 6.09.1919 года) написал: "Для меня богатство страны, сила народа выражаются в количестве и качестве её интеллектуальных сил. Революция имеет смысл только тогда, когда она способствует росту и развитию этих сил... Для меня стало ясно, что "красные" - такие же враги народа, как и "белые". Ответ первого большевистского воеводы В.И.Ульянова-Ленина прозвучал более чем симптоматично: "Интеллигенция не мозг нации, а г.... нации". Итак, Савинков обвиняет не красных и белых, а обличает террор как форму обоюдного насилия и ненависти, находя поддержку в разных местах, за исключением ленинского партийного контингента; Савинков признаёт поражение не только в лице индивидуального террора, но и от лица террора вообще, а это означает, что Савинков клеймит не только свой индивидуальный, но и советизированный коллективный террор.

Выпадение из белой колоды такого козыря, как Савинков, советская власть вправе расценивать как свою значительную победу, но наивно с её стороны рассчитывать, что Савинков, являясь принципиальной цельной личностью, станет таким же честным клевретом советской власти. Савинков признал советскую власть, побуждаемый своим единственным мерилом - народом, который стал на сторону большевиков, но, негласно порицая в своём официальном заявлении коллективный террор, Савинков тем намекал на незавидную долю народа при советском коллективном терроре. Таким апокрифическим способом Савинков наносил удар по ненавистному порядку, а "конь вороной", оседланный "всадником с мерой" есть не что иное, как конь надежды, перспектива будущего русского народа. Виртуальные прорицания Савинкова, тем не менее, сбывались в реальном пространстве страны: в начале 30-х годов разразился сильнейший голод по причине коллективизации крестьянства, разорившей самое обширное сельское хозяйство планеты, в конце 30-х годов началось самоистребление большевистской партии и появился ГУЛАГ - форма войны власти с народом. И только тупоумие германского вермахта, развязавшего бессмысленную и бесперспективную войну с СССР, уберегло советскую власть от полного краха. Потерпев сокрушительное поражение в этой войне, нацистский рейх тем самым продлил на десятилетия существование большевистского режима.

Если данная духоведческая гипотеза сможет заиметь признаки достоверности, то вся операция ЧК по поимке Савинкова обернётся совсем другим видом и станет операцией Савинкова по использованию ЧК: с помощью ЧК Савинков добился гласности для своего заявления, прессы для своего имени и, наверно, главное - передать предостережение русскому народу. Вполне возможно, что Савинков предвидел свой смертельный исход, ибо слишком хорошо ему была известна логика революционной целесообразности, но Савинков был персоной, для которой риск своей жизнью являлся профессией. Во всяком случае, в этой версии Савинков больше похож на самого себя: принципиального, бесстрашного, тщеславного, склонного к браваде конструктора хитроумных комбинаций.

Итак, автопортрет Савинкова или душа индивидуального террора оказался насыщенной философемой (философской проблемой), имеющей отношение ко всякому террору, как роду человеческого занятия. И отсюда естественно возникает вопрос: есть ли какая-либо связь человеческого террора с окружающей природой, поскольку все другие аналогичные аффектированные виды человеческой деятельности, так или иначе, обладают такой связью, - и это чрезвычайно важно. Учёный Ливерпульского Университета Эмад Салиб считает, что под влиянием сезонных изменений и любых температурных колебаний страдает нервная система плода, развивающегося в матке; слабость нервной системы - основной фактор развития депрессии в будущем. Психотическая напряжённость имеет следствием опасное поведение, особенно в периоды обострения и не зависит от местообитания индивида. Тревога, явный или скрытый гнев влияют на настроение, расстройство которого стоит рядом с проявлением агрессивности. Агрессивность может быть направлена как на самого себя, так и на окружающих, и очень часто проявляется совместно. По сути дела, зависимость, опосредованная или непосредственная, человеческой агрессивности от аномальных природных явлений, не оспаривается. Однако проблема ставится по-другому: имеется ли прямое влияние человеческого террора на разрушительные процессы в стихийной природе?

II. ФИЛОСОФИЯ ТЕРРОРА

"Шаг вперёд в науке делается по закону отталкивания,
с опровержением царящих заблуждений и ложных теорий".
Борис ПАСТЕРНАК

Итак, претензия на постановку проблемы человеческого террора как возбудителя стихийного катаклизма есть продолжение и расширение философии террора, зачатого Альбером Камю, и, как всякое умозрение, она на первых порах бессильна перед фактами и терминологией. К тому же философия террора Камю страдает методологическим изъяном: сентенция о терроре составляет акциденциальную часть его учения о бунте, тогда как бунт есть натурализованное производное террора. Я принял для террора наиболее простую и априорно ясную дефиницию: террор есть форма насилия. Но для поиска оснований постановки требуемой теоремы эта дефиниция недостаточна, ибо опосредует только человеческую часть проблемы, а о "насилии", равно как "терроре", природы нигде не говорится. Даже более того. "Насилие" входит в число тех основополагающих показателей, какие трассируют разделительную границу между духом и материей, человеком и природой, одушевлённым и неодушевлённым. Значит, в чисто логическом отношении данная проблема не имеет права на существование, поскольку её составляющие слагаемые лишены однотипных и соотносящихся критериев. Но таковы обстоятельства в логической, теоретической плоскости, а в реальной действительности наличествует так называемая научно-техническая революция (НТР), которая, отражая взаимодействие человека и общества с окружающей природой, может создать иллюзию отношения человеческого террора. В силу того, что динамика НТР базируется на искусственном взаимодействии исторических законов природы и общества с несоответственными неисторическими законами точных наук, в результате возникла экологическая катастрофа - наибольшее злосчастье современного человечества.

Мне уже приходилось демонстрировать экологическую процедуру на примере угольного комбайна - инструмента для извлечения угля из земных недр. Комбайн - структура, отсутствующая в природе и созданная человеком исключительно для разрушения геологической среды, но и геологическая среда разрушающе действует на комбайн, выводя из строя и ломая его структуру. Насилие можно признать с обеих сторон - комбайна и среды и определить террор комбайна против среды, а среды против комбайна. Инициатором здесь выступает человек, который генерирует, таким образом, террор против террора. А на самом деле тут нет проблемы, а только другое наименование физического взаимодействия человека в природе, и под эту формулу можно подвести почти всю хозяйственную деятельность человека. Здесь заложено глубокое противоречие совсем другого плана, связанного с экологической катастрофой человечества, которое лишь косвенно касается проблемы человеческого террора, а сигнализирует о крайнем неблагополучном характере отношений человека и человеческого общества с природой. Террор против террора есть конституция реальной сферы существования человека, которая в новейший отрезок исторического времени имеет экономический характер. Экономическая сфера человечества по настоящую пору числится довлеющим фактором в жизни человека, и, хотя давно известна другая ойкумена человека - духовная (идеальная) сфера, но коллизия между ними исторически складывается в пользу экономического бытия. В этом состоит знамение нашего времени. Таким образом, для постановки проблемы соотношения террора в человеческом обществе и стихийной природы необходимо осмыслить террор как производное человеческого духа, тобто продолжить философию террора Камю в методологически расширенном виде, и в итоге найти сопоставительные или аналогичные моменты во внечеловеческом космосе.

Великий Эдмунд Гуссерль, подвергая логическому анализу основы современного ему знания, пришёл к знаменательному выводу: "При этом мы наталкиваемся на одну науку, о колоссальном объёме которой современники не имеют ещё никакого представления, которая есть, правда, наука о сознании и всё-таки не психология, - на феноменологию сознания, противоположную естествознанию сознания. Так как здесь, однако, речь будет идти не о случайном совпадении названий, то заранее следует ожидать, что феноменология и психология должны находиться в очень близких отношениях, поскольку обе они имеют дело с сознанием, хотя и различным образом, в различной "упаковке"; выразить это мы можем так: психология должна оперировать с "эмпирическим сознанием", с сознанием в его опытной установке, как с существующим в общей связи природы; напротив, феноменология должна иметь дело с "чистым" сознанием, т.е. с сознанием в феноменологической установке" (2000, с.686). Итак, утрируя для выразительности мысли, можно сказать, что Гуссерль в сфере сознания выделяет те же две области - эмпирическую и теоретическую. И отсюда становится ясной первопричина заблуждения А.Камю: он занялся философией (и историей) - феноменологией террора, перескочив через психологию террора, а потому остановился перед индивидуальным террором.

В отношении террора, взятого как предмет психологии (психической динамики), кажутся определяющими слова Гуссерля: "Современная психология не хочет больше быть наукой о "душе", но стремится стать наукой о "психических феноменах". Если она этого хочет, то она должна описать и определить эти феномены со всей логической строгостью. Она в методической работе усвоить себе необходимые строгие понятия. Где же в "точной" психологии выполнена эта методическая работа?.. Господствует убеждение, что метод всех опытных наук, рассматриваемый в его принципиальной всеобщности, - один и тот же; и в психологии, следовательно, тот же, что в науке о физической природе. Долгое время метафизика страдала от ложного подражания то геометрическому, то физическому методу, то же самое повторяется и в психологии" (2000, с.697-698). Итак, террор должен быть осмыслен в качестве "психического феномена" или психического явления в сознании. Однако, как реципиентная данность, террор занимает особое место в психической структуре человека и он не идентичен таким сенсорным модальностям, как зрение, слух, обоняние; террор относится к наиболее сложным и комплексным, синтезированным перцептивным образованиям (переживаниям). Террор синтезирует большинство или все чувственные категории, относящиеся к разряду отрицательных эмоции: насилия, ненависти, вражды, - и в этом его психическая особенность. На этой основе формируется главное свойство террора: террор антиаксилогичен, если под аксиологией понимать учение о человеческих ценностях (Г.Лотце, В.Виндельбанд, Г.Риккерт), выступающих как достояние культуры и уникально отличных от природы. Следовательно, по своей природе террор является антитезой или антагонистом человеческого блага, чтобы ни понимать под этим понятием, но особенно, если его отождествлять с "первопринципом" Платона: "Природа блага отличается от всего, - пребывая во всём, но ни в чём не нуждаясь".

Террор не только синтезирует отрицательные эмоции, но и значительно активизирует эти составные компоненты, аффектируя их до состояния невроза, и невралгия, истерия, как показал Савинков, почти постоянные спутники индивидуального террора. Аномальное перевозбуждение отрицательных эмоций деформирует родоначальную имманентную психическую конструкцию человека, погружая порой его душу в неимоверные страдания, заканчивающиеся тягчайшим неврозом - суицидом. Таким образом, террор в общепсихологическом определении есть не что иное, как симптом нервно-психического заболевания, и является основным показателем человеческой деструкции. В этом заключается второе главное свойство террора.

Итак, в качестве психического феномена террор являет собой самостоятельное переживание человека, будучи в то же время чувственным аномальным образом, состоящим из антиблага и деструкции души. Этим, прежде всего, определяется коренная внутренняя причина появления террора: борьба отрицательных эмоций души с положительными эмоциями человека, куда необходимо входят соотношения материального (что по многим взглядам, принимается источником отрицательных чувств) и идеального (что, в силу тех же взглядов, предусматривается началом положительной ориентации человека) агентов реального сущего. Другими словами, террор представляется кратковременным итогом попеременного чередования (пульсаций) материального или идеального в качестве посылок либо последствий. Подобные интенции, однако, вовсе не определяют чувственную характеристику террора в требуемом объёме параметров: целостности, предметности, константности, исторической эволюции во времени и пространстве, регуляторной функции жизнедеятельности. Неопределённость содержания отрицательных и положительных эмоций в совремeнной психологии, в особенности отсутствие чётких разграничительных рубежей между ними, а также гипотетичность духовной пульсации, делают изложенные умозрительные секвенции достаточными только для фиксации наличия террора в форме антиблага и деструкции души - психологического феномена духовного комплекса человека.

Но и эмпирической фиксации наличия далеко не достаточно для постановки проблемы человеческого террора в объёме философии террора, ибо, как утверждает Гуссерль, первоочередное значение здесь принадлежит методологическому фактору. Э.Гуссерль первым заметил, что, хотя классическая наука, созданная Ньютоном и Галилеем и впитавшая в себя античную науку, была решительно обновлена в онтологическом и гносеологическом отношениях в начале ХХ века, в методологическом плане она осталась на прежнем уровне, тобто на уровне аристотелевой натурфилософии с ньютоновскими добавлениями. Продолжал существовать так называемый естественнонаучный образец исследования, где научное познание исходило из аристотелево-ньютоновских приёмов в соотношении материального и идеального, материи и сознания. В этом образце и скрыты запреты на постановку проблемы, определённой замыслом данного текста. Гуссерль писал: "Следовать же естественнонаучному образцу, – значит, почти неизбежно натурализировать сознание, что запутывает нас с самого начала в противоречия, из которых постоянно возникает склонность к противоречивым постановкам проблем, к ложным направления исследования". Примером натурализации сознания, против которой предупреждал немецкий философ, может служить суждение современного исследователя С.В.Ручко о взаимоотношении материального и духовного, похожее больше на шарж, чем научное изъяснение: "В человеческой жизни существует некоторое, назовём его, коромысло, с двумя чашами, наподобие весов богини правосудия. На одной стороне этого коромысла находится всё материальное (видимое); на другой - всё духовное (невидимое). Таким образом, если материальное идёт вниз, то вверх идёт духовное; если духовное опускается вниз, то растёт материальное. Иные под понятием "материальное идёт вниз" разумеют следующее: чем больше материального они положат на эту чашу весов, тем более она пойдёт вниз под действием тяжести материальных благ, и тем выше, по определению, должна взметнуться духовная чаша весов. Последнее берётся за постулат истины, и не принимается во внимание другая сторона: если положить на чашу духовную столько же духовного, сколько в вышеуказанном случае материального, то, по идее, должно происходить наоборот: духовное тяжелеет и опускается вниз, а материальное растёт.". Против такого рода мышления направлены филиппики Гуссерля: "Проклятие натуралистического предрассудка, тяготеющее над нами всеми и лишающее нас способности отрешиться от природы и сделать предметом созерцательного исследования также и психическое в его чистом виде, а не в психофизическом состоянии, закрыло здесь доступ в сферу большой и беспримерной по своим последствиям науки, которая является, с одной стороны, основным условием для подлинно научной психологии, а с другой, полем истинной критики разума" (2000, с.с.698,705).

Итак, идеология натурализма в отношении предмета рассматриваемой проблемы глаголет: если в области духа имеется феномен террора с соответствующими параметрами, то адеквата этого феномена в природе быть не может в принципе. Гуссерль блестяще показал, что и отрицание натурализма в его полном комплекте не есть верный путь к истине, и искомую теорему невозможно поставить, если натурализм будет замещён противоположным учением, которое Гуссерль называет "историцизмом": "Если я, таким образом, рассматриваю историцизм, как теоретико-познавательное заблуждение, которое в силу своих противоречивых последствий должно быть также энергично отвергнуто, как и натурализм, то всё же я хотел бы ясно подчеркнуть, что я вполне признаю громадное значение за "историей" в широком смысле для философа. Для него открытие общего духа столь же важно, как открытие природы. И даже более: углубление в общую духовную жизнь доставляет философу более первичный и потому более фундаментальный материал исследования, чем углубление в природу" (2000, с.724-725). Таким образом, "сфера большой и беспримерной по своим последствиям науки" исходит из синтеза двух познавательных категорий - натурализма и историзма, а в общем измерении - духа и природы; только в таком ракурсе возможна постановка проблемы террора как путь к познанию качественно нового явления планеты и людей.

Здесь нет места для рефлектированного разбора сложных дискурсов Гуссерля о новой науке, которая заимела у него три понятия - "философская наука", "научная философия" и "миросозерцание", а достаточно за основу взять его указание, что это есть "...такая наука, которая в состоянии получить массу точнейших и обладающих для всякой дальнейшей философии решительным значением познаний без всяких косвенно символизирующих и математизирующих методов, без аппарата умозаключений и доказательств" (2000, с.743). Однако нельзя не обратить внимание на обстоятельство, которое затрудняет использование в полной мере методологической концепции Гуссерля при рассмотрении философии террора: отсутствие в системе Гуссерля понятия о духовности. Опираясь в своих постижениях на представления о феноменологии сознания и естествознания сознания, Гуссерль не принимает в расчёт психоаналитические константы бессознательного (подсознательного), ни в индивидуальном, ни коллективном видах. А поскольку духовность исходит из коллективного подсознательного, то методология Гуссерля теряет параметр "духовность", на который должна быть возложена ключевая роль при философии террора. Выпадение духовности не есть упущение или недосмотр неординарного творца, и не есть поза, а суть позиция, ибо философия Гуссерля и психоанализ Фрейда-Фромма-Юнга сосуществовали в одно время, в одной стране и одинаково широко были известны, и, тем не менее, не упоминали друг о друге.

В системе Гуссерля данное обстоятельство несёт в себе признаки внутреннего противоречия, которое явственно проявляется в принятом им методологическом разделении философии и науки, хотя в замысел Гуссерля входило если не ликвидация, то сглаживание их различий, воздвигнутых Ньютоном на принципиальный уровень. А в тексте Гуссерля звучит: "И подобно тому, как и миросозерцание, и наука имеют свои различные источники ценности, так имеют они и свои различные способы действия и поучения. Миросозерцательная философия учит так, как учит мудрость: личность обращается тут к личности... Наука же безлична. Её работник нуждается не в мудрости, а в теоретической одарённости" (2000, с.740). "Безличность науки" - это общий мотив НТР ХХ века, и, по сути дела, есть не что иное, как реликт ньютоновского натурализма. Итак, в показаниях Гуссерля, философия террора представляет собой финиш психологии террора, тобто, хотя в психологии террор на данный момент имеет весьма неотчётливое лицо, полученные главные свойства террора - антиблаго и деструкция души - как бы подводят к философии, но сами стать философией не могут, ввиду "различных источников ценности". В силу данной причины для приобретения сугубо философской части уравнения террора (у Гуссерля она называется чисто феноменологической) следует обратиться к источникам за пределами системы Гуссерля.

Аналитики русской истории, и, в частности, русского терроризма (А.Камю, Н.А.Бердяев) проходят мимо факта того, что все террористы были чужды семейной жизни. И только Савинков, также не акцентируя на этом внимание, передал пронзительную боль и горькую тоску по семейной жизни. Этот критерий заставляет принять себя во внимание, прежде всего, своей универсальностью, а также тем, что отказ от семейной жизни есть первое условие занятия террором. Должно быть понятно, что это обстоятельство не может быть случайным, а особенно в автопортрете Савинкова, и через отрицание семьи в индивидуальном терроре спонтанно приходит ущемлённое духовное значение этого фактора.

Семья есть добровольное сочленение двух душ, - но "двух" - это уже множество, это коллективное в индивидуальном и это есть духовность. И, как начальная ячейка духовности, институт семьи слагается из трёх основ: любви, детей и воспитания потомства. Первый элемент семьи - любовь прославлен повсеместно, но ещё не дорос до христосова назначения - способа общения людских духов, хотя в каждом народе живут легендарные образцы такой любви - Иаков и Рахиль, Тахир и Зухра, Тристан и Изольда, Ромео и Джульетта. Любовь между женщиной и мужчиной, как правило, ставят высшим актом сугубо человеческого бытия, а Борис Пастернак разглядел в ней и стихийно-природную составляющую: "Они любили друг друга не из неизбежности, не "опалённые страстью", как это ложно изображают. Они любили друг друга потому, что так хотели все кругом: земля под ними, небо над их головами, облака и деревья. Их любовь нравилась окружающим ещё, может быть, больше, чем им самим. Незнакомым на улице, выстраивающимся на прогулке далям, комнатам, в которых они селились и встречались. Ах вот это, это вот ведь, и было главным, что их роднило и объединяло! Никогда, никогда, даже в минуты самого дарственного, беспамятного счастья не покидало их самое высокое и захватывающее: наслаждение общей лепкой мира, чувство отнесённости их самих ко всей картине, ощущение принадлежности к красоте всего зрелища, ко всей вселенной. Они дышали только этой совместностью".

Такую любовь обычно возносят самостоятельно и очень часто ставят смыслом жизни; ничто иное человек не славословит так громко и самозабвенно, как эту любовь. Но сколько места при этом отводится в человеческом общежитии ненависти и насилию! Не в том ли коренится причина, что за возвеличиванием первоначальной любви (любовь-чувство) принижается роль и значение любви как элемента семьи (любовь-действие)? Здесь содержится особая психофема (психологическая проблема), которой нет надобности касаться. Следует лишь заметить, что суть этого элемента семьи заключено в деторождении. Без детей никакая любовь, даже такая идиллическая, как у Пастернака, не может быть полной и достаточной; сказано: "Двоим лучше, нежели одному; потому что у них есть доброе вознаграждение в труде их" (Екклесиаст 4,9), а "доброе вознаграждение" - это дети. Семья естественно предназначена для продолжения человеческого рода, что составляет только её часть, физиологическую функцию, но в этой ассоциации духов, называемой семьёй, заключено также и огромное духовное назначение. Рождение детей в этом назначении определяет передачу себя в вечность, а воспитание потомства суть сообщение в будущее исторической памяти. Таким образом, духовность как таковая, per se объективно-значимо появляется первоначально в семье, где рождение детей и воспитание потомства есть исключительно духовностные акции, и это-то составляет главный смысл семьи, остальное лишь прилагается и способствует выполнению главной задачи. Чем больше детей в семье, тем успешнее решается эта задача, ибо большее число духов начинают "с молоком матери" дышать семейной духовностью, которую они затем несут в общество, создавая самый крепкий, духовностный, фундамент государства.

Бытует расхожий тезис "семья как ячейка общества", таящий в себе глубокий духовный смысл, но реально полностью стерильный, ибо общество демократии демоса разлагает семью, прежде всего, в нравственном отношении. Будучи первичным образованием духовности, семья являет себя уникальным, нигде более не повторимым, симбиозом функционально специфических элементов: женского как роженицы, хозяйки дома и носительницы красоты, и мужского как экономической опоры семьи и защитника дома. Общество, руководствуясь своими меркантильными интересами, лишает семью этой специфики, загоняя оба элемента под один производственный корень; пресловутые эмансипация и феминизация есть не более, чем писк комара под каблуком. Общество сознательно не обучает своих членов семейным отношениям, а иногда даже берётся регулировать процесс деторождения, не решая этим, а, наоборот, усугубляя демографический кризис[1].

Доктор физико-математических наук Ю.Н.Вавилов, сын академика Н.И.Вавилова, обнаружил в архиве и опубликовал документ потрясающей силы: письмо Г.Д.Мёллера к главе советского государства И.В.Сталина. Герман Джозеф Мёллер принадлежит к отряду наиболее выдающихся генетиков ХХ века, лауреат Нобелевской премии, друг академика Н.И.Вавилова. Эпистолярия Мёллера в полной мере отразила незаурядность этой натуры, поставив проблемы из различных отраслей знания. Обратившись с научной проблемой к лидеру советских большевиков, заискивая, а то и раболепствуя перед ним, Мёллер показывает проблему отношения власти и учёного в так называемой советской науке, - проблема, относящаяся к социологии науки. Будучи убеждённым коммунистом, Мёллер пытается соотнести научные идеи с политическими лозунгами, вращаясь в кругу проблемы отношения политики и науки. Бесхитростность некоторых прогнозов Мёллера приводит в недоумение: что здесь считать проблемой - наивность великого ума или великий ум у наивного человека. Но самое главное содержится в идее, с какой он обратился к партийному руководителю государства: по сути дела, это была дерзновенная попытка изъять институт семьи из власти общества и вернуть его на плоскость личностных потребностей, благородное стремление сделать семью не только самым значительным, но и самым радостным достижением человека, и, наконец, приобщить к деторождению, опыту духовности, каждую человеческую личность. В виду важности я считаю необходимым процитировать данное письмо целиком, позаимствовав текст в Интернет-сайте В.В.Бабакова:

(Публикация Ю.Н.Вавилова: ВИЕТ, 1997, N 1). Архив Президента РФ. Ф. 3. Оп. 30. N 67. Лл. 1-17)

Копия

"Товарищу Иосифу СТАЛИНУ.

Секретарю Коммунистической партии СССР, Кремль, Москва.

Дорогой товарищ Сталин!

В качестве ученого, убежденного в окончательной победе большевизма во всех отраслях человеческой деятельности, я обращаюсь к Вам с вопросом жизненной важности, возникающим в области науки, которой я занимаюсь - биологии и в частности генетики. Вопрос несомненно таков, что он должен быть изложен в первую очередь лично Вам. С одной стороны потому, что он заключает в себе безграничные возможности прогресса. А с другой стороны для суждения о нем необходима Ваша дальновидность, и Ваше умение реалистически применять диалектическую мысль. Дело касается ни более ни менее как сознательного контроля над био-логической эволюцией человека - то-есть контроля человека над наследственным материалом, лежащим в основе жизни в самом человеке. Это тот процесс, которому буржуазное общество было совершенно неспособно смотреть прямо в лицо. Его увертки и извращения в этом вопросе обнаруживаются в пустой болтовне о "евгенике", обычной для буржуазных "демократий", и лживом учении о "расовой чистоте", которое служит национал-социалистам орудием в классовой борьбе. Эти фальшивые положения предлагаются как замена социализма, т. е., как приманка для обмана и раскола рабочих и мелкой буржуазии.

В противовес этим буржуазным извращениям, генетики, принадлежащие к левому крылу, признают, что только социалистическая экономическая система может дать материальную базу и социальные и идеологические условия, необходимые для действительно разумной политики в отношении генетики человека, для политики, которая будет руководить человеческой биологической эволюцией в социально-желательном направлении. Они признают далее, что уже имеются достаточные биологические знания и достаточно разработанная физическая техника для получения весьма значительных результатов в этой области даже на протяжении нашего поколения. И они сознают, что как непосредственные, так и конечные возможности биологического порядка, открывающиеся, таким образом, при социализме, настолько превосходят биологические цели, которыми до сих пор задавались буржуазные теоретики, что последние выглядят совершенно смешными. Подлинная евгеника может быть только продуктом социализма, и, подобно успехам в физической технике, явится одним из средств, которое будет использовано социализмом для улучшения жизни. В этой связи применим революционный завет Маркса: "Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его". Подобным же образом здесь применимо Ваше собственное недавнее обращение к ученым вообще, которое призывает их прислушаться к голосу практики, опыта и быть готовым в их свете отбросить традиционные стандарты, установленные устаревшими теоретиками и поставить каждую отрасль знания в максимально возможной степени на службу обществу. Биология не нашла доказательств для поддержки старой наивной веры в то, что физическая организация человека, или его врожденные свойства ума и темперамента, а также способности достигли какой либо окончательной стадии, какого либо свыше установленного предела. Эти свойства еще не приблизились к "совершенству", чтобы ни подразумевать под этим словом, или к каким-нибудь физическим границам возможностей.

Человеческая порода не неизменна и не неспособна к улучшению и это так же справедливо в генетическом, как и в социальном смысле. Не пустая фантазия, что посредством сочетания благоприятного воспитания и общественных и материальных преимуществ, которые может дать социализм, с одной стороны, с научным применением генетики, освобожденной от буржуазных общественных и идеологических оков, с другой стороны - возможно будет в течение лишь нескольких поколений наделить даром даже так называемого "гения" практически каждого отдельного индивидуума - поднять фактически всю массу на уровень, на котором сейчас стоят наши, наиболее одаренные индивидуальности, те, которые больше всего способствуют прокладыванию новых путей жизни. И даже это еще только начало. Если рассматривать вопрос с более далекой перспективой, то это может быть началом биологического прогресса, с небывалой быстротой и верностью цели шагающего от одной вершины к другой. Подобный прогресс явится результатом того, что вместо случайных, колеблющихся и мучительных процессов естественного отбора, господствовавших в отдаленном прошлом, вместо близорукого, неправильного и зачастую губительного вмешательства в природу, осуществлявшегося людьми в досоциалистическую эпоху, будет сознательный социалистический контроль, основанный на разумной теории. Разрешая стоящую перед нами проблему, мы должны, прежде всего, рассмотреть некоторые известные факты, касающиеся генов. Гены - это ультра-микроскопические частички, которые составляют материальную основу жизни и находятся в половых клетках, да, собственно, и во всех клетках. Все качества живущих существ, включая человека, зависят от двух компонентов: от этих генов, которые содержат и которые наделяют их известными способностями к развитию и реагированию, и от факторов среды, включая воспитание, социальные условия и т. д., которые определяют, как будут развиваться и реализоваться эти возможности их генов.

Таким образом, в то время как различие между цивилизованным человеком и дикарем, и, в меньшей степени не наследственные различия у рядовых людей, зависят от среды, различие между "амавротическим" идиотом и нормальным человеком, и, в меньшей степени, у рядовых людей, наследственные различия зависят от генов. В причинности всякого данного различия между двумя людьми оба ряда факторов обычно присутствуют в значительной степени и на практике их нельзя полностью разделить. Но в случае выдающегося лица так называемого "гения", мы обычно можем с уверенностью заключить, что и среда, и гены оказались в необычной степени благоприятны для высокого развития. Задача создания благоприятной среды, если говорить в самом общем смысле, относится к социальным наукам, к социализму вообще. В области более специальной задачи нахождения специфических условий среды, наиболее благоприятных для генной конституции индивидуального лица, важную функцию должна выполнять генетика, занимающаяся исследованием различий между людьми в отношении генов. Однако, еще более важна ее задача дать руководство в деле фактического получения все более подходящих генов для предстоящих поколений. Наука генетики установила, что есть одно и только одно средство, с помощью которого может быть положено ценное начало в деле обеспечения все более и более благоприятными генами. Оно заключается не в прямом изменении генов, а в создании относительно высокого темпа размножения наиболее ценных генов, которые могут быть найдены по-всюду. Ибо нельзя искусственно изменять сами гены в каком-либо особом специальном направлении. Представление о том, что это может быть сделано, является пустой фантазией, вероятно, неосуществимой еще в течение тысячелетий.

Несомненно, обычное влияние среды, которая воздействует на тело или на разум человека - воспитание, лучшее питание и т.д., - хотя оно чрезвычайно важно в своем воздействии на самого индивидуума, но оно все же не приводит к улучшению или к какому-либо определенному изменению самих генов и, таким образом, поколения, следуя такому "воздействию", начинают с такими же способностями, как и их предки. Гены, конечно, могут быть изменены с помощью некоторых решительных средств, как икс-лучи, но эти изменения происходят случайным образом и в большинстве случаев результаты этого вредны. И так как случайные изменения происходят в некоторой степени также без вмешательства с нашей стороны, то мало смысла в наших попытках производить их, по-скольку они имеются в достаточных количествах уже в природных условиях. В результате накопления этих случайных естественных изменений на протяжении тысячелетий, каждый вид организма, включая человека, стал большим резервуаром сотен и даже тысяч различных генов, которые распространены в любом населении. Это приводит к существованию не наследуемых неравенств, которые были, конечно, признаны Марксом. Не производя дальнейших изменений генов, значительные результаты, следовательно, могут быть получены лишь посредством размножения и собирания лучших из этих рассеянных генов там, где они могут быть найдены, и новым комбинированием их в исключительно высокие группы. Это есть метод селекции, единственный действенный метод биологического процесса, но это такой метод, который в естественных условиях влечет за собою ту беспощадную борьбу за существование, даже между членами или группами одного и того же вида, от которой мы сейчас успешно избавляемся. Однако, уничтожая этот естественный отбор, мы сейчас в состоянии изменить его гораздо более эффективным сознательным методом, который в то же время избегает нежелательных черт естественного отбора и развивается с гораздо большей быстротой и уверенностью. Процесс, посредством которого такой биологический прогресс может быть искусственно осуществлен при минимуме вмешательства в личную жизнь, заключается в том, чтобы дать возможность всем людям, желающим принять участие в производстве детей, обладающих наилучшими генетическими свойствами, получить соответственный воспроизводительный материал для использования посредством искусственного обсеменения. Несомненно, к этому методу будут, прежде всего, обращаться женщины, которые по каким-либо причинам вынуждены, в силу обстоятельств, оставаться незамужними. Статистика показывает, что имеются районы с значительным преобладанием женского населения, женщин, которые никогда не имели возможности выйти замуж и, пожалуй, никогда не будут иметь эту возможность.

Отчасти это вызывалось войной и миграцией, а отчасти более высокой "естественной" смертностью мужчин в большинстве общин. И даже в общинах с одинаковым количеством обоих полов многие женщины остаются по тем или иным причинам одинокими. Большинство из этих многих женщин совершенно нормальны в отношении их биологических способностей к материнству и их желанию его. При современных социальных условиях в СССР, где так много делается для помощи материнству и младенчеству, многие из этих женщин, несомненно, будут рады стать матерями, в особенности, если они могут это сделать, не вызывая личных сплетен и подозрений, и таким путем, который будет признан совершенно приемлемым в общественном отношении, и если в то же время им будет представлена возможность иметь детей с необычайно высоким шансом, что они будут одаренными и желанными. То же будет относится к многим вдовам и к многим женам бесплодных мужей. В таких случаях могут предоставляться некоторые специальные условия или помощь. Деторождение у таких женщин, посредством этого способа искусственного обсеменения, уже фактически успешно проводилось в течение ряда лет рядом докторов и особенно популярно в Узбекистане, где это практикуется доктором Шороховой. Следует понять, что процесс искусственного обсеменения сам по себе не влечет никакого полового акта у индивидуума и не мешает осуществлению им нормальных любовных отношений и полового акта, который продолжается как обычно, и может быть связан с таким контролем над деторождением, который желателен. Таким образом, к искусственному обсеменению могут также прибегать брачные пары, желающие иметь детей с необычайно высокими генетическими качествами, причем это не нарушает любовных отношений между партнерами. Отсюда следует ожидать, что вероятно, будет не мало таких пар, которые, усвоив новый и более высокий уровень социальной этики, и даже завидуя успеху знакомых старых дев, пожелают таким путем добавить к своей семье "полуприемного" ребенка, обещающего быть исключительно желанным и которым они смогут особенно гордиться. В этой связи следует заметить, что нет такого естественного закона, который определял бы, чтобы человек инстинктивно хотел и любил именно продукт своей собственной спермы или яйца. Он естественно любит и чувствует своим такого ребенка, с которым он был связан и который зависит от него и его любит, и которому он, в его беспомощности, оказывал заботу и воспитывал. Примитивный человек, который не имел представления о том, что ребенок происходит от его спермы или яйца, и даже не понимал, что дети являются результатом оплодотворения, тем не менее любил своих детей, как это показали современные исследования о некоторых примитивных племенах. На деле зачастую по установленному обычаю, реальный физический отец не играл общественной роли родителя в отношении ребенка и эта роль поручалась какому-нибудь другому мужчине, который действовал в качестве преданного родителя ребенка. Правда, мы сейчас, укоренившись в традициях буржуазного общества, проникнуты идеей о том, что наш ребенок должен происходить от наших собственных половых клеток. И было бы неразумно оскорблять чувства, которые в результате давно установившихся обычаев стали связаны с этой идеей. Эти чувства должно быть использованы для способствования целям воспроизводства и никого не надо заставлять действовать в противовес им. Но с постепенным ростом понимания больших социальных возможностей и обязанностей воспроизводства и при отделении воспроизводства от полового акта эти чувства все больше будут заменяться другими, столь же сильными и действенными для дела создания высокого типа семейной жизни. Эти чувства будут строиться на более высоком и все более сильном основании морали: той морали, в которой индивидуум находит свое величайшее удовлетворение в сознании того, что он способствует оказанию особо ценной услуги обществу. В этом случае содействовать его удовлетворению будет также прямая радость от того, что он воспитывает как своего, такого ребенка, который будет особенно замечательным. Таким образом семейная жизнь, продолжаясь, будет развиваться в направлении еще более высокого уровня, чем раньше, и любовь родителей будет еще больше укрепляться их совместной преданностью этой особой вдохновляющей и радостной социальной задаче. Как можно предвидеть, будет сильная тенденция к увеличению деторождаемости в результате дополнительного стимула к воспроизводству, вытекающего из этой возможности иметь детей, которые особо одарены, милы, сильны и желанны во всех отношениях, причем это будет особая честь для родителей. Это увеличение будет иметь место главным образом в тех слоях общества, которые будут обладать более высоко-развитым общественным сознанием, и ввиду этого будут вероятно оказывать особо благодеятельное влияние на развивающегося ребенка.

Как показывает генетика, переход к ребенку каких-либо специальных генов, имеющихся у родителей, в каждом данном случае является в известной степени делом случая. Но этот случай ограничен и управляется определенными законами, которые позволяют нам сказать, что ребенок высокоодаренного индивидуума имеет гораздо больше шансов, чем средний ребенок, получить по меньшей мере значительную часть его одаренности. Это отнюдь не значит, что почти все дети будут выдающимися. Но, группируя вместе все подобные случаи, можно сказать, что если один из родителей имеет исключительно высокую одаренность в отношении каких-либо желательных черт интеллекта, темперамента или физического развития, то его дети будут в среднем занимать промежуточное место в своих наследственных качествах между весьма высоким уровнем родителей и средним общим уровнем. И вполне возможно посредством техники искусственного обсеменения, которое развито в этой стране, использовать для таких целей воспроизводственный материал наиболее трансцендентно высоких личностей, одного из 50 тысяч или одного из 100 тыс., ибо эта техника дает возможность применения этого материала свыше чем в 50 тыс. случаях.

Таким образом, даже если учесть, что дети в среднем стоят только на полпути и весьма различаются ввиду роли случая, все же может быть сделан весьма значительный шаг даже на протяжении одного поколения. И характер этого шага на деле будет становиться очевидным уже через несколько лет, ибо за это время многие дети достаточно разовьются для того, чтобы можно было определенно распознать их как отсталых или развитых. Через 20 лет уже будут весьма знаменательные результаты, способствующие благу народа. И если к этому времени капитализм все еще будет существовать за нашими границами, это биологическое богатство наших молодых кадров уже и так громадное в результате воздействия общества и среды, но еще дополнено и средствами генетики, не может не создать весьма значительных преимуществ для нас. Делая шаг за шагом на этом пути на протяжении ряда поколений, многие быстро достигнут уровня, который соответствует уровню генетически наиболее ценных индивидуумов современности, или который, посредством комбинации различных черт одаренности последних, в общей сумме даже превосходит его. А это в свою очередь даст такого рода генетически сильные средства, которые послужат животворящим элементом, распространяющимся среди всего населения. Таким образом наиболее ценные гены сильно размножатся и получат все шансы вступить в еще лучшие комбинации. В то же время население в целом воспроизводится и постепенно получает преимущество поглощать и вступать в сочетание с этими ценными генами. Наследственность обычного человека в последующих поколениях не исчезает, но она получает все более ценные добавления и таким образом имеет возможность находить себе выражение в более полной и широкой жизни. Ибо наследственная конституция данного индивидуума никогда не исследуется [наследуется] как неделимое целое; но его элементарные части, его гены всегда рассеиваются, смешиваются и сочетаются с другими по мере того, как одно поколение сменяет другое.

Все вышеизложенное представляет собою совершенную антитезу "чистоте расы" и так называемой "евгенике" национал-социалистов и им подобных, которые создают искусственную иерархию рас и классов, клеймя как низшие тех, которых капитализм хочет угнетать и, выступая против них с ножом стерилизации и ограничения. Социальный путь, наоборот, является позитивным, и стремится к обильному воспроизводству, которое комбинирует высшие черты одаренности каждой расы, как это происходит в бесклассовом обществе. Он не проводит гнусного различия между человеком и его соседом, потому что генетический материал, который он распространяет для совершенно добровольного использования получается из столь исключительных источников, что физически все будут рады признать его выдающуюся ценность. Многие матери завтрашнего дня, освобожденные от оков религиозных предрассудков, будут горды смешать свою плазму с плазмой Ленина или Дарвина, и дать обществу ребенка, наследующего их биологические качества. Когда индивидуальные различия носят такой сильный характер, как в данных случаях, то каждый их признает, и действовать на основе этого признания, - значит, только быть реалистом и объединять нашу теорию с нашей практикой. Особенно важно, чтобы наша практика была правильна в этой области, ибо какой материал столь важен для нас как наш человеческий материал? И будет признано, что при определении производства детей, главный интерес - это интерес самих детей и дальнейшего потомства. Именно о них нужно заботиться, и этому мы должны способствовать в соответствии с нашими возможностями. Таким образом долг нынешнего поколения позаботиться о том, чтобы последующее поколение обладало наилучшими генетическими качествами, а также наивысшей техникой и социальной структурой, которыми мы можем его наделить.

Рассматривая этот вопрос в его исторической и доисторической перспективе, мы видим, что великий путь биологической эволюции, который через тысячи миллионов лет пронес жизнь от микроба до человека, совершался под влиянием сил случайных вариаций и естественного отбора, как это впервые показал Дарвин и как это гораздо более ясно показала современная генетика. Этот процесс дал великие результаты, но он в своем существе жесток и мучителен, и большинство видов как большинство индивидов приносилось в жертву на алтарь "испытаний и ошибок". После того, как человек постепенно развился до его нынешней биологической стадии, его разум в сочетании с его социальными чертами, дал возможность накопить традиции, сопровождавшиеся социальной эволюцией, которая следовала своим собственным законам. Это были экономические и социальные законы, как показал Маркс и Энгельс. И вот обстановка, созданная таким образом социальной эволюцией человека, породила условия, мешавшие дальнейшему воздействию естественного отбора, т. е. человеку удалось отчасти освободиться от этой жестокой узды. В соответствии с этим его биологическая эволюция стала постепенно приостанавливаться, а в некоторых отношениях, он, пожалуй, стал биологически даже слабее.

Как известно, великое зрелище варварства и последующей цивилизации, всего развития человека в исторические времена в области науки, техники, организации и т.д. представляет собой в своей основе чисто экономический и социальный прогресс, т.е. чисто биологические черты примитивного человека, хотя далеко не "совершенные" были уже такими же как и биологические черты современного цивилизованного человека. Ныне при социализме достигнут поворотный пункт в социальной эволюции, когда мы впервые можем действительно взглянуть в будущее и когда мы внезапно увидели новые и бесконечные перспективы социальной эволюции, открывающиеся перед нами, при чем даже не необходим дальнейший прогресс в основе биологической природы человека, т.е. в его наследственных чертах, для того, чтобы это развитие вперед продолжалось. Но в то же время уже совершенно необязательно, чтобы развитие человека ограничивалось только каким-либо одним рядом методов. Ибо сейчас впервые становится возможным двигаться одновременно во всех направлениях и даже в биологическом направлении. Это значит, что развитие социальной организации через те законы, которые свойственны экономическим и общественным переменам, привели нас посредством диалектического развития к такой стадии, которая позволяет осуществить новые типы взаимодействия между социальным и биологическим. На этой стадии становится возможным начать сознательный общественный контроль не только над социальной эволюцией как таковой, но через нее, также и над биологической эволюцией. Учитывая огромные результаты, достигнутые в прошлом естественной биологической эволюцией, нельзя сомневаться в потенциальной ценности биологических методов прогресса. Но новое биологическое движение вперед должно происходить не так, как этого бы хотели реакционеры - посредством поворота назад колес социальной эволюции и восстановления процессов подобных естественному отбору, от которых человек с такими муками избавился; оно должно происходить на основе введения новой и более высокой искусственной техники, которая позволит руководить воспроизводство[м] позитивно, человечно и сознательно в интересах общества и самого человека. Таким образом, вновь возобновится биологическая эволюция, на этот раз на службе социальной эволюции, и она займет свое место наряду с улучшением техники и неодушевленных машин, как одно из средств, применяемых для способствования социальной эволюции.

Таковыми представляются мне вкратце диалектические взгляды на отношения между биологической и социальной эволюцией, и действительная большевистская атака на эту проблему будет основана на полном признании этих отношений. В виду непосредственно предстоящей дискуссии по вопросам, относящимся к генетике, важно, чтобы позиция советской генетики в этом вопросе была быстро выяснена. Она должна иметь свою точку зрения, позитивную большевистскую точку зрения в противовес так называемой "чистоте расы" и извращенным "евгеническим" учениям наци и их союзников, с одной стороны, и теории "лессе-фер" и "не торопитесь" отчаявшихся либералов - с другой стороны. Большинство либералов стоит на позиции практической беспомощности и бессилия в отношении биологической эволюции человека, заявляя, что здесь можно сделать очень мало или ничего. Это соответствует их политическому индивидуализму и безнадежности. И даже некоторые коммунисты, у которых отсутствует достаточная биологическая база, или которые находятся под влиянием либеральной мысли, скатились на пессимистическую либеральную позицию. Позитивный, или как я бы хотел назвать его, "большевистский" взгляд на вышеизложенное, был недавно сформулирован мною в книге "Выход из мрака", в которой развито больше деталей, чем это могло быть сделано выше. Эту точку зрения поддерживает группа некоторых наиболее способных современных генетиков мира. Все они в отличие от генетиков двух других лагерей принадлежат к политической левой и горячо сочувствуют Советскому Союзу. Друзья дела коммунизма в общем объединяются на их стороне, как это показывают благоприятные обзоры об упомянутой книге в таких находящихся в руках коммунистов органах, как "Дейли Воркер" - Нью-Иорк, "Нью-Массес" и "Бук Унион" и даже как в "Нью Рипаблик". Мы надеемся, что Вы примете этот взгляд благожелательно и со временем найдете возможным, по крайней мере в некоторых размерах, подвергнуть его предварительному испытанию на практике. Ибо наша наука генетики с ее огромными возможностями для человека, не должна оставаться в стороне, но подобно другим наукам должна динамически и действенно занять свое место в великом центральном потоке социалистического развития. Таким образом, Октябрьская революция окажется поворотным пунктом не только в социальной организации, в развитии техники и в завоевании человеком неодушевленной природы, но о ней всегда будут помнить так же, как о поворотном пункте в долгой истории биологического развития, которое на протяжении миллионов веков развило жизнь так далеко и все же так медленно, с такими потерями, страданиями и ошибочными опытами. Отбросив ложных богов, человек, организованный при социализме, должен взять на себя роль творца, завоевывая с большевистским энтузиазмом также и ту неприступную крепость, в которой находится ключ к его собственному внутреннему существу.

Безнадежно отставшие даже в этой области, на которую они ложно претендовали, как на принадлежащую только им, буржуазные и фашистские страны окажутся побитыми, выражая бессильными фразами свое смущение. С другой стороны, как показывает упомянутый выше обзор, авангард рабочих в этих странах будет поднят сознанием этих глубоких возможностей даже биологического прогресса, который благодаря социализму, получает возможность своего осуществления. Они таким образом получат еще больший стимул и поощрение при виде всеобъемлющего характера происходящего здесь прогресса. Имеется, конечно, много важных принципиальных и практических моментов, связанных с этими предложениями, которым нет места в данном письме. Некоторые из них рассматриваются в упомянутой книге, экземпляр которой я Вам посылаю отдельно. Я буду рад дать любые дальнейшие подробности по этим вопросам, если это будет желательно.
С глубоким уважением, братски ваш Г.Г.МЁЛЛЕР - старший генетик Института генетики при Академии Наук СССР, Москва; член Национальной Академии Наук США; иностранный член Академии Наук СССР".

Следует обратить внимание, что, культивируя "искусственное обсеменение", Мёллер говорит о новом эффективном научном способе: "Это есть метод селекции, единственный действенный метод биологического процесса", и это есть та новая наука, которую прогнозировал Гуссерль и которую под именем "генетической селекции" пытался внедрить академик Н.И.Вавилов, за что отдал свою жизнь. Итак, футурологическая утопия Мёллера дала завершённый образ семьи, как единственного противоядия террористического деструктивного поведения. В институт семьи сворачивается философия террора, как действенное отрицание террора, как невозможность бытия убийства в абстракции и философском отвлечении. Террор всегда абсолютно догматичен и совершенно необтекаем, в философском плане не просто перекрывается, но целиком уничтожается (аннигилируется) семьёй, вследствие чего террор в любой модификации (коллективной (государственной) или индивидуальной) обладает политической природой, парагенетически (братски) родственной демократии демоса. Итак, если террор есть синтезирование отрицательных эмоций человека, то семья суть ансамбль положительных эмоций индивида. Философия террора таит в себе конструктивно важный, но на внешний вид парадоксальный, момент: террор зиждется на враждебном пренебрежении к жизни, своей и чужой, а семья есть высшая консолидированная прелесть жизни, и потому отрицает террор. И вновь рефлексия извлекает из глубины мысли ту же неопрятную фигуру: террор против террора. Этот парадокс есть последний из длиннобородых дефектов классического мировоззрения, о чём будет сказано в дальнейшем.

Классическая теория познания в лице точных наук ещё с античных времён не могла освоить такой феномен реальной действительности как жизнь. Она (жизнь) настолько опровергала всё научное достояние, законы, каноны, приёмы, что в науке её признавали случайностью, недо-разумением, "злой шуткой". Знаменитый философ Анри Бергсон писал: "Все наши анализы показывают усилие жизни подниматься на склон, по которому спускается вещество... Конечно, жизнь, развивающаяся на поверхности нашей планеты, связана с веществом... Она прикована к организму, который подчиняет её общим законам инертного вещества. Но всё происходит так, как если бы она стремилась освободиться от этих законов". Один из идеологов точной науки ХХ века Эрвин Шредингер посвятил этой теме специальную работу "Что такое жизнь?" ("What is Life?"), но ничего, кроме туманного термина "отрицательная энтропия", который был тут же забыт, не получилось. Французский биолог Леконт дю Нюи своеобразно высказал своё недоумение: "Есть нечто, чего я не могу понять: это связь, которая существует между элементарным хаосом и последовательностью, соединяющей его со всё более сложными явлениями, приводящими в конце концов к жизни", и на основе теории вероятности пришёл в итоге к заключению, что "...невозможно в настоящее время объяснить появление жизни, исходя из чистого случая, т.е. на основе нашей современной науки". Темпераментный Антуан де Сент-Экзюпери в восторге кричал: "Я - ошибка в расчёте: я - жизнь!". Неприкаянность жизни и её чуждость рационально познанной природе замечательно показал в пейзажной зарисовке Борис Пастернак: "Молодой лес под насыпью был почти ещё гол, как зимой. Только в почках, которыми он был сплошь закапан, как воском, завелось что-то лишнее, какой-то непорядок, вроде грязи или припухлости, и этим лишним, этим непорядком и грязью была жизнь, зелёным пламенем листвы охватившая первые распустившиеся в лесу деревья". Итак, ни с какой стороны классического знания и ни в одной из его отраслей нет выхода на жизнь, как реальной данности, а в свете классической методологии это означает отвержение и неприятие жизни как определённой ценности. Следовательно, террор суть метастаз старой классической идеологии, а современная эра террора есть рудимент натуралистического мировоззрения. Отсюда очевидно значение усилий Э.Гуссерля по созданию новой науки, невзирая на внутренние противоречия его методологии.

Гуссерль не только прогнозировал новую науку, но и дал её рецепт или диагностический критерий: "Превращение чаяний глубокомыслия в ясные рациональные образования - вот в чём заключается существенный процесс новообразования строгих наук" (2000, с.741). Гуссерль сочленяет познавательным браком две константы, которые в классической гносеологии рассматривались не только в отрыве, но даже как противопоказания друг другу: интуицию и логику (ratio). Неожиданно оказалось, что русский геолог Н.Е.Мартьянов, - "во глубине сибирских руд", вдали от респектабельной университетской Европы, - самостоятельно сформулировал эту максиму: "Но научным мы называем именно логическое познание природы. И потому научно познанным мы считаем то и только то, что изложено и обосновано языком логики. Поэтому интуитивно найденное решение есть всего лишь первый этап научного познания, за которым следует длительный труд, часто охватывающий всю жизнь учёного, труд перевода интуитивного решения на язык логики" (2003, с.35). В отличие от европейского философа русский геолог не остался в волнах умозрительного глубокомыслия, а поставил эту максиму двигателем внутреннего сгорания своего анализа, давшего научную теорию, эпиграфом к которой Мартьянов поставил слова великого математика Анри Пуанкаре: "Логика и интуиция играют каждая свою необходимую роль. Логика, которая одна может дать достоверность, есть орудие доказательства; интуиция есть орудие открытия".

Итак, новая наука, о которой Гуссерль говорил в порядке постановки вопроса, была создана Н.Е.Мартьяновым под именем теории пульсаций Земли, и опубликована только в начале третьего тысячелетия, через двадцать лет после смерти автора. Но что такое пульсации, о которых Гуссерль и философия вообще не упоминают ровным счётом ничего? В науке под пульсациями понимают регулярные колебания или чередование разнознаковых моментов (противоположностей): сжатие - расширение, трансгрессия - регрессия, день - ночь. Пульсации не объект открытия Мартьянова, - они были известны давно и очень широко в астрономии. Мартьянову принадлежит неоценимая заслуга в том, что в естествознание он ввёл мышление, благодаря которому пульсации стали динамическим принципом сущего. Мартьянов дал блестящее, равное дарвиновскому, эмпирическое обоснование такого рода пульсаций на планете Земля и в космосе.

Величайшим достижением человеческой науки и истина, с которой первородная греческая наука началась как наука, было открытие двойственности природы, то есть органическое сочетание противоположностей и единство крайностей. Но осуществление динамической связи и взаимодействие этих антиподов было загадкой для греков, и Аристотель говорил: "а как вещи будут получаться из противоположностей там, где противоположности имеются, этого не говорят: ведь противоположности не могут испытывать воздействия друг от друга" (1975, т.1, с.317). Тайна сохранилась и через две тысячи лет, и классик европейской философии Фридрих Шеллинг заявил: "...а именно то, что продукт может возникнуть лишь вследствие столкновения противоположных тенденций, а эти противоположные тенденции взаимно уничтожают друг друга" (1998, с.256). Закон математики гласит: "плюс" на "минус" даёт "нуль". "Столкновения" (подавление, угнетение), таким способом, становятся универсальным образом взаимодействия всех тел в классическом мире, и отсюда объявляется неопрятная фигура террор против террора как динамическое средство существования, который человек перенёс в хозяйственную область, обзаведясь своим экологическим недомоганием. Если говорить о новой науке, то, прежде всего, следует иметь в виду парадигму, способную не столько решить апорию террора (это есть семья), сколько справиться с предикатом "против". Пульсации стали разгадкой этой вековечной мистерии науки.

По вполне понятным причинам я не могу вдаваться в подробности мартьяновского представления о пульсациях. Но для выразительности основного смысла теории необходимо сослаться на самый яркий макет пульсационной механики: это человек с его пульсационной деятельностью сердца, кровообращения, движения, дыхания. И в дополнение процитировать Мартьянова: "...пульсации есть основной закон развития космических тел" (2003, с.111). Благодаря пульсациям террор не может подавить семью, а семья не способна уничтожить террор.

Теория пульсаций Земли, однако, таит в себе некое качество, о каком не успел сказать великий учёный Н.Е.Мартьянов, а великий философ Э.Гуссерль не мог и помыслить: человек является не только носителем макета пульсационной механики, но и первично-инициативным механиком пульсаций. Это означает, что человек способен в своём человеческом местообитании не только придать в пульсациях приоритет семьи, но и создать механику таких пульсаций, которые через идеологию семьи покончат с террором как таковым и изымут насилие из поведенческих нормативов человека. Поэтому закон пульсаций отнюдь не идентичен тривиальному научному закону (типа закона всемирного тяготения) с его универсализмом, категорическим императивом содержания и диктатурой смысла, ибо законодателем пульсаций выступает человек.

Таков образ новой науки и идея этой науки была оглашена задолго до Мартьянова: в конце ХIХ века юный В.И.Вернадский протрубил "Человек - геологическая сила" и приступил к воплощению этой идеи в идеологию, сотворяя теорию биосферы - самое значительное произведение естествознания ХХ века. Наука впервые стала практически осваивать не дух и материю попеременно, а их единство, как третью реальность; в дневнике В.И.Вернадский записал: "Обычно духовный мир человека (мир свободы Канта) отделяют от мира природы. Раз для нас ход цивилизации и духовного творчества человека отражается в определённой и неизменной по направлению с остальными проявлениями живого вещества форме в геохимических явлениях, не следует ли отсюда, что это деление двух миров только кажущееся?". Но, став идеологией, эта идея не стала идеалом, и не может стать им, пока биосфера Вернадского, пульсации Мартьянова, генетическая селекция Вавилова, ландшафтное учение Полынова, тектология Богданова существуют в качестве отдельных постижений гениев и не смогут слиться в одну колоссальную логию, которой я осмелился дать название русская либеральная наука. Тогда перед человечеством откроется перспектива, где человеческая личность взойдёт под венец, а её главным учебным заведением станет институт семьи.

На Савинкове завершился уникальный период русской истории - период русского терроризма. Но сама эра террора не только не закончилась, но в наше время приобрела совершенно новую модификацию, по виду как бы возрождающую индивидуальный террор, - речь идёт об исламском терроре. Однако аналогия между исламским террором и русским индивидуальным террором лишь внешняя и касается только индивидуальности совершения актов террора. Исламское насилие качественно отличается от внутреннего содержания русского индивидуального террора: пренебрежение ценой человеческой жизни, полагающейся в основе индивидуального террора, имеет различную природу в русском и исламском случаях: в первом - это ложный идеал, во втором - это политический наказ.

Исламский террор ведётся под эгидой религиозного воззрения, но нет у человечества религии, которая, соответствуя своему подлинному назначению religare (связывать), не отвергала бы идею о ничтожности человеческой жизни и террор, как метод этой идеи. С помощью религиозной проповеди и наглядной пропаганды истинных мусульманских ценностей можно быстро покончить с исламским террором, но мировое мусульманское духовенство этим не занимается, и нет в нём личностей, равных по формату Савинкову, иначе бессмысленный джихад даже не возникал бы. Исламский террор в своём концептуальном разрезе есть не что иное, как изнанка демократии демоса, как воинственная антитеза монополизму демократического порядка и тоталитарной экспансии демократических принципов, принимаемых по невежеству за христианские ценности. Однако оппозиция устройству по типу демократии демоса бытует во многих религиях, - не только в христианской, но буддистской, иудейской, индуистской, но лишь в мусульманской среде оно приняло облик террористского убийства мирных людей. Главным диагностическим признаком исламского террора следует считать его распространение за пределы мусульманских территорий и его экспансию на всю планету людей. "Глобальный" для исламского террора есть не прилагательный эпитет, а суть существительного определения. Глобальный исламский террор, совместно с военно-полицейскими акциями и войнами, которые он вызывает против себя, относится к одному разряду - деструктивной, разрушительной деятельности человеческого духа, и в наше время занимает пик этой деятельности. Это означает, что исламский террор не может быть религиозным, духовным или нравственным явлением, а исключительно плоть от плоти политической генерации. Международное мусульманское духовенство, не проводя продуктивного и решительного противоборства террору, занимает выжидательную позу и проводит тем самым политику пособничества глобальному исламскому террору; особенно в этом заметно осторожное и коварное российское мусульманство, которое на смену разгромленному чеченскому террору подготавливает новый ударный отряд - крымских татар.

Любое историческое свершение обладает историческими уроками, тобто знаниями о прошлом, эффективных в настоящем. Урок русского терроризма налицо: савинковский индивидуальный террор был подавлен монолитным коллективным террором советской власти. В противостоянии с глобальным исламским террором аналогичная сила принадлежит демократическим цивилизованным странам, но только теоретически. А практически, каждая страна, обладая, в силу своей демократической природы, непоследовательностью, демагогичностью и своекорыстием, участвует в совокупном создании незабвенного образа "лебедя, рака и щуки", следствием чего становится консолидация и зловещая иранизация исламского террора. Грубейшая ошибка Израиля в так называемой второй ливанской войне, обязанная бездарности и политической амбициозности руководства страны, поставила точку отсчёта этой тенденции. Однако фактически это уже не тенденция, а полная реальность, которую европейские высоколобые демократы не считают достойным серьёзного внимания. Третья мировая война началась 11 сентября 2001 года, и такую войну мир ещё не видел: без поля боя, без фронтов, без войск, внутри демократических пространств. Позор Израиля во второй ливанской войне показал, что враг не только силён, но и подготовлен. А демократический мир не может избежать заблуждения на грани провокации, видя в этом конфликте "борьбу цивилизаций", ибо не было, нет и никогда не будет цивилизации убийства, - исламский террор не имеет никакого отношения к мусульманской цивилизации. Ислам уже давно перестал быть религией, ислам сегодня - это военная доктрина. Фанаты ислама не стремятся к чистоте своей веры, а мнительно подыскивают поводы (даже самые ничтожные, типа неугодных карикатур или цитат) для конфронтации, для насильственных демонстраций своей силы. Демократопоклонники же рубят сук, на котором сидят, предварительно накинув верёвку на шею.

Изложенные размышления об исламском терроре, однако, есть не более чем ремарки и реплики в объёме обширной темы, заслуживающей отдельного и специализированного рассмотрения и для которой здесь нет места. Упоминание об исламском терроре по курсу ведущейся беседы связано с тем, что новейшие, ещё сплошь гипотетические, научные представления утверждают пропорциональную связь между деструктивной человеческой деятельностью и разрушительной природной стихией, а структурная сингония связи зиждется на первично-инициативной роли человеческого фактора; другими словами, человеческий террор есть детерминанта террора природы на современном этапе развития биосферы. Такова сентенция, которая рассматривается далее в порядке постановки проблемы, по сути которой кажется необходимым придать противоборству с исламским террором высшую степень активности, ибо деструктивная опасность глобального исламского террора, в свете новой науки, неоднократно усиливается по сравнению с традиционным восприятием террора.

III. ТЕРРОР СТИХИЙНОЙ ПРИРОДЫ

"Не то, что мните вы, природа:
Не слепок, не бездушный лик -
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык".
Фёдор ТЮТЧЕВ

"И в небе, и в земле
Сокрыто больше, чем
Снится вашей мудрости,
Горацио".
Уильям ШЕКСПИР

В чисто формальном отношении террор при любом его виде (философском - как бездуховность, лингвистическом - как страх, психологическом - как деструкция души) понимается в качестве реакции человека на размер, степень и форму насилия к самому себе со стороны. Через человека аналогично выводится и террор природы как реактивная величина разрушительного или губительного воздействия стихийных сил. Однако для террора природы оценка через человека не является достаточным показателем, ибо при природных катаклизмах погублению подвергается любая другая жизнь - растительная и животная, а также геологические структуры и рельефные формы.

В этом различии нет принципиальных расхождений между рукотворным и естественным террором, а только дополнительная характеристика явления, которая более ясно, чем с человеческой стороны, высвечивает существеннейшую особенность террора в целом. В терроре природы отсутствует внешний или посторонний предмет, материальное явление или объективный фактор, исполняющий роль источника или причины разрушительных действий стихийных сил, и в самом террористическом акте принимают участие те же элементы, что в нормальном течении процесса. Гидросфера Земли, или, говоря проще, вода имеет уникальное значение для планеты, жизни человека и, как считают, связана со всеми процессами на Земле; она является вместилищем богатейшей фаунистической и флористической жизни планеты. Но как только вода из нормального состояния превращается в наводнение, штормы, потопы, она уничтожает полностью всё то, что сама породила. Аналогичная ситуация наблюдается в атмосфере: воздух есть необходимый элемент любой жизни, но в форме ветра, урагана, смерча этот воздух становится губительным для жизни. Вулканическая и магматическая жизнь не прекращается в недрах планеты ни на иоту времени, но, возбудившись до состояния извержения, вулканы терроризируют человека и природу; аналогично землетрясения.

Единственное, чем кардинально отличается друг от друга эти две формы (нормальная и аномальная), выступает динамика вещества, тобто энергия в её буквальном механическом пребывании. Таким образом, первоисточник разрушительного природного криза имеет не качественный, а количественный характер. Приобретение внутренней энергией природного объекта (гидросфера, атмосфера, литосфера) экстремальных значений при соблюдении функциональных особенностей процесса, к которым стихия неизбежно возвращается, - это и есть буйство неорганических сил, оборачивающееся террором природы. Следовательно, возбудителем террора природы является не вещество, а состояние, и террором необходимо знать активную крайность единой структуры. Вся суть проблемы, таким образом, заключена в причине, посредством которой вызывается энергетическое возбуждение системы, а точнее, определяется природа данной причины: внешней по отношению к системе или объекту стихийного террора (климатическому, вулканическому, океаническому), обусловленной экзогенной силой, либо внутренней, погружённой в недра самой системы, производимой эндогенной силой.

Наблюдения о том, что природный катаклизм производится не новым веществом, а новым состоянием, относится к разряду зримых эмпирических очевидностей, данных в непосредственном ощущении. А суждение о природе энергетического генератора системы (экзогенного иди эндогенного) является познавательной категорией и зависит от способа мышления и научного мировоззрения. В этом пункте новое научное (интуитивно-логическое) познание наиболее обнажено заявляет о себе как антитезис традиционному рациональному мышлении. В настоящее время во взглядах на причину природных катаклизмов безраздельно господствует экзогенная доктрина, признающая только внешние воздействия. Из необозримого множества выводов, заключений и руководств на этот счёт лучше и более всего используется климатическая сфера, хотя бы потому, что климатический фактор касается каждого человека каждый день. В качестве примера я приведу мнение из авторитетной университетской среды. Американские учёные из Техасского университета в Остине и NASA считают, что изменения климата на Земле ведёт к существенным изменениям формы планеты: за последние 28 лет Земля несколько раз сжималась в полюсах и увеличивалась в экваторе. Как поясняют Миканг Ченг, член этой группы, форма изменяется потому, что происходит перераспределение общей массы воды. По словам учёного, этот процесс до сих пор был цикличен: он повторился дважды - через каждые 10 лет.

Список экзогенных причин климатических (равно, гидрологических, океанических, вулканических, тектонических) потрясений очень разнообразен и многая часть их имеет комплексный характер, тобто объясняет одновременно разновидовые природные катаклизмы, - к таким относятся все астрономические (космические), а также колебания и изменения геофизических параметров фигуры Земли (миграция полюсов, флуктуации угла наклона оси и скорости вращения планеты и прочая). Для климатических эксцессов наиболее популярным объяснением служит так называемый парниковый эффект. Парниковый эффект выводится из плотного скопления в атмосфере углекислого газа, образованного при интенсивной хозяйственной деятельности, в силу чего нарушается теплообмен между поверхностью земли и атмосферой. Углекислый газ поглощается растительной оболочной планеты, но при массовой вырубке лесов, особенно в экваториальной зоне, оставшаяся растительность не справляется с поглощением и чахнет от переизбытка углекислоты. Считается, что поглощение последней присуще и жидкой среде Земли, но её доля постепенно снижается: нефть, попавшая в море после катастроф танкеров, на много десятилетий уничтожает флору поверхностных вод, предназначенных для фотосинтеза. В результате наступает глобальное потепление, которое официально объявлено персонально ответственным за все климатические беспорядки, выражающиеся в энергетическом экстремализме. Итак, природный катаклизм определяется современным научным воззрением из той же неопрятной фигуры террор против террора: террор природы как реакция на террор человека. Это означает, что доказательное поле стихийной деструкции принадлежит экономическому бытию человека и, будучи обычной формой хозяйственной деятельности последнего, террор лишается той специфики, какую он обнаруживает сквозь духовную призму.

И, тем не менее, практически все эмпирические и наглядные сводки тяготеют к основной особенности духовного удостоверения: к предсказательной функции, к знанию будущего или иллюзии будущего. Особенно это свойственно климатическим показателям: метеорологические прогнозы стали такой же обыденностью, как сами климатические катавасии, и человек нуждается в этих сведениях не только потому, что зависит от них, но и потому, что знание о будущем усиливает его уверенность в себе и поднимает его духостояние. В этом свёрнуто коренное противоречие: вера человека в своё будущее свободно от террора и в своё ощущение будущего человек не допускает даже намёка насилия, тогда как научное предсказание транслирует в прогнозы схему террор против террора. В итоге такие взаимоисключающие посылки не могли не породить равно отрицающие друг друга заключения.

В натуральном виде это выглядит следующим образом: "Засухи последних лет в одной части Европы и наводнения в другой - лишь начало неблагоприятных изменений климата. Таков прогноз учёных на ближайшие десятилетия согласно результатам исследования Гамбургского института метеорологии Макса Планка. Его опубликовал недавно германский "Журнал Погоды" ("Wettermagazin"). По оценке журнала, это первый детальный прогноз климатических изменений в Европе, составленный до 2100 года. По данным исследователей, тенденции климатических изменений весьма серьёзны. Например, южные и юго-восточные регионы Европы будут настолько часто страдать от продолжительной засухи, что могут превратиться в настоящие пустыни. Учёные указывают и на возможные последствия для развития экономики европейских стран, которые затронет засуха. Прежде всего, пострадает сельское хозяйство, более того существует опасность даже полной невозможности выращивания традиционных для региона сельхозкультур. Об этом и раньше, в 2003 году предупреждала Европейская Комиссия в специальном бюллетене, посвящённом проблемам изменения климата. Данные Объединённого исследовательского центра при ЕК в Брюсселе, свидетельствуют о том, что продолжительная жара 2003 года вызвала сокращение урожая зерновых по всей южной Европе. Например, высокие температуры и нехватка воды на четверть уменьшили урожай кукурузы и сахарной свеклы в Италии, а урожай пшеницы Португалии упал на треть. Германские исследователи предсказывают и другие негативные последствия для экономики стран Южной Европы - например, резкое сокращение доходов от туризма. Жара и сухой климат могут стать настолько невыносимыми, что многие туристы предпочтут не подвергать свой организм таким экстремальным нагрузкам.

Оптимистические прогнозы для развития сельского хозяйства в северной части Европы, прозвучавшие в том же бюллетене Европейской Комиссии в 2003 году, могут не подтвердиться.

Существуют и другие оптимистические прогнозы для сельского хозяйства в Северной Европе - например, прогноз 2002 года Юргена Олезена из датского Института сельскохозяйственный наук и Марко Бинди из Флорентийского университета в Италии. Их анализ предсказывает, что производительность сельского хозяйства в северной Европе будет расти, поскольку здесь станет более влажно. Повышение температуры и увеличение содержания двуокиси углерода и дальше будут увеличивать урожаи в данном регионе.

Действительно, жара 2003 года в Европе позволила резко увеличить урожаи в Ирландии, Дании, Швеции и Финляндии. Но если последний прогноз исследователей Института Макса Планка окажется верным, говорить о возможных успехах сельского хозяйства в северных районах Европы пока не стоит. Как сообщает доклад в "Wettermagazin", в Северной Европе, за грядущие 30 лет количество осадков в осенне-зимний период может удвоиться, что приведёт к частым наводнениям. Они могут нанести существенный вред сельскому хозяйству, смывая плодородный слой почвы и губят посевы на полях. Как видно, прогноз просто ужасающий.

Однако существуют и другие точки зрения. Доклад о влиянии глобальных изменений климата на катастрофические наводнения был представлен 21 сентября прошлого года в Иркутске на Всероссийской конференции "Фундаментальные проблемы изучения воды и водных ресурсов". По данным специалистов ЦНИИ комплексного использования водных ресурсов Республики Беларусь, привязка катастрофических наводнений к глобальному потеплению климата, популярная как в общественном сознании, так и в научном мире, не доказана. Учёные утверждают, что на сегодня "теория климата не достигла такого уровня, чтобы однозначно объяснить причины формирования длительных тенденций изменения климата в сторону потепления или похолодания, сухости или увлажнения". Влияние глобального потепления на катастрофические природные явления ещё менее изучено.

Белорусские учёные отмечают, что исторические данные позволяют сказать: катастрофические наводнения происходили на протяжении всей истории человечества. Просто сегодня население земного шара включено в глобальную информационную сеть, и сведения о катаклизмах распространяются мгновенно. Возникает информационный миф о том, что наводнения сегодня происходят чаще и они более разрушительны, чем случавшиеся раньше. Для сравнения учёные предлагают такие цифры: наводнение 2004 года в Таиланде унесло по разным данным от 200 до 400 тыс. человек, и было названо одним из самых разрушительных в современной истории человечества. Но мало кому известно, что, к примеру, в 1737 году в Бенгальском заливе произошло наводнение, в котором погибли 300 тыс. человек. Правда, в то время теории глобального потепления климата не существовало". (По материалам: "Стандарт", APA/AP, Ecoindustry.ru и Euroclimat.ru.)

Однако данные прогнозы осуществляются в среде экономического бытии и существуют для процессов экзогенной динамики и, следовательно, модель террор против террора отчасти способна предсказать саму себя, но частые срывы прогнозов здесь не исключения, а симптомы. В действительности, наука оперирует не прогнозами как духовными прорицаниями, а рациональными выведениями по принципу аналогии и прецедентов, и потому от подобных предсказаний веет терпким запахом террора и чувство страха - предвестника террора - как бы подстерегает человека в них. Показательно, что недавно это чувство страха вылилось в весьма любопытный невроз: российская газета "Русский курьер" сообщила: "Недавно медики выявили неведомое раньше заболевание - погодофобию, или боязнь прогнозов погоды. Именно страх перед резкими климатическими изменениями и провоцирует чаще всего разные хвори - гипертонические кризы, нервные расстройства, обострение хронических заболеваний. К такому заключению пришли наши психиатры, обследовав сотню больных, которые жаловались на то, что "работают термометрами". За сутки-двое до прогнозируемой смены погоды у них обычно начинаются недомогания, болит голова, донимает одышка, учащается сердцебиение, подступает тошнота. У многих появляется чувство беспомощности, переходящее в настоящую панику".

Экзогенная доктрина не знает человека как духовную данность, но признаёт и опирается на него как на оценочную шкалу и статистическую величину. В этой бездуховной среде эра террора находит себе историческую прописку в человечестве и человеку, чувствующему своё индивидуальное естество и самобытные наклонности, ничто не мешает склониться в этом плане к индивидуальному террору, - и как частному преступлению, и как роду занятий. Состояние тревоги, бессилия и разброда, близкое к деструкции души и свойственное современному человеку, обитателю экзогенного мира (как-то: мира господства экономического бытия, торжества НТР и эры террора), прекрасно высказал в Интернете безымянный читатель из Америки (2005 г.): "Человек бессилен перед природными катаклизмами, но всё равно хочет жить там, где красивая природа, где тепло и уютно, не взирая на природные капризы, надеясь на "авось". Не понимаю зачем нужно смешивать глупость политиков (любых стран) и то, перед чем человек бессилен. Может быть, Высшие силы хотят таким образом напомнить нам всем, что все мы песчинки в этом мире, и не можем справиться с катаклизмами, но не ищем даже выхода из них, а находим время для запугивания и уничтожения себе подобных. Ведь никто всерьёз и не пытается разгадать и предотвратить опасные природные явления, зато над военными разработками трудятся лучшие умы всех стран".

Русская либеральная наука может претендовать на познавательное нововведение в силу того, что отвергает те основы, которые приводят к подобной ущербности человеческой личности, и утверждает те начала, что освобождают человека от внешнего угнетения страха и отчаяния. Тем, что мерилом научной ценности она ставит человека не как постороннего любителя-меломана, а как действующего создателя научной мысли в целом, а не в отдельной отрасли, определяется степень радикализма русской либеральной науки, искру которой заронил великий русский физиолог И.М.Сеченов. Сеченов создал знаменитую триаду - формулу строения человеческой мысли: подлежащее - связка - сказуемое. Вместо аристотелевско-ньютоновской двойственности несовмещаемых крайностей (противоположностей) в науку вошла тройственная структура, где ранее разобщённые агенты оказались связанными новой, третьей реальностью. Триада Сеченова не была обычным научным открытием, а глубоким идеологическим опосредованием и русская наука того времени не могла освоить гениальный эстамп Сеченова: "В предметной мысли подлежащему и сказуемому всегда соответствуют какие-нибудь реальные факты, воспринимаемые нашими чувствами из внешнего мира. Стало быть, общее между ними по смыслу то, что они суть продукты внешних воздействий на наши органы чувств. Совсем иное, по крайней мере, с виду, представляет третий член предложения - связка. Её словесный образ лишён обыкновенно предметного характера; она выражает собою отношение, связь, зависимость между подлежащим и сказуемым. Связка носит, так сказать, не существенный, а идейный характер, так как именно ею определяется смысл мысли. Без связки подлежащее и сказуемое были бы два разъединённых объекта, с нею же они соединены в род осмыслённой группы" (1947, с.377). Итак, классический дуализм материальных крайностей заместился фигурой, где основной смысл структуры вобрала в себя "идеальная", нематериальная связка, а в самой структуре появились разные внутренние и внешние субстанции[2].

Заслуга Сеченова полагается в том, что в связке, которая имеет "идеальный характер", определилась основа смысла человеческой мысли, а заслуга Вернадского стала в том, что "идейному характеру" был придан человеческий облик, и. провозгласив человека "крупнейшей геологической силой", Вернадский сформулировал русскую идею в естествознании. Биосфера - объект познания Вернадского - есть в самом полном и общем выражении обитель живой жизни, а поскольку человек представляет собой высшую форму жизни, то границы биосферы Земли определяются через влияние человека в окружающей природе, тобто беспредельно. Но на данный момент биосфера включает в себя прилегающие космические участки и приповерхностные части литосферы, а в целом у биосферы не может быть постоянных границ, что очень удивляет академическую геологию.

Формула биосферы у Вернадского, естественно, триедина: косное вещество - биокосное вещество - живое вещество. В ракурсе рассматриваемой проблемы отсюда следует, что любая точка или зона биосферы необходимо должна иметь тройственный облик, - так, зона взаимодействия общества и природы - царство НТР - обладает следующей конструкцией: биосреда - техносфера - геосреда или технологической триадой. В этой зоне человечество приобрело экологическое недомогание не по причине несовершенства или ошибочности технологической триады, а в силу того, что в своём ведомстве - техносфере - человек пользуется непродуктивными неисторическими законами точных наук. А на, казалось, сакраментальный вопрос, - где выход? - только русская либеральная наука даёт точный ответ: в генетической селекции академика Н.И.Вавилова (к этому следует присовокупить учение о ландшафтах академика Б.Б.Полынова, но автор не успел завершить своё, уже почти забытое, учение).

Несмотря на условный характер технологической триады, где также нет строгих разделительных рубежей между составными частями, и, невзирая на необозримо разнообразные формы её жизнедеятельности, одно остаётся неизменным, то, во имя чего создана эта рукотворная структура: инициативно-направляющая воля человека. В демонстрации последнего заключено рациональное зерно НТР и даже её историческое значение, - а в остальном проявляется излюбленный приём демократии демоса: благие намерения - дурные дела. Теория биосферы Вернадского есть не что иное, как величественная оратория во славу живого вещества, - учёный подытоживает: "Живое вещество становится, таким образом, регулятором действенной энергии биосферы". А венцом, руководителем живой жизни на планете Земля имеет себя человек и о человеке, называя его "Homo sapiens faber" (человек мыслящий созидающий), Вернадский говорит: "И он распространяет своё влияние на все химические элементы. Он изменяет геохимическую историю всех металлов. Он образует новые соединения, воспроизводит их в количестве того же порядка, какой создался для минералов, продуктов природных реакций. Этот факт исключительной важности в истории всех химических элементов. Мы видим в первый раз в истории нашей планеты образование новых тел, невероятное изменение земного лика" (1989, с.с.255,257). В истории биосферы Вернадский столько много числит за человеком, что учёный просто не успел трансформировать Геохронологическую шкалу - главную летопись геологии, где человек занимает самый верхний и самый мизерный раздел планеты, и перевести антропогеновый период в самый крупный эон: антропогеновую эру.

Итак, "невероятное изменение земного лика" под воздействием человека есть первая основополагающая максима русской либеральной науки в сфере естествознания. Второй основополагающей максимой выставляется принцип саморазвития земного вещества или "общий закон саморазвития Земли", автором которого явился М.М.Тетяев[3]. Тетяев утверждает: "...прежде всего, мы должны понять историю Земли, как её саморазвитие, как имеющую в самой себе источник этого развития, одновременно представляя себе законы этого развития, как частное проявление общих космогонических законов Вселенной... Мы так привыкли к представлению о Земле, как инертной массе, для жизни которой необходимы внешние воздействия, что сосредоточение внимания на выявлении процесса самодвижения Земли кажется чем-то узким и односторонним, и в этом смысле указанное возражение отражает господствующую точку зрения на геотектонические явления, как на результат приложения внешних механических воздействий на пассивную среду" (1934, с.55).

Принцип саморазвития есть верховная идея теории пульсаций, и она совершила концептуальный переворот в естествознании: экзогенная доктрина меняется на эндогенную парадигму. Это означает, что глобальное потепление, парниковый эффект, изменения фигуры Земли и прочая, если они имеют место в действительности, суть не причины природных катаклизмов, а всего лишь следствия одной причины: внутрисистемного развития земного вещества. Интровертивный характер пульсационных явлений представляется непроходимой преградой для научного объяснения природных движений, и природных катаклизмов в том числе, в экзогенном режиме, установленном на диктате законов точных наук. Принцип эндогенного развития (саморазвития) земного вещества создаёт, соответственно, свою идеологическую схему, принципиально отличную от аналогичной в экзогенной доктрине, - основы эндогенной хартии биосферы таковы: не террор против террора, а пульсации; не столкновения, а взаимопроникновения; не против, а вместе, Отсюда вытекает конституальный фундамент новой науки: человек, будучи по своей природе властелином "земного лика", выступает со-трудником природы, а не хищником, со-общником природы, а не покорителем, и, наконец, классным руководителем, а не директором школы природы. Эмблемой нравственности такого человека ставится семья.

Но в современной реальности происходит наоборот: человек с упоением демонстрирует в отношениях с природой свои негативные наклонности и исполняет роли хищника, покорителя, директора в одном лице. Отсюда вывод: отрицательные эмоции человека есть причина разрушительных катаклизмов природы. Такова интуиция, соображение ума; и такая интуиция, согласно новому методологическому канону, требует превращения в логику, а логика, в свою очередь, может развиться лишь на основе соответствующих фактов или эмпирических свидетельств; в естествознании бытует понятие об эмпирическом законе наблюдаемости. Русской либеральной науки ещё не существует, но по общему духу несоединённых составных её частей (Вернадский, Вавилов, Мартьянов, Тетяев, Полынов) видится, что наиболее радикальное новшество данной логии, новации на мировоззренческом уровне, коснётся методологической стороны по части фактологии. Новое воззрение отвергает в полной мере фактоманию, характерную для ньютоновских наук точного цикла; здесь факт не закон, не истина и даже не ценность, - факт суть указатель направления научного поиска. Чтобы поставить проблемную задачу, необходимо удостовериться в её наличии, и факт есть лишь свидетельство наличия, но далеко не всегда достоверное. Поэтому факты следует подбирать избирательно для прояснения нужного направления поиска.

В свете изложенного, положение о том, что глобальный исламский террор находится на пике современной отрицательной деятельности человека не нуждается в доказательных фактах, - оно совершенно очевидно и факт III мировой войны говорит сам за себя. Здесь подлежит аргументировать наличие так называемой сингулярной связи (не-изолированного события) данного пика исламского террора с синхронным по времени и аналогичным по экстремальной активности взрыва природных катаклизмов, что и сообщит логическую достоверность уравнению: человеческий террор как детерминанта террора природы.

Неимоверное количество информации о разрушительных действиях стихийной природы, заполонивших именно массовые средства (радио, телевидение, всемирная паутина, пресса) само по себе есть гарантия того, что размах стихийного бедствия возрос и вызывает острый интерес. В Интернете уже прозвучал клич: "Планета объявила людям войну". Если для отдельных показателей катаклизмов в прошлых временах имеются аналоги, то по массированному напору стихии наше время беспрецедентно, - к примеру, российская газета "Аргументы и факты" написала 19.01.2005: "По данным мирового Центра исследований стихийных бедствий, число природных катастроф с каждым десятилетием увеличивается. Судите сами. 1973-1982 гг.: в мире было зафиксировано 1,5 тыс. стихийных бедствий, в 1983-1992 гг. -- 3,5 тыс., а в 1993-2002 гг. -- уже 6 тыс. Так что в любом случае: произойдет ли глобальное потепление или, наоборот, похолодание (о чем ученые спорят все последнее десятилетие), неприятных последствий нам не избежать". По данным исследования, проведенного Массачусетским технологическим институтом, разрушительная сила ураганов за последние 30 лет увеличилась в 2-3 раза. Мониторинг, даже не очень основательный, по каждому виду природных катаклизмов фиксирует усиление энергии разрушений по восходящей, и такая ситуация наблюдается во всех агрегатных сферах Земли: жидкой, твёрдой и газообразной.

По сообщению Международного Банка Данных Стихийных Бедствий (International Disaster Database) в 2005 году было зафиксировано 480 природных катаклизмов. В общей сложности стихия убила 91963 человека и оказала серьёзное воздействие (например, лишила крова) на 157 млн 511 тыс 938 человек. Наиболее страшными оказались землетрясения (более 76 тыс погибших), наводнения (более 6.1 тыс) и ураганы (почти 4.7 тыс). Для сравнения в 2004 году стихия унесла жизни почти 244.6 тыс человек и от неё пострадали 150.4 млн человек. Здесь показаны только людские жертвы, а ущерб со стороны органической природы просто не поддаётся учёту. По данным серьёзной газеты "Московский комсомолец" количество стихийных бедствий составило в 2004 году 305, а в 2005 году - 360.

Весьма впечатляет и гораздо более, чем сухая статистика, выглядит информативным в рассматриваемом ракурсе проблемы внутренняя картина отдельного катаклизма, тобто функционально-структурный разрез явления. В июне 2005 года в Подмосковье разразилась аномальная буря. Директор Гидрометбюро Алексей Ляхов описал в Интернете: "Была зафиксирована почти рекордная высота облаков, которые поднялись до 12-13 километров. Когда в тропиках ливневые облака достигают высоты 15-18 километров, это обычное явление, а для наших широт 10 километров уже считается пределом. Пугающим были не только высота, но и размеры образовавшихся облаков. Некоторые из них достигали 20-30 километров в поперечнике, надо иметь в виду, что даже облака величиной 3-5 километров могут вылиться в грозу, сопровождаемую сильным порывистым ветром". Скорость ветра при этой грозе достигала рекордных отметок, приближающихся к 30 метрам в секунду. В ту же зиму, в декабре-январе 2006 года, на Подмосковье пали небывалые по продолжительности и силе морозы: столбик ртути упал ниже 40 градусов. Очевидец написал в Интернете: "От мороза лопается всё: мосты, провода, окна. И, конечно, терпение" и изобрёл значок-орден: "Я - москвич. Я пережил зиму 2006 года".

Человечество было взбудоражено землетрясением и вызванным им цунами в Индийском океане Юго-Восточной Азии в декабре 2004 года. Было записано: "Из-за необъятного характера катастрофы просто невозможно определить точное количество жертв". Опять-таки имеется в виду только человеческие жертвы (а их предполагается от 240 до 400 тыс человек). Хорошо информированная российская газета "Аргументы и факты" (2005 г. N3) написала: "За всю свою историю человечество не знало столь разрушительного цунами. Но и на этом беды людские не закончились. Не успели в Европе отслужить в январе траурные панихиды по погибшим соотечественникам, как на европейцев обрушился невиданный силы ураган "Эрвин". Он пронёсся над континентом со скоростью 180 км/ч, вызвав аномальные ливни. Следствием чего стало сильнейшее и невиданное для января наводнение".

Как ни ничтожна удельная доля изложенных фактов в море имеющейся информации, но их вполне достаточно, чтобы увидеть освещённый фактами путь к истине о том, что современный человеческий террор, пик и ядро которого образует глобальный исламский террор, имеет генетическое соответствие с современными стихийными катастрофами, или террором природы. А это означает, что исламский террор есть злейший враг не только современного человечества, но и всей планеты людей, всей жизни на Земле. Такого вызова человечество ещё не видело за свою историю, но и такого врага и такой войны оно никогда не знало. Государственные мужи демократического мира не хотят этого знать и, виртуозно владея способностью загонять проблемы под ковёр, они, без всякого сомнения, отдадут эту проблему на откуп апологетам старой науки, которые яростно отрицают аномальность современной разрушительной деятельности природы.

Конспект лекций, с которыми современные науковеды выступают по теме природных катаклизмов примерно таков: "Природные катаклизмы обладают циклической природой и периодические усиления или ослабления активности есть природная закономерность. В наше время всё происходит ровно так, как происходило всегда в прошлом. Природные катаклизмы существовали до исламского террора, а потому между ними не может быть связи". Первое, но не основное, заблуждение блюстителей законов науки (классической) имеет методологический характер. Геологическая летопись содержит множество свидетельств циклического, ритмического и периодического свойства геологических движений, но в академической геологии нет какого-либо правдоподобного принципиального объяснения природы подобного типа движений. Единственным из реальных механизмов, способных создавать повторяющиеся ритмические формы в природе, есть пульсации, что они непринуждённо доказывают в каждом разделе геологии. Но как раз пульсации, как идея, идеология и методология, отвергаются способом классического мышления, и по своей природе пульсации зиждутся на запрещённом неклассическом финте: двигаясь по направлению к старому всегда оказываться впереди нового.

Так что циклические движения прошлого не могут быть контрдоводом доказываемому тезису, а ссылка на реставрированные природные катаклизмы больше похожи на эскизы из ненаучной фантастики, чем научные аргументы. Так, учёные Калифорнийского института океанологии Флавина Ньюиз и Ричард Норрис описали жуткую картину внезапного глобального потепления, наступившего 55 млн лет назад. На свободу вырвался метан из океанического дна, который стал причиной перегрева океанических вод на 6-8 градусов. Был нарушен вековечный порядок циркуляции воды на суше и море. Природе понадобилось более 100 тыс лет, чтобы всё вернулось на круги своя. Внезапное нарушение "вековечного (! - Г.Г.) порядка" с тем, дабы впоследствии вернуться "на круги своя", тобто отсутствие геологической истории, - таков методологический порок этого типа аргументации.

Второе и основное заблуждение сторонников традиционного воззрения касается мировоззренческого ресурса. Утверждая тождество природных катаклизмов в настоящем и прошлом, они, как истинные ретрограды, отвергают прогресс в природе, возрождая к жизни принцип актуализма Чарлза Лайеля ("настоящее - ключ к прошлому"). Принцип (или метод) актуализма изжил себя сам, как бы спонтанно, а подлинное теоретическое опровержение принципа актуализма содержится в сочинениях Вернадского и Мартьянова. В своей оригинальнейшей гипотезе о происхождении живой жизни на Земле Вернадский раскрутил особый стиль мышления, в свете которого феномены природных катаклизмов заимели новый смысл.

Оригинальность, а скорее, радикальность, постижения Вернадского сказалась в решительном отвержении главного основания не только всех материалистических гипотез и теорий происхождения жизни, но и самой материалистической философии: живое из неживого (позиция абиогенеза). Вернадский встал под другое знамя - "Omne vivum e vivo" (всё живое из живого) и провозгласил: "Это было отрицание самопроизвольного зарождения и абиогенеза и провозглашение непрерывного единства живого вещества в окружающей нас сфере - в биосфере - с самого его начала, если таковое было" (1983, с.251). У Вернадского жизнь появилась вместе со своей окружающей средой (биосферой) и называлась им "жизненной средой" или "монолитом жизни", что привело к зарождению особой "осадочной оболочки" Земли, аналогов которой не существует в космическом мире. Таким образом, жизнь, по Вернадскому, есть детище всей планеты, и жизнь есть высочайший результат принципа саморазвития земного вещества - торжество эндогенной реальности. По этой причине Вернадский просто отказывается от другого основания научных логий о генезисе жизни - непременного наличия исходно-изначального первичного одноклеточного организма. Для Вернадского в этом не было необходимости, - у него жизнь появилась с самого начала как организатор биосферы. Геологическое развитие или, как выражается Вернадский, "палеонтологическая летопись", свидетельствует, что эстафета жизни не прерывалась в истории Земли ни на иоту времени, а напротив, постоянно и прогрессивно усиливалась, видоизменяясь сама и изменяя своё природное окружение. В концепции Вернадского данный момент возведён в ранг центрального уложения и учёный многократно акцентирует на этом внимание, используя разные терминологические обороты: "напор жизни", "давление жизни", "всюдность жизни", "растекание жизни", "экспансия жизни". Белорусский исследователь В.Б.Кадацкий убедителен в суждении, "...что реальные природные вариации на Земле, в том числе и климатические, за обозримое геологическое время, по крайней мере, с момента появления живого вещества, никогда не выходили за рамки, угрожающие существованию организмов" (1986, с.64).

Откровения Вернадского вылились в сентенцию, имеющую ноуменальный вес целевой установки как руководящего указания по расширению жизни в биосфере: "Взятая в целом палеонтологическая летопись имеет характер не хаотического изменения, идущего то в ту, то в другую сторону, а явления, определённо развёртывающего всё время в одну и ту же сторону - в направлении усиления сознания, мысли и создания форм, всё более усиливающих влияние жизни на окружающую среду" (1989, с.127). Итак, целевую установку своего постижения Вернадский нацеливает исключительно в одном, созидательном направлении, и этим же руководством преграждает путь разрушительным тенденциям. Созидательный фактор устанавливается не только по отношению к организму, самой жизни, но и касательно всех видов внешнего природного окружения. Следовательно, разрушительные импульсы со стороны внешней среды исключаются по определению, ибо в определении находится триада - чисто русская идея о неразрывной и органической связи организма и окружающей среды. Ещё И.М.Сеченов писал: "Организм без внешней среды, поддерживающей его существование, невозможен: поэтому в научное определение организма должна входить и среда, влияющая на него. Так как без последней существование организма невозможно, то споры о том, что в жизни важнее, среда ли, или самое тело не имеют ни малейшего смысла" (1952, с.553). Вернадскому остаётся лишь вкратце подтвердить главную мысль: "Но неразрывность живого организма с окружающей средой не может сейчас возбуждать сомнений у современного натуралиста" (1989, с.180).
Итак, разрушение созданного возможно только во имя ещё большего создания, - такова мыслительная аксиома русской либеральной науки. Геологическая летопись насыщена примерами одновременного вымирания организмов (растительных и животных), - так называемые танатоценозы. Но, если такое явление в прошлом можно назвать природным катаклизмом, то отождествлять его по разрушительной мощи с современными никак нельзя. Вернадский блистательно показал, что атмосфера и гидросфера (океаносфера) Земли созданы жизнью для своих потребностей и появление в одних условиях биосферы последовательно жизнетворящих и жизнегубящих акций невозможно. Наблюдение разрушающей динамики древних природных катаклизмов нам объективно недоступно: следы древних катаклизмов мы наблюдаем в уже возродившейся структуре, на стадии созидания, а, следовательно, древние и современные катаклизмы мы не можем обозреть одними глазами, а потому их сравнивание и отождествление неправомерно.

Однако параллелизация древних и современных природных катаклизмов не только неправомерна с логической стороны, но и недостоверна по фактической части, ибо, скорее всего, разрушительных стихийных буйств, подобных современным, в прошлые эры биосферы попросту не существовало, а, следовательно, в прошлом отсутствовал террор природы. Именно к такому выводу взывает умо-зрение русской либеральной науки, вооружённое эндогенной идеологией и пульсационной методологией. Мы ещё не знаем ответа на вопрос, мучивший ещё Вернадского, об энергетической ёмкости человеческой психики, и не знаем способа перехода человеческого сознания в стихийную динамику, но нам известна сила нашего ума, чтобы можно было довериться выводу: современный террор природы есть приведённый террор человека, а современная разрушительная стихия природных сил суть вторичное явление в природе.

Влекомая своей созидательной установкой, биосфера за миллионы лет соорудила колоссальное количество видов, родов и модификаций живой субстанции, затратив на это немыслимый объём энергии, который она эндогенно черпала в себе, и при этом не допускала террора, - ни террора жизни, ни террора природы (окружающей среды). Человек же, дабы добыть энергию для своего существования, пользуется исключительно террором по отношению к природе: деформирует геоморфологический профиль рек, нарушает гидрологические режимы водоёмов, загрязняет воздух, уродует флористический покров планеты, взламывает структуры недр, извлекает энергию из атомов, умерщвляя гены природы. Человек немерянно изливает из чрева планеты нефть и газ, но минеральные ресурсы не восстанавливаются, и выходит, что человечество пьёт кровь своего потомства. Для получения энергии из природных источников (к примеру, воды рек) человек применяет однообразную схему: получение энергии, трансляция (коммуникация) энергии, потребление энергии. Но такой же технологической моделью обладают крупные ураганы: место зарождения, маршрут следования, область разгрузки. К примеру, известный погодный феномен Эль-Ниньо представляет собой резкое повышение температуры (на 5-9 градусов) поверхностного слоя воды на востоке Тихого океана на площади порядка 100 квадратных километров. Формирования такого огромного резервуара тепла образует дисбаланс в системе "океан-атмосфера". Процессы, развивающиеся при фазе Эль-Ниньо, носят глобальный характер и происходят через каждые четыре-пять лет, продолжаясь до 18 месяцев.

Если задать вертящийся на кончике языка вопрос: для чего или для кого создано это чудо? для чего (для кого) сотворяется этот грандиозный конденсатор энергии? - ответом будет то, что происходит в реальности: для разрушения. Но нет ответа на другой вопрос: если эмпирически ясно, что подобное изделие есть отнюдь не подарок и не каприз, а долг биосферы, то почему человек - венец биосферы - не пользуется таким механизмом, а страдает от него? Человек издавна пытался войти в содружество с природой, - создал домашних животных, испокон веков пользуется ветряными мельницами, солнечными батареями, - но генеральная установка человечества поворотила человека в совсем другую сторону, - в сторону террора, войн и НТР. Может быть, III мировая война будет битвой не с исламским террором, а с исламским террором, и победа в этой войне будет означать одушевление созидательной установки Вернадского и тогда можно будет повторить слова Бориса Пастернака: "Отдельная человеческая жизнь стала божьей повестью. Наполнила своим содержанием пространство вселенной".

Ваши комментарии к этой статье

ЛИТЕРАТУРА

1. АРИСТОТЕЛЬ СОЧИНЕНИЯ. Т.I - 1975; Т.II - 1978; Т.III – 1981, Изд. "Мысль", М.
2. БАБАКОВ В.В. ЭВОЛЮЦИЯ ЧЕЛОВЕКА В КОНТЕКСТЕ ЭПОХИ (Н.К.КОЛЬЦОВ, Г.Д.МЁЛЛЕР, И.В.СТАЛИН), Интернет – сайт.
3. БЕРДЯЕВ Н.А. ИСТОКИ И СМЫСЛ РУССКОГО КОММУНИЗМА. Изд. "Наука", М., 1990.
4. БЕРДЯЕВ Н.А. СМЫСЛ ИСТОРИИ. Изд. "Мысль", М., 1990.
5. ВЕРНАДСКИЙ В.И. ОЧЕРКИ ГЕОХИМИИ. Изд. "Наука", 1983.
6. ВЕРНАДСКИЙ В.И. БИОСФЕРА И НООСФЕРА. Изд. "Наука", М., 1989.
7. ГУССЕРЛЬ Э. ЛОГИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ. КАРТЕЗИАНСКИЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ. Изд. "Харвест", Минск, 2000.
8. ДЕНИКИН А.И. ОЧЕРКИ РУССКОЙ СМУТЫ. Т.III. Изд. "АЙРИС-ПРЕСС". М., 2005.
9. КАДАЦКИЙ В.Б. КЛИМАТ КАК ПРОДУКТ БИОСФЕРЫ. Минск, 1986.
10. КАМЮ А. МИФ О СИЗИФЕ. БУНТУЮЩИЙ ЧЕЛОВЕК. Изд. "Попурри", Минск, М., 2000.
11. КАРЛЕЙЛЬ Т. ФРАНЦУЗСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ. ИСТОРИЯ. Изд. "Мысль", М., 1991.
12. МАРТЬЯНОВ Н.Е. РАЗМЫШЛЕНИЯ О ПУЛЬСАЦИЯХ ЗЕМЛИ. Красноярск, 2003.
13. ЛЕНИН В.И. ПОЛНОЕ СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ. Т. 18. Госполитиздат, М., 1961.
14. ПЛЕХАНОВ Г.В. ИСТОРИЯ О СЛОВЕ. В сб. "Библиотека любителей российской словесности". Изд. "Современник", М., 1988.
15. РУЧКО С.В. ТРАГИЧЕСКИЙ ОБРАЗ ТУРГЕНЕВСКОГО ЛИШНЕГО ЧЕЛОВЕКА. Интернет-сайт, 2006.
16. ТРОЦКИЙ Л. ИСТОРИЯ РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ. ТОМ II, ЧАСТЬ II. Изд. "Республика", М., 1997.
17. САВИНКОВ Б.В. КОНЬ ВОРОНОЙ. В сб. "Поединок", вып. 16. Составитель Э.Хруцкий. Изд. "Московский рабочий", М., 1990.
18. САВИНКОВ Б.В. ВОСПОМИНАНИЯ. Изд. "Московский рабочий", М., 1990.
19. СЕЧЕНОВ И.М. ИЗБРАННЫЕ ФИЛОСОФСКИЕ И ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ. ОГИЗ, М., 1947.
20. СЕЧЕНОВ И.М. ИЗБРАННЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ. Т.I. Изд. АН СССР, М., 1952.
21. ТЕТЯЕВ М.М. ОСНОВЫ ГЕОТЕКТОНИКИ. ОНТИ, 1934.
22. ШИЛЛИНГ Ф. СОЧИНЕНИЯ. Изд. "Мысль", М. 1998.

_________________

Ваши комментарии к этой статье

№39 дата публикации: 01.09.2009