Вл.Калуцкий

 

Елене Анатольевне

Рубцовой

 

ЗАКОН АНТИХАОСА

(МОЗАИКА СОЗНАНИЯ)

 

ПОВЕСТЬ

 

 

И не спрашай, егда

то было. То есть и теперь.

Аввакум

 

 

 

ПЛЮС НЕРОЖДЁННАЯ ИСТИНА

 

Век Х I Х принял меня безропотно, как своё дитя. Я огляделся окрест. По всей Европе уже дымили заводские угольные трубы, катились по чугунным рельсам окутанные белыми облаками паровозы. Воздух был напитан предчувствием войн и революций, а в университетских городках простыми малоизвестными людьми делали науку те, чьи имена совсем скоро составят славу мировой мысли. От Пиренеев до Урала перекатывался гул церковных колоколов и человеку уже казалось, что он почти схватил Бога за бороду.

Доктор Фрейд нервно ходил по комнате и говорил зло и напористо. С той стороны узкого стрельчатого окна ворковали среди заранее высыпанных крошек голуби. Фрейд изредка подбегал к стеклу, стучал по нему скрюченным пальцем, и тогда птицы дружно снимались сизым метельшащим облаком.

- Вот Ваш Хаос, - указывал мне на голубей учёный. - Полная бессистемность построения, никем не составленная и неуправляемая стая. Чего непонятного-то?

Его бесило моё спокойствие, и он норовил уязвить меня, убить мой интерес, словно ему платили, как адвокату Порядка. Он время от времени покусывал ноготь на мизинце, сплёвывал через бородку и почти кричал:

- Поймите же, наконец, Вы, молодящийся бонвиван, что Ваш больной интерес к абстрактному Хаосу - это тоже от телесной неудовлетворённости! Вам надо расцарапать этот интерес, как ранку на теле, потому, что это Вам приятно. А от приятного до сладострастия - один шаг. Ну что это такое - Ваш Хаос?! Пыль, бред, воображение. Да никогда ни один серьёзный учёный или исследователь - да и просто нормальный человек - не занимался этой проблемой. Потому, что у неё нет предмета. Нет никакого Хаоса - Вы понимаете? А если и есть, то только в Вашем воспалённом сознании. Это болезнь, и я ставлю первый в медицинской практике диагноз: хаосомания! Я даже знаю рецепт!

Внезапно учёный замер на ходу, даже носка ноги не опустил и сказал, как сделал открытие:

- Вы пацифист!

Теперь уже заинтересовался и забеспокоился я:

- Не вижу логики в Ваших выводах. Вы попросту уводите беседу в сторону от темы.

Фрейд опять заметался, заводя себя, и было видно, что с этой моей манией он сам зашёл в тупик:

- Да - Вы пацифист! Но Вам всё равно нужно с чем-то сражаться. Вот и надумали себе врага: Хаос! И чтобы вышибить эту блажь, Вам нужно записаться в армию или найти иной приемлемый выход. Вам надо женщину! Одну!.. Две! Нет - Вам нужен гарем - и тогда Вам будет не до болезни.

- Простите, - попытался остановить я неуравновешенного психиатра, - я пришёл к Вам не за рецептом. Послушать Вас - так выходит, что и апологеты общепринятой Космогонии и Порядка тоже эротоманы…

- Ага! - аж подпрыгнул на ходу Фрейд, - и они поголовно все. Чтоб на стенку не лезть от неудовлетворённости, они вычисляли ход небесных светил, зырились на лунные кратеры, объясняли социальные потрясения… Все, все в этом мире ненормальные, ни одного здравого поступка!

- Так чего ж Вы от меня хотите? - попытался я остановить петушиный бег врача. – Значит, - я такой же, как все. То есть - в пределах общей нормы. Я вижу, что Вас взбесила именно тема Хаоса, а не моё психическое состояние. Не можете высказать своё мнение на сей предмет - не надо. Обращусь к Конраду Юнгу…

Фрейд внезапно остановился с поднятой ногой и сказал внятно:

- Не надо Юнга. Я сам способен и дальше внятно говорить на предложенную тему.

- Ну, так извольте! Да присядьте только, а то от Вас недалеко до мигрени.

Учёный сел за столик напротив, насифонил воды в стакан. Наступила короткая тишина и стало слышно воркование голубей с подоконника. Тяжело, как стопудовая гиря, с колокольни напротив упал первый звук: начиналась вечерняя служба. За вторым, догоняя его державный гул, прокатился следующий звук, потом ещё, и скоро наша комната загудела, насквозь завибрировала. Фрейд присел напротив и начал говорить, стараясь попасть в паузы между ударами колокола:

- Я тоже думал, - горячо и проникновенно заговорил он. - Но пришёл к выводу, что одно прикосновение к теории Хаоса точно уже есть болезнь. Потому что я, который полагал, что знает о психике всё, а уж о своей душе точно, тоже начал получать сладострастное наслаждение… О, Хаос, о, точно в нём есть что-то порочное, непорядочное! Хотел бы я побеседовать о Хаосе со Многими Иными, в ком есть философское содержание. Хотел бы - да воображения не хватит.

- А при чём тут воображение? - не понял я.

Фрейд безнадёжно махнул рукой:

- Да не поймёте ведь!.. Хотя… Впрочем, представьте, что Вы встретились, скажем, с Соломоном. И начинаете мысленную беседу. Ваши вопросы - понятно: это Ваши вопросы. А ответы Соломона? Что это?

Фрейд захихикал и опять приступил к пробежкам:

- А ответы Соломона не могут быть шире знаний, заложенных в вашу персональную голову. То есть - беседуя с Соломоном - Вы всё равно будете беседовать с собой. Это даже не шизофрения. Это, извините, умственное ручное блудовство. Фальшивое, извините, удовлетворение.

Я так же спокойно перекинул ногу с колена на колено и не согласился:

- Ваш вывод верен лишь в том случае, если процесс воображаемой беседы с Соломоном проходит в условиях столь защищаемого Вами Порядка. У Вас ведь не только медицински, но и математически просчитана модель работы мозга. Но объясните мне, почему из-за пределов моих личных знаний, вне всякой логики и расчетов ко мне, в персональную голову в снах приходят такие герои и образы, которых Ваш фальшивый Порядок, при всей его изощрённости и просчитанности, создать не может. Это - часто не образы Порядка.

- Вы полагаете - это производное Хаоса?

- Вот уж не знаю. Вы - Фрейд, к Вам я и пришёл за ответом.

Тишина за окном наступила так же внезапно, как и звон до неё. Комната перестала вибрировать и теперь словно какой-то струны не хватало для фона нашей нервной беседы.

Фрейд немного побегал ещё:

- И я не знаю, откуда возникают Ваши образы.

- Так выходит, - осторожно подтолкнул его я, - и ответы Соломона в нашей воображаемой беседе не обязательно взяты из нашего сознания? Они, скорее, - из-за пределов нашего опыта?

- Вы меня запутали, - остановился Фрейд.

- А мне кажется, - не унимался я, - Вы запутались уже давно. Ибо, следуя Вашей логике, у всего нынешнего человечества ёмкость ума должна равняться памяти первобытного индивидуума, ибо знания всех других не могли быть почерпнуты из-за её пределов. Согласитесь теперь, - что все, буквально все наши знания и пришли именно из-за пределов нашей черепной коробки. Следовательно, - беседуя с воображаемым мудрецом, мы всё равно получаем от него много знаний, которых у нас раньше не было.

Фрейд подошёл и крепко пожал мне руку:

- Сильно! - сказал он. - В две минуты разбить всю школу психологии - это здорово. Но говорю я всё это с искренней иронией, если Вы способны заметить. Ибо любой студент-первокурсник разобьёт Вашу теорию Хаоса в пух и прах. Да что там студент-медик! Вы, интереса ради, раскройте небезынтересную книжку Вашего соотечественника Михаила Зощенко "Перед заходом солнца"! И убедитесь, что на скользкую стезю познания непознаваемого ступили не первый. И не первый же поскользнётесь незамедлительно. Ибо беседа с любым из представителей иных мудрецов убедительно докажет Вам, что после каждой такой беседы Вы не прибавите в опыте и знаниях ни на йоту. Потому что, по большому счёту, будете беседовать с самим собой!..

- Это я уже слышал сегодня, - остановил я Фрейда. - И должен признаться - беседа с Вами, как с одним из Иных Мудрецов, мне и впрямь ничего не дала. Но это не потому, что в моей голове нет Ваших ответов. А потому, что Ваших ответов нет и в вашей голове. Вы пусты, Фрейд. Потому вас и женщины чураются. А Вам кажется, что от этого на земле все беды и причины всех событий. И вот тут я Вам хотел бы дать рецепт.

- Ну-ка, ну-ка! - сарказм исказил щёки психиатра.

- Настоящую женщину Вам. Хотя бы одну из таких, что знавал я. Да что там женщину - гарем! И Вы почувствуете, как из-за пределов Вашего Порядка нахлынет безбрежная волна Хаоса. И тогда согласитесь, что он всё-таки есть.

- Хотите пари?! - внезапно загорелся Фрейд. - Тогда побродите среди миров в обществе Иных Мудрецов и узнайте их мнение на сей счёт. И если они расскажут, что такое Хаос и есть ли он вообще - я с Вами соглашусь… да хотя бы вот на банальный ящик коньяка! …Я поверю Вам на слово, ведь не безнадежно же Вы больны. В путь, мой озабоченный друг!

Он опять подбежал к окну, отогнал голубей. Белым крошевом птицы отпрянули от стекла и было в их беспорядочном метельшании нечто, в чём виделась непостижимая красота.

И я принял вызов.

 

 

 

ВСТРЕЧА ПЕРВАЯ

 

 ПРЯ

В ИНТЕРЬЕРЕ ВИННОЙ БОЧКИ

 

Сверху остров Крит похож на нелепую кляксу, обронённую Господом на земной шар, когда Он разрисовывал китайской кисточкой океаны и материки. Но, опускаясь ниже, вы начинаете видеть под собой не просто клочок суши, а изумрудную страну с линией побережья из чистейшего песка, с потемневшим хрусталём ломаных горных вершин, с белыми плоскими, отражающими свет крышами домов и хижин. А когда вы зависнете над поверхностью на высоте птичьего полёта, то легко различите в стороне от небольшого уютного городка отдельно лежащий прямоугольный предмет размером с конную повозку. И вот вы легко касаетесь ногами горячего песка побережья и оказываетесь рядом с предметом. И с удивлением обнаруживаете, что это заваленная на бок и на четверть присыпанная песком винная бочка. А когда видите торчащие оттуда голые тощие коленки загорелого донельзя человека, склоненную к скрижали лохматую голову при седой бороде, то, понимаете, что попали, наконец, к цели своего путешествия.

Вы на острове Крит, в гостях у мыслителя Диогена, в VI веке до Рождества Христова.

Впрочем, если вы попали сюда, то это совсем не значит, что вам тут рады. Я тоже это понял, когда из бочки, из-под нависших седых бровей на меня сверкнули свирепые зрачки и голос, похожий на звериный рык? полувопросил:

- Н-н-ну?!

- Простите - запнулся я, - Вы - Диоген?

- Н-н-ну?

- Великий мыслитель всех времён?

- Н-н-ну!

Свирепые зрачки заиграли солнечными искрами и я понял, что мыслители тоже любят лесть. Это был код. Я решил использовать его на всю катушку. Я достал из-за пазухи хитона книгу "Диоген. Жизнь замечательных людей" Издательства "Молодая гвардия" за 1987 год и сунул в бочку, в руки старца. Тот опустил с колен скрижаль рядом с собой и книжку взял. Несколько минут рассматривал её, вертя перед бородой, потом с обезьяньей быстротой перелистал её и запнулся на собственном портрете на титульном листе.

- Это я? - спросил он, ткнув пальцем в собственный глаз на портере.

- И вся книга о Вас, - сразу пришлось подхватить мне и добавить, - Вас всегда почитало и теперь чтит благодарное человечество.

Диоген подобрал коленки, подтянул повыше полусотлевший хитон и задом, пятясь, забрался в бочку.

- Заходи, - раздалось оттуда. Я попытался перечить. Дескать, снаружи и просторнее, и солнце ещё не особенно яро. В ответ изнутри появилось некое дощатое творило по форме овала и оттуда прочно закупорило вход. Я сокрушенно повертел головой и осторожно постучался. Творило покачалось и исчезло в тёмном чреве бочки. Я согнулся в три погибели и сунулся внутрь.

Старая винная бочка оказалась вместительной, однако пришлось опуститься на четвереньки. Я начал двигаться и головой задевать сухие раковины, во множестве подвешенные к потолку. Раковины издавали при этом звук, похожий на мелодию. Где-то внутри язвительно похихикивал хозяин. Я прополз насколько шагов и почувствовал под ногами некий коврик, опустился на него, смахнув со лба пот.

Мелодия погасла, зато изнутри жёлто блестели глаза Диогена. Он извлёк из полумрака плошку с фитилем, невероятным образом получил в голых пальцах огонь, и помещение жилища мудреца заполнилось внутри полости неверным светом.

Коротко оглядевшись, я увидел, что интерьер бочки столь же лаконичен, сколь дошедшие до нашего времени изречения Диогена. Худая полосатая тряпка вместо постели (на ней теперь сидел хозяин), циновка подо мной, да подвешенные к потолку раковины. Я ещё раз тронул их, и опять лёгкая мелодия коснулась слуха. Раковины были разной величины и формы и неожиданно среди них я увидел большую винтовочную гильзу, подвешенную на особую позолоченную нить.

- Откуда? - изумился я, коснувшись гильзы пальцем. Лёгкий звон ответил мне, да ещё сам хозяин бочки:

- Валялась тут на пляжу…

- На пляже, - поправил я, но тут же Диоген меня зло одёрнул:

- Если такой умный - зачем припёрся?

Вопрос был поставлен верно, и ответить пришлось напрямую:

- Меня интересует Ваша точка зрения на проблему Хаоса.

Диоген из ничего получил в руки крупный апельсин и принялся его очищать. По пропитанной вином бочке поплыл ацетоновый дух кожуры.

- Нашел проблему! - засмеялся мудрец. - Да знаешь ли ты, что всё кругом состоит из воздуха? А воздух и есть самый натуральный Хаос. Потому что его уследить невозможно.

Он обрызгал бороду соком апельсина, впрочем, не предложив мне и дольки. Я не согласился:

- Воздух, уважаемый Диоген, состоит из различных газов, его можно приготовить искусственно, изменить и даже уничтожить. А Хаос не отвечает ни одному из этих условий. И не за таким Вашим ответом оправился я за две с половиной тысячи лет…

Диоген как-то поёжился, отёр бороду широченной ладонью и сказал: - Будет тебе Хаос, когда Минотавр затянет нас в месте с бочкой в свои лабиринты. Там точно умничать не станешь.

- Но ведь Минотавр - миф! - возмутился я. - И не пристало мне тут сказки слушать. Можно было просто учебник по Древней Греции полистать, чтобы Вашего Минотавра испугаться. Вы мне своё суждение о Хаосе поведайте, или я к Аристофану отправлюсь!

- Ни за что! - вскричал Диоген, подпрыгнул и ударился головой о крышу. - Ни за что этот выскочка Аристофан не расскажет тебе о Хаосе. Потому что о сём предмете судить могу только я, Диген из Апполонии, ученик Анаксиметра. И можешь ли ты, невежа, судить о Хаосе так, как судил о бесконечном мой учитель! Ведь Хаос и бесконечное - это одно и то же. Насквозь пронизанное воздухом, оно переливается и переплетается в полном беспорядке и его можно увидеть.

- Как увидеть! - не поверил я. Диоген плотно смежил веки и столь же горячо и громогласно продолжил:

- Так же, как и я: плотно закрой глаза и перед тобой предстанет картина Хаоса.

- Извините, - не согласился я, - это не Хаос, а видимое сквозь кожу движение кровяных телец…

- Трижды невежа! - Диоген опять подпрыгнул и почесал ушибленную макушку. - А что есть сам человек и его кровяные тельца? Хаос! - ткнул он пальцем вверх и продолжил, - ты не задумывался, почему человек по форме именно таков?

- Каков? - переспросил я, - обезьяноподобен?

- Богоподобен! - прогремел мудрец. - Ибо Создатель лепил его из Хаоса, аки из теста. Вот ты, гость, можешь объяснить, почему человек в самых неожиданных местах покрыт волосами?

- …?

- На первый взгляд - нелепо! Ногти на пальцах - к чему они? Вот ты скажешь - это рудиментарные органы: волосы прикрывали наших предков от холода, а ногти нужны были в борьбе за выживание. А не проще ли было Господу вместо руки придумать кувалду, например? Или теплом окутать землю таким, чтобы никаких волос не нужно было. У тебя есть ответ на эти вопросы?

- А у Вас?

- Скверная привычка отвечать вопросом на вопрос. Сразу видно, что ты учился не у Анаксиметра. Иначе знал бы, что тело, фигура и органы человека возникли хаотично. Не станешь же ты спорить, что никто в отдельность не расписывает изумительную симметрию крыльев множества бабочек. Никто не пришёл и не выкроил вручную это потрясающее побережье, где мы теперь треплем языками. Всё возникло само собой, из Хаоса.

- Но тогда, - не согласился я, - надо признать, что Хаос - Творец, а поступки творца можно предугадать. Хаос же непредсказуем. Значит, - это не Хаос насыпал живописные дюны на Вашем пляже!..

Морда страшная, бычья, с кольцом в резиновых ноздрях, заглянула в бочку, закрыв дневной свет, и я в ужасе отпрянул внутрь, вжавшись в самого Диогена. Морда поводила белесыми белками с кровавыми прожилками по внутренности бочки и потянуло воздух. Раковины под потолком жалобно застонали и морда исчезла. Пришедши в себя, я увидел, как вдоль по пляжу нелепо двинулся от нашей бочки её носитель - великан с руками, чуть не касавшимися песка Диоген оттолкнул меня, освобождаясь, и пояснил:

- Минотавр ищет, чем бы позавтракать. Не пугайся - от тебя бензином несёт, как из бочки - вот он и не тронул. (Я тайком понюхал рукав - никакого бензина!) Это тебе, кстати, и наглядный урок: только Хаос мог создать чудище, ставшее Минотавром. Ведь предпочитает, как деликатес, девушек жрать молоденьких! Поверишь - скоро на Крите рожать некому будет… Просьба у меня, - вдруг загорелся он, почти перейдя на шёпот, - ты всё равно шатаешься по временам и странам: найди ты запропавшего Тесея, передай мою просьбу, чтоб он поскорее пришиб этого быка! Скажи - Диоген просил, мне он не откажет.

- Услуга за услугу, - согласился я, - давайте выберемся на солнце, уж больно винный дух в голову шибает.

- Быка не боишься? - лукаво улыбнулся Диоген. - Тогда вперёд, к светилу!

С трудом распрямившись, один за другим мы выбрались из узилища. И первый шаг мой оказался по следу страшного быка: копыта Минотавра выбили в песке цепочку глубоких ямок, вроде кратеров. Жаль - фотоаппарата не было: палеологи много дали бы за снимки!

- Всё-таки непонятно, - сказал я, щурясь от солнца, – по Вашему, Хаос способен так самоорганизовываться, что созидает шедевры.

- Естественно! - воскликнул Диоген. - Среди бесконечных вариантов кипения воздуха, сиречь Хаоса, возникают абсолютно совершенные комбинации. Вот и весь наш мир - всего лишь одна из таких случайных немыслимых комбинаций. Но не обольщайся - следующая комбинация обвалит весь наш порядок к первозданному Хаосу - и случиться это может в любой миг. Да и даже в нашем, вроде бы, устоявшемся мире, могут возникать самые нелепые ситуации, объяснить которые можно лишь сбоями в системе Мироздания.

- Вроде этой, - согласился я, расшевеливая носком сандалии песок и выталкивая к свету гильзу. Я поднял её, понюхал: давняя, но ещё пахнет порохом. Видимо, кто-то и без Тесея охотится на Минотавра.

Диоген принял у меня гильзу, попробовал сплющить её зубами:

- Мягкая. Явно не ракушка, - определил он и добавил: -Там, у дальнего камня, таких целая россыпь. Не пойму только: какие моллюски могут обитать в медных панцирях?

- При случае объясню, - пообещал я и добавил: - К несчастью, по настоящему о Хаосе ничего не известно даже Вам, Диоген. Но пообщался я с вами не зря - на многие вещи в моём времени я теперь стану глядеть по иному. Ведь кипением Хаоса можно объяснить практически всё. Началась война в Ираке - это Хаос так сложился. Выскочил чирей на причинном месте - зри в этом особый вариант Хаоса!.. Удобная это штука - Хаос - можно оправдать любые преступления людей. А как же мораль, душа, совесть? Что Вам насчёт этих предметов говорит Зевс?

- А Зевс тоже выварился из Хаоса, - легко ответил Диоген, - и в Хаос же канет. Я вот от чего живу в бочке?… Да потому, что она столь же призрачна, как дворцы царя Агамемнона! Ты же сам знаешь, что всё это канет и без Хаоса, а просто от времени. Впрочем - время и есть первозданный, безграничный и непознаваемый Хаос.

- А душа? - переспросил я.

- О душе поговори со святыми, - посоветовал Диоген. - Их познания - за пределами материи, в мире Добра и Зла. А там уже особый Порядок и Хаос и не мне, убогому философу, толковать о том, в чём даже Зевс мелко плавает. - ...Смотри - бык! - закричал, словно резанный, Диоген, и я резко обернулся в указанную сторону. Но там было лишь пустое побережье. Я обернулся к бочке. Она изнутри поспешно закрывалась крышкой-творилом и я понял, что моя пря с философом закончилась.

Я пошёл по золотому песку прочь. Крупное зелёное насекомое село на плечо моего хитона и тут же упало мёртвое. Мне, пропитанному запахами XXI века по Рождеству Христову, ничего не грозило в Античности. Микробы, быки и сам Диоген принадлежали другой реальности, иному раскладу картинки Хаоса. Впрочем…

Впрочем, я был наивным в своей беспечности. Какой-то иной странник вечности из-за отдалённого камня принял меня издали за Минотавра и нажал на спусковой крючок. Картина мира обрушилась для меня враз, как разбитая зеркальная витрина. И я погрузился в то, чего домогался многие годы. Там и впрямь оказалось как в мире за плотно закрытыми глазными веками…

И только спустя невероятное количество лет и через мириады комбинаций картинок Бесконечного опять оказался за привычным рабочим столом, где на экране компьютера светится заголовок цикла работ "Теория Хаоса". И я ступаю на новый круг познания, где возможно всё и где никогда ничего не познаешь.

 

 

 

ВСТРЕЧА ВТОРАЯ

 

"СЕ МЕСТО НАШЕ.

ЕГО ЖЕ СУДИ НАМ БОГ".

 

…Пёстрая конная группа из дюжины всадников остановилась рядом и один, в шапке с меховой опушкой и синем кафтане при кривой сабле спросил, полунаклонившись из седла:

- Камо грядеши, человече?

Стояла под небом августовская сушь, под ногой хрустели перестоявшие стебли ковыля. Вечер на переправе у Тихой Сосны уже набирался сочной синевой, и мне показалось, что с этой дюжиной в беспокойной степи моё путешествие безопаснее будет. Я поглядел на громадного сокола, впившего когти в ватное плечо конного рядом с начальником и ответил:

- Так ведь это…Ко святой Троице мне надо, к самому Сергию.

Начальник мельком глянул на мои полусбитые штиблеты и усомнился:

- Так не дойдёшь в такой обувке. Русский, чай, будешь, али из бусурманских лазутчиков?

Тот, с соколом на плече, подёрнул тонким усом и протянул с расстановкой:

- Лазутчик он, Захарий. Вишь, руки-то у него белые, к сабле непривычные. Значит, - по бумажному делу мастак, вражина. Вели - я его напополам распластаю.

И за саблю на левом боку - цап! Аж сокол закачался на плече, расправил крылья, удерживая равновесие. Тот, кого звали Захарием, так же неторопливо и доброжелательно продолжил:

- Да вот беда - я б тебя взял, человече, да нет у нас сменных коней, - сами идём скоро и налегке. Мы, вишь ты, натолкнулись тут, за бродом, на Орду - люди Мамая нас повязали. Думали - смертушка нам пришла. Ан нет - сам правитель принял, кумысом поил... И с нами направил Великому Князю Димитрию и старцу Сергию своего посланника. Вишь - вон в паланкине сидит, щеки надувает агарянин!

Я глянул в середину конной группы и впрямь увидел крытые лёгким навесом на трёх стержнях мягкие носилки, притороченные к сбруям сразу четырёх коней у русских всадников. Обложенный подушками, в паланкине остро поводил глазами широкоскулый рябой татарин. Рядом на маленьких, словно с карусели, лошадках, легко сидели ещё два татарина. Видимо - свита посла. Пока я разглядывал этот продукт средневековой дипломатии, Захарий оглянулся назад и велел спутникам:

- А ну, робята, подсадите-ка доброго человека к послу на подушки, пущай его качается с агарянином до самой Троицы!

И вмиг в несколько рук "робята" оторвали меня от земли и кинули на подушки. Посол лишь полу халата выхватил из по меня и засопел, отвернувшись. И я не успел ничего сообразить, а уже ритмичные покачивания паланкина подхватили меня, и тупой стук копыт по травяному ковру подсказал, что мы скоро движемся. Ещё некоторое время я привыкал к непривычному бегу, а потом задремал, и сокол с плеча скакавшего рядом всадника свирепо косил на меня горящий глаз уже и тогда, когда ночная тьма превратила моих невольных спутников в тени…

Последующие ночи и дни выпадало совсем мало минут, чтобы, с трудом разогнувшись, размять затекшие суставы на привалах. Ели пшенный кулеш и копчёную битую дичь, добытую и продымленную тут же. Я не могу этого объяснить, но посол ни разу за время пути не оставил паланкина. Он не ел, не пил - соблюдал величие Мамая, неся его в своих неподвижных скулах и налитых наглостью глазах. Только однажды ранним утром, под Епифанью, когда нашу группу обложил плотно татарский чамбул в полусотню сабель, посол бросил что-то коротко своему сопровождающему, тот неторопливо отъехал к начальнику чамбула и ударил его плетью вдоль щеки и широкой груди в кожаном доспехе. И враз все всадники чамбула, как стайка рыбок в аквариуме, сделали некое общее движение с разворотом и умчались прочь с нашей дороги.

Конечно, в моём положении надо бы наблюдать, а ещё лучше - записывать увиденное, ведь не всякому человеку XXI века уда`тся пересекать громадные просторы средневековой Руси. Но в моём положении оставалось только смирно сидеть и охать, и посольские подушки, в начале пути бывшие пуховыми, к концу его казались каменными глыбами. Они набивали и отбивали мне все части тела, и я уже жалел, что связался с отрядом Захария Тютчева. Уж пусть бы позже, да без страданий я всё равно добрался бы в Святую Троицу.

- Как же, - словно читая мои мысли, отозвался неприязненно сокольник, - добрался бы ты к султану на галеры. Али того хуже - щатучие люди медведю бы тебя скормили. Сиди уж, нахлебник, и помалкивай!

И сокол всё так же презрительно до самого монастыря светил на меня огненным глазом с его плеча.

Видимо, для Захария Тютчева келья Сергия была важнее кремлёвских палат Димитрия, коли мы буквально ворвались в распахнутые тесовые ворота Лавры к исходу очередного дня неутомимой скачки. Обо мне сразу забыли, и только сокольник не отступал ни на шаг, а птица норовила достать с плеча по лицу крылом. Иногда доставала, и жёсткое крыло, напоминавшее дубовый веник, царапало мне щёку. Нас так и определили на ночлег вместе - под низеньким соломенным овином на соломенной же постели. Я пытался сказать хлопотавшему ради нас служке - отроку с девичьи нежным лицом и намёком усиков над верхней губой, что мне нужно непременно к самому Сергию, - отрок ни разу не открыл рта.

Ночь в очередной раз обрызгала небо Млечной россыпью, по всему подворью с хрустом жевали корм боевые кони, а я теперь раздумывал - стоит ли отвлекать Сергия моими пустыми суждениями о Хаосе - или потихоньку исчезнуть из-под надзора сокольника - да уйти вон? Тут и без меня всё накалено, как в горниле. На дворе 1380 год, через месяц отгромыхает Куликовская битва и этого Порядка отменить не сможет никто. У Сергия теперь своя задача, у посла - своя, и даже бодрствующий сокол при деле - и только я один тут, как никому не нужная пристяжная лошадь. Встать, да уйти…

- Ну, нет! Чего я захандрил, собственно говоря? Худо-бедно, а исход грядущих событий я знаю. Они, собственно, уже давно состоялись, и уходом своим я ничего не изменю. Более того - в цепочке нынешних событий я становлюсь главным звеном. Это я вызвал из прошлого всех теперешних действующих лиц и я вправе навязать им сценарий грядущих событий. И этого чёртова сокола я могу испепелить лишь силой мысли и даже потопить все невидимые мне отсюда султанские галеры в окрестностях покорённого Царьграда!…

Значит, - со старцем надо встречаться. И потому - долой условности. В сторону этого девоподобного инока, хватит тянуться прохладной ночи - даёшь кабинет духовного отца русской нации - настоятеля Троицкой лавры отца Сергия!

… Впрочем - кабинет - это неверно сказано. Довольно простая комната с узкими высокими окнами и сводчатым потолком напоминает, скорее, придел церкви. Роспись по стенам - лики суровые, испитые, византийские. Паникадило свисает на кованой цепи из старой тусклой меди, свечи в нём толстые, витые, сальные. Их чад скапливается в углублениях потолка и вытягивается в прямоугольные зарешеченные дыры. На покатом столике аналоя - громадная рукописная книга с закладками. Рядом стоит невысокий мужчина в белой, до пят, чистой холщевой рубахе, с белой бородой и схваченными по лбу широкой лентой с кириллическими письменами ещё не до конца поседевшими волосами. Он не молится и не читает книгу. Он просто стоит и время от времени крестится. И всякий раз ответом на движения его руки отвечают колокола лавры. Создаётся впечатление, что прямо из кельи Сергий дирижирует невидимым оркестром звонарей. Я стою в дальнем углу комнаты у низкого грубого столика и чего-то жду… Сергий захлопывает книгу и жёстко поворачивается ко мне:

- Хочешь правду? - спрашивает он. И продолжает, подойдя к столику. Тонкой рукой с бумажной кожей указывает на стул без спинки и садится напротив. - Так я тебе скажу правду. У тебя блажь: узнать, что такое Хаос. И ты отрываешь от дела многих умных людей, коим есть чем заняться и без твоей блажи. Меня вот все знающие считают самой мягкостью: я и впрямь, по велению Божию, снисходителен к людям и их слабостям. Вот сейчас татары зорят русскую землю, нет такой беды, чтобы миновала нас. У меня вот в комнате справа сейчас сидит в раздумьи Великий Князь Димитрий, в комнате за твоей спиной разжигает собственную злобу переговорщик Мамая, а в комнате слева готовит свои требования посланник правителя Тамерлана Шахрук. Этим двум коршунам подай русской землицы, а нам с Димитрием отстоять её надобно. И отстоим, ибо се место наше, его же судил нам Бог. И мне сейчас надо придумать такой ход, чтобы стравить волков между собой, а не дать укусить собственную державу. И если я начну рассуждать о Хаосе - то у меня ничего не получится. И потому я без всякого мудрствования должен заявить тебе - нет и никогда не было никакого Хаоса. А всё есть Порядок, даже если он плохой и нам не нравится. Надо просто сделать его хорошим.

- И Вы считаете Порядком наличие нравов этих самых волков, как Вы выразились? Да они же действуют по наитию, движимые Хаосом инстинктов!

Сергий, поморщась, коснулся повязки на лбу и ответил:

- Не приемлю обращения на "Вы". "Вы" - это множество, тёмная сила, тьма, Орда. Обращаются на "Вы" только к тем, кто представляет угрозу. А вот к Отцу Небесному мы обращаемся на "ты". Он един и неповторим, как един и неповторим каждый из нас. "Вы" - этот тот самый Хаос, а "ты" - разумный и близкий Порядок, как Бог и всякий родной человек. Теперь отвечу на вопрос: да, - враги действуют силой инстинкта: убить, сжечь, награбить. Но за всей этой видимой вакханалией стоит строго продуманный Порядок её настоящих устроителей. По большому счёту, всегда за внешне неразумными действиями кроется железная Логика их подстрекателей и организаторов. И уж если и есть тот самый непостижимый и неуправляемый Хаос, то уже точно - есть и его объяснимый создатель и управитель. А где есть создатель - там, опять-таки - нет никакого Хаоса. Вот мы и прошли ещё раз посолонь - замкнули колечко. И сколько мы не будем ходить вокруг аналоя - всегда придём к одному выводу: в мире всему причина Создатель. Он Отец Порядку и Непорядку, всему видимому и невидимому. А корень этому порядку мы - люди, с нашими бессмертными душами. Это в них, в наших душах, по главному счёту, и кипят все страсти мира. Неверно полагать, что через несколько недель на Куликовом поле будут драться две рати ради земли и богатств. Тит Ливий в своё время точно подметил, что иногда большая часть побеждает лучшую, но нынче нам непозволительно допустить превосходство этой самой чёрной "большей" части. До вот, - после короткого раздумья нашёлся Сергий, - любому в ратном строю нынче есть место…

- И мне? - спросил я, сообразив, что Сергий не хочет обращаться ко мне ни на "Вы", ни на "ты".

- Да, конечно, - согласился Сергий с лёгким сердцем. - Как раз нынче я подбираю в рать к Димитрию для поддержания духовного здоровья войска двух монахов. Родион Ослябя уже принял схиму. Обряд с другим монахом можно провести теперь же.

- Я готов! - только и осталось сказать мне.

- Ну, и славненько. - Сергий вернулся к аналою, поднял руку в крещении, и сразу с улицы на его жест откликнулись невидимые звонари. Мощный и густой звук наполнил комнату. Казалось, самое пространство рождало торжествующий звук и как-то необъяснимо для меня двое монахов материализовались рядом и вывели меня из комнаты. По переходам и закоулкам, открывая и закрывая множество дверей внутренних просторов Лавры, монахи увлекли меня в низенькую прокопчённую церковь, где в полчаса провели и обряд пострига в рясофоры, и тут же возвели в схиму с именем Александр. На меня возложили широкий чёрный плащ с большими белыми крестами по груди и спине и вернули в комнату Сергия.

Тут, кроме Сергия, прохаживался по половицам великий князь Димитрий. Я сразу узнал его по памятнику, что спустя столетия установят в небольшой церквушке в Тульской губернии на месте Куликовской битвы. Та же коренастая невысокая фигура, тот же пронизывающий, с укором, взгляд… И вдруг я вспомнил будущее и невольно схватился руками за голову.

- Помилуйте! - закричал я, - ведь это мне предстоит биться с великаном Челубеем!

- Какая чушь! - в тон мне и без паузы прокричал уже Сергий. - Монах не может брать в руки оружия. Его меч - Слово Божие. И даже смерть монаха в бою - это его победа, ибо пример его духовного подвига удесятеряет силы ратников. (Стоп-стоп-стоп! - подумал я. - Не стоит увлекаться, ибо грядущая Куликовская битва - суть моё воображение. Вот и Сергия я себе нарисовал, вроде известной скульптуры Пимена, и Димитрий у меня без фантазии - как медный истукан из музея. Стало быть, - и погибать мне не придётся, как легендарному Пересвету. И я успокоился.)

- Хорошо. - сказал я. - Я пойду комиссаром при Димитрии.

Князь замер в движении и оглядел мою крестастую фигуру снизу доверху. Он одобрительно фыркнул и ничего не сказал. Сергий же стянул со лба полотняную повязку и рассыпал волосы по плечам. Удивительно - но он сразу помолодел лет на двадцать. Уже не серенький старичок стоял рядом, а крепкий, как ратник, мужчина, способный, пожалуй, "положить на руку" самого Димитрия. Они, эти двое рядом выглядели, как близнецы. Красивые, ладные - хитрованы!..

Сергий присел к столику, взял лествицу на шнурке и принялся бегло перебирать в пальцах её косточки. Видимо, в подсознании он молился, но впрямую заговорил резко, убеждённо:

- Вольно теперь говорить о Хаосе! Некоторым в нашей комнате кажется, что всё происходящее живёт только внутри его черепной коробки. Пусть так! Но ведь известна истина, что человек есть мир невелик. Но невелик он только для того, кто стоит рядом с эти человеком. Для самого же человека мир внутри него и мир вовне совершенно равны во всём и напрасно теперь думать, что воображаемая Куликовская битва хоть малость меньше или нереальнее настоящей. Тем более ясно, что смерть и в одной, и в другой реальности есть совершеннейший, зеркально отразимый, факт. Думать иначе - значит, допустить, что мир внутри и вовне нас неодинаков. То есть, признать, что наличие Порядка одного мира соответствует Отсутствию Порядка в другом мире. Иными словами - напрасно некоторые думают, что гибель настоящего схимника Александра возможно в одном мире, и необязательно в другом, зеркальном. Нет - в малом мире в точности отражаются все события большого мира. Поэтому не может быть так, чтобы один мир являл собой порядок, а другой Хаос. А поскольку один из миров уж точно создан Богом по признакам Порядка, то и в другом царит он же. Следовательно, - кто б ни был ты - человек любой страны и эпохи - но если в одном мире ты Александр Пересвет, то и в другом изволь положить "живот свой за други своя". Таков Порядок. И пределов у Порядка нет - не выскочишь.

И я понял, что влип. И для того, чтобы вернуться к себе, на Тихую Сосну, я должен погибнуть сначала на Куликовом поле. В принципе - бред, но ведь я и искал этого бреда, то есть Хаоса, в некотором смысле, в чём, кажется, и преуспел. Димирий же велел мне идти на монастырский двор и подружиться с ратниками. Сергий опять повязал лоб и стал у аналоя. Я вышел, и на крыльце столкнулся с сокольником. Птица его молча, в одно тяжёлое движение крыльев, поднялась с его плеча и опустилась на моё. Когти сразу же прокололи кожу до кости, но прожгла меня не боль, а жуткое осознание происходящего. "Доигрался! - бранил я себя. - Теперь вот вдохновляй воинов на подвиг. А они - глянь-ка - разбрелись кучками. В том краю двора в кости-зернь играют, у ворот разбили крышку винной бочки, двое уже до крови посеклись на мечах, а никак не уймутся. Защитнички, чёрт бы их побрал: как же врага останавливать думают при такой дисциплине. Продуют ведь Куликово вчитую!

…Стоп! А мне-то что?.. Хаос, сплошной Хаос! Хотя, признаться - не такая уж плохая смерть случилась у Пересвета. А я вот вернусь в свой век и помру, в лучшем случае, под забором, в худшем - на больничной койке под клистирными трубками и капельницей. Нужен мне такой Порядок? Как нормальный человек отвечаю сам себе - не нужен. Как ненормальный человек я решаюсь остаться Александром Пересветом. Хотя признателен тому, кто помог бы мне теперь разобраться, что такое нормальный и ненормальный.

Подошёл Захарий Тютчев, похлопал по плечу, осмотрел монашескую мою рясу:

- Ну - нормально! - сказал он и столкнул шапку на затылок. - Я теперь сотенный командир в Большом Полку, айда к моему обозу! Церкву походную уже сложили на подводы, там тебе и место…А татарского посла, слыш-ко, отправили к Мамаю назад. Землицы нашей захотели! Старец знаешь, как ответствовал злодею?

- Се место наше. Его же суди нам Бог.

- Точно, - Захарий улыбнулся во всё бородатое лицо: - на века ответил, всем хапугам наперёд. Да ты не тушуйся, птицу свою только свежими мышами корми. - Он тюкнул сокола щелчком в клюв и тот шевельнул крыльями, поколебав меня самого.

- Слыш-ка, - крикнул я уходящего Захария, - ты бы забрал птицу, на кой она мне?

- Пригодится, - кинул Захарий через спину, а шедший мимо грузный краснолицый ратник объяснил мне, дураку:

- После сражения твой сокол не даст воронам выклёвывать глаза у покойных сородичей. Ты не русский, что ли, если такой простой истины не знаешь?

- Да русский я, православный, - прицыкнул я на толстомордого и теперь уважительно, с трудом повернув шею, поглядел на сокола. Боевой собрат, оказывается… И до вечера я ходил между ратниками, в первую половину дня набираясь опыта у них, а во вторую раздавая им свои знания. И лёг спать на старом месте, под рассыпанным в небе Звёздным шлейфом.

И, засыпая, я понимал, что у меня ещё есть возможность проснуться в своей квартире с умывальником и компьютером, во времени, где у меня впереди маячат забор или больничная палата со смертью, заглядывающей туда с регулярностью медсестры. Всего одно усилие воли - и эти блага - мои…

А можно и без усилий. Тогда Куликово Поле. Так-то, брат.

Хаос и Порядок стояли у моего изголовья. Они были неотличимы и выбирать оказалось не из чего. "Будь, что будет" - отказался я от сомнений и сладко потянулся на соломе.

…Разбудила меня острая боль в плече. Пернатый друг звал к грозной сече.

 

 

 

ВСТРЕЧА ТРЕТЬЯ

 

СВОЕВОЛЬНАЯ ЗВЕЗДА УЛУГБЕКА

 

Знойный Самарканд XV века почти ничем не отличается от сегодняшнего: уберите из него нелепые коробки многоэтажек, расковыряйте асфальт и демонтируйте антенны - вот вам и времена Улугбека. И встречает меня Улугбек на средней площадке обсерватории - в тёмно-зелёном атласном халате, в белом тюрбане и остроносых красных туфлях - ни дать, ни взять - средневековый звездочёт!

Смеётся:

- Я и впрямь звездочёт, хотя не столько считаю светила, сколько изучаю их.

Я прикладываю ладони к груди и спрашиваю:

- Откуда Вы знаете язык моего племени? Я ведь и слова пока не вымолвил?

Опять смеётся Улугбек:

- Язык слов делит народы, язык мысли их объединяет. Мы же сейчас общаемся мысленно, и этого достаточно для понимания друг друга.

Я соглашаюсь и спрашиваю дальше:

- Ваш дед Тамерлан оставил Вам великое наследие. Неужели Вы всё вложили в обсерваторию? И современники простили вам эту расточительность?

Улугбек наливает из узкогорлого высокого сосуда с тончайшим узором по нему душистый чай. Я беру свою почти плоскую пиалу. Напиток горяч и горек.

- Без сахара, его пока не научились варить, - поясняет собеседник. - Впрочем, я могу предложить мёд диких пчёл: у меня по горным отрогам стоят борти подвластных дехкан. (Я мягко отказываюсь.) А что касается наследия - так мне никто и не прощает расточительности. Я вот сорок лет строил эту обсерваторию. Поверишь - никакой помощи от соплеменников! Хоть бы один поднял голову и поглядел на небо: так нет! Муллы подговаривают народ на бунт, подбивают его на войну. Я вот в Персии за великие деньги купил птолемееву книгу "Аль-Мажестик", а её выкрали и сожгли. Дескать, - всё, что не Коран - то от лукавого. Спасибо - у меня в голове накрепко запечатлелся весь птолемеев труд. Это и помогло соорудить обсерваторию.

- Скажите, правитель, - я осторожно потягиваю губами дымящийся чай, - разве Вы создали это грандиозное строение без связи с другими астрономами мира?

Улугбек берёт с низенького стола некий предмет, напоминающий кусок трубы, инкрустированный мелкими драгоценными камнями и спрашивает меня:

- Знаешь, что это? Телескоп. Ещё двести лет понадобится, чтобы такую же зрительную трубу в Европе изготовил Галилей. Ему и припишут авторство прибора. А я с детства изучаю с его помощью звёздное небо. Причём - даже не знаю, кто изготовил эту штоковину. Я же получил её в подарок от деда и знаю, что Тамерлан в часы отдыха тоже отдавался созерцанию светил. Конечно, я понял секрет прибора и многократно повторил его. Да, впрочем, построил и большой телескоп, с расстоянием между линзами в сорок два метра!

- Это как же? - изумился я.

- А так, - ликующе возгласил Улугбек, - что я сполна использовал всю черноту самаркандского неба. У нас ведь с заходом солнца наступает египетская тьма, и между расположенными на расстоянии и сфокусированными линзами не проникает и лучика света. Вот я настраиваю сей разрозненный в частях прибор на Луну, скажем, и весь предаюсь созерцанию. Да, впрочем, к чему голословие? Как опустится ночь, так сам поглядишь. На Луне, сударь, много есть загадок, как есть они и на иных планетах… Я вот составляю теперь каталог звёздного неба, ведь знаю, что ныне лишь я один на всей Земле исследую эту тему. Да ещё, пожалуй, за океаном есть один учёный, из неведомого пока народа с тёмной кожей, обитающего в великих горах над взморьем.

И тут я посчитал возможным задать Улугбеку вопрос по теме, ради которой и явился в Самарканд.

- Скажите, учёный, - спросил я, - Космос - это организованная структура? Это упорядоченный мир?

- Да, Космос - самая совершенная и упорядоченная структура, - без паузы ответил Улугбек. И я тут же вклинил новый вопрос:

- Но сам ли он достиг своего порядка и совершенства? Либо есть Некто, приведший Космос к гармонии?

И тут повисла пауза. И Улугбек спросил в свой черёд:

- Теперь ты ждёшь, как я отвечу: мол, всё сотворил Бог? А я не могу так ответить.

- Но Вы же верующий человек, правитель?

И опять появилась пауза. И Улугбек осторожно заговорил так:

- Мой дед Тамерлан и мой отец Шахрук положили свои жизни и жизни миллионов подданных на создание моей Среднеазиатской империи. Но и этого оказалось мало, чтобы построить совершенную и безопасную страну. Посмотри: с юга нас теснит Китай, с севера монгольская орда, с запада воины-османы… а внутри всегда зреет гроздь ненависти и нынешней ночью меня ждёт смерть от руки соплеменника, а моя великолепная - по достоинству льщу себе - обсерватория будет разрушена до последнего камня!.. А ведь мы, правители Чингизиды, приложили все силы к сохранению устойчивости империи - и наших сил не хватило! И как же не удивляться стройности и крепости Вселенной и могуществу её Создателя! Я верю в Бога, странник. Но я не могу твердо сказать: всё сотворил Бог. Ибо даже ему не под силу такой труд.

- Тогда кто же устроил Вселенную?

- Никто!.. Или Тот, кого я называю таким именем: Никто!

Я осторожно опускаю пиалу на столик и так же осторожно задаю новый вопрос:

- А Вас самого утраивает такой ответ: мир создал Никто? Это, скорее, уход от ответа, чем ответ.

Мой собеседник тоже оставляет в покое пиалу и отходит в угол комнаты, к висячей лампе. Лампа похожа на чайник: такая же узкая, высокая, инкрустированная. В руках Улугбека прямоугольная золотая зажигалка с профилем Конфуция на ней. Вспыхивает огонёк, лампа оживает и по сумеречной комнате расплывается трепетный свет. Он десятикратно умножается в призме из зеркал, в полураскрытую полость которой установлена лампа. Вместе с робким светом, комнату наполняет запах прижжённого конопляного масла. На полке, рядом с лампой, Улугбек открывает большую шкатулку из прожилистого малахита, недолго колдует над ней - и комнату наполняет музыка. Нечто грандиозное, небесное, знакомое…

Улугбек возвращается к столу и вопросительно глядит на меня:

- Да, Вселенную создал Никто! Или у тебя есть иной ответ? - вопрошает он.

Сознаюсь, что иного ответа, да и вообще никакого ответа у меня на сей счёт нет. Дескать, потому и заглянул в комнату обсерватории, чтобы получить этот ответ. Улугбек слушает музыку, спрашивает:

- Узнаёшь произведение? Ну, как же - в твоё время оно будет широко известным!.. Или вот музыка, - внезапно заговорил он, словно только что, вот тут, получил озарение: - Если ты скажешь, что это звучит Рихард Вагнер, опера "Тангейзер", то будешь и прав, и неправ. Ибо написал её и впрямь человек, но создал Бог, потому что смертному такое не под силу. А Вселенную, видно, и впрямь создал Бог, но кто написал ему музыку Создания?

- Ну, тут всё как раз понятно, - попытался показать свою осведомлённость я, - в притчах Соломоновых премудрость София прямо говорит: "Я была художницей при Нём" в момент сотворения Мира. А меня интересует теперь другое, Улугбек. То, ради чего я и пришёл к Вам.

Улугбек устало потер лоб под высоким тюрбаном и сказал:

- Догадываюсь… Ещё как только ты появился у порога, я понял, что тебя интересует не Творец и Творение. Тебя интересует Хаос! Потому что ответы на загадки Космоса ты можешь найти и в своём XXI веке. А на загадки Хаоса ответа у вас как не было, так и нет!

- Да, Улугбек, меня интересует первичный источник сущего - Хаос! А поскольку философы и астрономы последующих столетий не дадут ему объяснения - я и отправился к вам, мыслителям прошлого, ибо вы находитесь ближе к Истокам и должны хранить знания о Началах Начал. И первый мой вопрос; что же такое по мнению Улугбека - Хаос?

- Ты неправильно выбрал адрес, - Улугбек подошёл к узкому стрельчатому окну, за которым уже плохо угадывался отходящий ко сну Самарканд. Кое-где ещё виделись изломанные столбики соломенных дымов, на окраине светилась огнями факелов махалля судьи Гургани, где вызревал бунт, а небо уже вспыхивало кристалликами первых звёзд. - Ты обратился не по адресу, - ещё раз сказал астроном и глубоко вздохнул, представив себе изуродованное злобой лицо судьи Гургани: - Тебе надо расспросить о Хаосе у самого Гильгамеша… или у Заратуштры. Больше моего знают предмет нашего разговора Аниций Северин Боэций или Квинт Септимий Тертуллиан. Да что там учёные! Мой дед Тамерлан легко оперировал понятиями Вечности и Непостижимости сущего. У него в войске был дервиш суфий Шавкат Керим, владевший таинством получения материи из ничего! Я же могу высказать лишь собственные представления о Хаосе. Они, поверь мне, скудны, хоть и опираются на опыт моих великих предшественников.

- Вот это то, что мне нужно! - загорелся я. - И поэтому с нетерпением жду Вашего определения Хаоса.

- Услуга за услугу, - хитро улыбнулся Улугбек. - У меня под подвижным секстантом развалилась чашечка керамического подшипника. А мне нынче непременно нужно вычислить орбиту непонятной новой звезды, что стала каждую ночь появляться в северном полушарии неба. Понимаешь, - возникает около одиннадцати часов у горизонта и за двадцать минут очерчивает все небо и уходит за горизонт. Это не может быть звезда или планета. Это не может быть и кометой, потому что подобная скорость возможна лишь при невероятно коротком расстоянии до Земли. …Кстати, мои подданные считают, что это я своими приборами вызвал непонятную звезду и грядущие бедствия связывают с нею и со мной. А тут ещё голод, а в Катта-Кургане начался мор…вот и приговорили меня к смерти. Да, впрочем, это не суть важно. А важно то, что я не могу без посторонней помощи разворачивать секстант, ведь вращать его приходится по монорельсе радиусом в сорок метров. А без этого не выявить природу непонятной звезды. Опустимся к основанию башни обсерватории - там и поговорим.

Мы стали опускаться по спиральной лестнице, расположенной у внутренней кромки круглой башни обсерватории. Внизу, на кольцевой деревянной слеге, повторявшей в меньшем размере основание башни, стоял неуклюжий деревянный же прибор с металлическими деталями. Он напоминал гигантский школьный транспортир, где по окружности с делениями был прикреплён медный указатель с закреплённым на нём двухметровым телескопом. Улугбек пояснил, что направленным в раскрытый купол башни телескопом он упрётся в новую звезду, а я должен при этом подталкивать весь сектант по рельсе с тем, чтобы звезда как можно дольше оставалась в объективе телескопа. Улугбек же расположился на низеньком стульчике у основания подвижного сектанта. Прежде он двигался сам, вращая педали, хитроумно напоминавшие велосипедную цепную передачу. Теперь же, по причине испорченности подшипника, конструкцию надлежало двигать мне вручную.

Улугбек уселся на стульчик и прильнул к объективу телескопа. На коленях у него лежал лист бумаги, расчерченный и подготовленный к записи. Толстый свинцовый карандаш висел на шнурке тут же, под рукой.

- Ну же! - нетерпеливо велел учёный, и я двинул конструкцию по рельсу. Улугбек с минуту осматривал небо в трубу, потом заговорил:

- Теперь о Хаосе. Что это такое - материальная, духовная, чувственная структура? Подвергается ли она осмыслению или исчислению? Божье ли это создание или оно за пределами Творения? Существует ли он или существовал во времени и пространстве? … думаю, что никогда и никто не даст ответы на эти вопросы.

- Да, - согласился я, - но ведь отсутствие ответов не исключает существование самих вопросов. Давайте уж по порядку. Думаю, что Ваше мнение в сём неразрешимом деле значит для человечества очень много. Итак, - для начало определимся - что же такое Хаос и Порядок, или Космос, как обычно принято называть Мироздание?

- Попробую ответить, - Улугбек резко прильнул к окуляру и визгливо выкрикнул: - Толкай, странная звезда уже взошла!

Я не без труда двинул конструкцию, Улугбек, не отрывая взора от объектива, начал быстро и не глядя, писать карандашом на листе. При этом он совершенно спокойно и внятно заговорил:

- Хаос - это абсолютно устойчивая, нерегулируемая, ни к чему не стремящаяся структура. А Космос, Порядок - это неустойчивая, регулируемая, стремящаяся к хаосу, структура… Помедленнее, пожалуйста: по мере восхода, звезда теряет скорость…спасибо… Отсюда следует, что Хаос не нуждается ни в Творце, ни в Разрушителе, он неисчислим и непознаваем, а потому вечен и неразрушим. Порядок же, сиречь Космос, есть организованная, искусственно устроенная, зыбкая сущность, готовая к возвращению в хаос в любое мгновение времени.

- Значит, - спросил я, налегая плечом на выступ секстанта, - то, чего никто не сотворял есть более живучее, чем то, над чем во все века хлопочет Бог? То есть выходит, что усилия Бога напрасны и гораздо более устойчиво то, над чем не нужно никакого шефства кого бы то ни было? Значит, - ничего не делать гораздо продуктивнее, чем огород городить?

- Если вам нужен результат - вы должны выстраивать ситуацию в некоей последовательности, в некоем порядке, - Улугбек подхватил, не глядя, полу халата, чуть не попавшую между секстантом и рельсом и на миг замолк, чуть прикусив язык: - Однако, не может быть! - воскликнул он. - При такой скорости и с таким наклоном к горизонту звезда не может находиться от Земли дальше, чем на сотую часть расстояния от Земли до Луны! Таких звёзд просто не бывает, ведь при верности расчёта размер этой звезды не может превышать размера крестьянской арбы! Абсурд, или и впрямь кто-то выбросил на орбиту Земли арбу!… Вот она и отражается в солнечных лучах. Но это невозможно!

- Простите, - не согласился я, - а вдруг мы с этой нелепой звездой присутствуем при том самом мгновении, когда Порядок возвращается к изначальному Хаосу? И ваша непонятная звезда - это лишь первый камешек вселенского обвала? Может, - мы входим сейчас в настоящий Хаос и, скажем, через миг весь земной Шар распадётся сначала на молекулы и атомы, а потом растворится в первородном Хаосе?

-Ах, не морочь мне голову! - Улугбек столь плотно лёг на окуляр, что казалось, будто он вворачивает основание телескопа в глаз, - ведь все остальные звёзды на месте. Мы имеем дело с частным случаем, не относящимся к Хаосу ни каким боком… Ещё медленнее, пожалуйста! К слову, - продолжил он, - автор первого тысячелетия до Рождества Христова Прокл передаёт сказание древних, которые считали Космос пещерой. Вот только пещерой в чём - Прокл не записал.

- Вы думаете - пещерой в Хаосе?

- Видимо, так, - согласился Улугбек, - ведь недаром древние греки считали, что боги создали космос из Хаоса. Да и Библия с Ведами прямо говорят, что в начале не было Ничего, ни Сущего, ни Несущего.

- То есть, древние и Священные писания считают Хаос строительным материалом для Космоса?

- Да, это так: Порядок возник из Хаоса

- Скажите, а весь ли Хаос, как стройматериал, пошёл на создание Космоса?

- Вряд ли кто это знает.

-То есть - если пошёл весь Хаос на строительство порядка, то его не осталось. Следовательно, - Хаоса больше нет. Вопрос с повестки дня снимается.

- А если в дело пошёл не весь Хаос? - теперь уже меня спросил сосредоточенный на новой звезде Улугбек. - Тогда часть его осталась неиспользованной.

- А неиспользованная часть, - развил я общую мысль, - есть часть чего-то целого, то есть она поддаётся измерению и исчислению. А поскольку мы условились, что Хаос - это величина неисчислимая, то в данном случае речь идёт уже не о Хаосе, а о чём-то ином. То есть части, остатка Хаоса быть не может. И мы опять приходим к тому же результату: Хаоса нет!

-То есть, - подхватил внезапно оживившийся от нового открытия Улугбек: Хаос хоть есть - хоть нет, но его НЕТ!

- Простите! - остудил я его пыл, - тогда из чего же создан Космос, Порядок? Или до ритуала Творения Хаос всё-таки был? Тогда в чём же сегодня пещерой выглядит Проклов Космос?

Улугбек попросил меня ускорить движение: странная звезда перевалила через середину орбиты и начала ускоряться. Он оторвал глаз от объектива, помассировал пальцами надбровную дугу и опять прильнул к телескопу:

- Арба, - в раздумье протянул он, следя за звездой, а мне ответил: - Как же я могу рассуждать об общем, если не способен разгадать частную тайну малой звезды! Попробуй ты ответить мне: как посреди космического Порядка возникла необъяснимая и сверхбыстрая звезда? И тогда я рискну рассуждать о Хаосе предметнее!

Я откровенно рассмеялся и ответил:

- Любой мальчишка из моего времени слету ответит на Ваш вопрос, ибо еженощно он может видеть мириады таких звёзд! Это искусственный спутник Земли, Улугбек, и Вы правы, называя его арбой.

- Но как он попал на самаркандское небо средневековья?! - изумился учёный. В ответ я сказал, что точно так же, как я сам попал в средневековую обсерваторию - силой мысли.

- К слову, - напомнил я, - ведь именно эта сила и помогает нам общаться. И хочется верить, что она же поможет теперь Вам развить Вашу мысль о Хаосе.

- Кстати! - Улугбек попросил меня остановить секстант, торопливо слез со стульчика и подхватил меня под руку: - Идём в комнату с чаем и Вагнером - описывание орбиты новой звезды после твоих объяснений утратило смысл. Признаться, - я теперь не уверен, что все мои астрономические изыскаяния верны: вдруг и Венера, и самое Солнце тоже самодельные светила, как эта неверная Арба! Да и чего сомневаться - они и впрямь есть искусственные тела, ведь все учения человечества говорят о том, что всё СОЗДАНО, сотворено, и все видимые и невидимые вещи и явления существуют лишь постольку, поскольку "их поддерживает только Аллах (Пчёлы 80 (78))", как записано в Коране! Значит, - нет смысла изучать законы Бытия, поскольку в воле Творца менять их по своему усмотрению. За этими изменениями, право, не угонишься.

-А Хаос не имеет законов, - подхватил я, - и, значит, изучение его даёт верные и незыблемые результаты!

- Да, - согласился Улугбек, - безграничный Хаос есть вместилище незыблемости, недаром ещё умница Анаксимандр утверждал, что бесконечность подпирает самое себя!

Улугбек внезапно замер и прислушался. Прислушался и я. Извне, с улицы, нарастая и накатываясь волнами, доносился гул голосов. Узкое окно озарилось масляным отсветом факелов.

- Гургани привёл людей, - равнодушно и спокойно сказал Улугбек. - Скоро они отправят меня туда, где нет измерений и границ. Как думаешь, странник - небытие и Хаос - это одно и то же?

- Послушайте, Улугбек, - предложил я, - ещё можно уйти, ведь темнота способна скрыть наш побег: толпа подпирает от главного входа, а в башне, наверняка, есть ещё и боковые!

- Двери для ухода есть, - ответил астроном, - но ты не ответил на мой вопрос: Хаос и небытие не одно и то же?

- Нет! - резко сказал я. - Хаос теперь - это затмение умов горожан, что пришли разрушить порядок твоей обсерватории. Небытие же - это если дать толпе убить себя. И если из обрушенной в хаос обсерватории можно создать новую, то ушедший в небытие Улугбек уже не возродится никогда, поэтому не путайте философию момента с содержательностью жизни. Надо бежать, Улугбек, пока Порядок событий не превратился в Хаос их последствий!

Внизу затрещали двери и запах нефтяной гари от факелов потянулся в комнату. Улугбек подошёл к шкатулке, из которой всё ещё звучал Вагнер и захлопнул её. Музыка умолкла.

- Нет, сказал Улугбек, - Гургани прав, и я виноват и в голоде, и в чуме. В ущерб подвластному народу, я отдал жизнь науке - и ничего не узнал! Порядок мироздания оказался непостижимым для меня и, может быть, надо прежде Космоса познать Хаос. И здесь есть всего один путь: поскольку всё сущее, разрушаясь, стремится к Хаосу, то этим путём пойду и я. Встретимся там, где нет ничего, и чего самого нет. Я не беру в небытие ни тебя, ни Вагнера и лишь прихвачу вниз эту подзорную трубу, чтобы ею разбили мне голову, ибо время телескопов ещё не пришло.

Улугбек ступил на лестницу, ведущую вдоль стены вниз, и я схватил его за халат:

- Учёный! - прокричал я. - Скажи напоследок, как думаешь: Хаос расположен рядом с Космосом либо в ином другом месте и есть ли он точно Божье творение?

- Пещерный человек! - Улугбек вырвал у меня полу халата и широко запахнулся ею вперехлёст. -Спроси у судьи Гургани, как мой дед Тамерлан вручал ему судьбу внука Улугбека, когда воинственные кидани зажали ставку Правителя над пропастью в Гиндукуше? Судья поклялся быть моим гарантом перед Аллахом. Вот я и отправляюсь теперь в ставку Аллаха. А где она расположена - в пределах Космоса ли, Хаоса ли - мне уже нет разницы. Это ты думай, как тебе уцелеть в такой ситуации, а мой выбор без вариантов… Кстати, - когда будешь разговаривать с Иными - можешь свой последний вопрос задать им и от моего имени. Дескать - Улугбек интересовался - есть ли Хаос Божье творение и где он теперь размещён?

Улугбек уходил вниз, и уже в исчезающую ниже пола комнаты чалму я крикнул:

- Если у Вас самого остались такие вопросы без ответов, - тогда о чём я с Вами говорил много часов кряду?

- Так я тебя и не приглашал, - ответил уже исчезнувший Улугбек почти заглушённым толпой голосом и снизу дохнуло жаром настоящего пожара. Там уже воцарился настоящий хаос и мне пришлось привести мысли в порядок, чтобы оставить взбунтовавшийся Самарканд.

 

 

 

ВСТРЕЧА ЧЕТВЁРТАЯ

 

"СЛУШАЮСЬ, ОСУДАРЫНЯ-МАТУШКА"

 

Петербург 17… года невозможно представить без приставки - Санкт. После долгой езды по российским хлябям сразу за поворотом лесной дороги словно попадаешь в Германию: геометрия, гранит, офицерские треуголки. Кромешно рябой и с усами в размах плеч полицейский пристав у шлагбаума с достоинством принял у меня подорожные документы, скрученные в цилиндрик и распустил его перед глазами сверху вниз, развернув руки чуть не в пол-аршина:

- По казённой надобности, Ваше благородие, али для приватных целей?

- Там написано, - буркнул я, вылезая из коляски и отряхивая камзол. Пыль оказалась плотной, отваливалась с одежины слоями. Ямщик с козел легко стукнул меня кнутовищем по спине, помогая отряхнуться, и я окутался сизым облаком, чихнул.

- Будьте здоровы! - пожелал мне пристав и вернул документ: - Я грамоте плохо ведаю, едва-едва бреду по слогам, потому и спрашиваю.

- А как же тебя, братец, у таможни поставили, такого неразумного?

- Так ведь больше некого! - пристав махнул солдату, и тот отпустил на верёвочке прыгнувшую вверх полосатую планку шлагбаума. Я забрался в коляску, и лошади устало взяли с места.

- У нас к городской части приписаны всё больше дворянские недоросли - их к караульной службе не приставишь. Вот и отдуваемся мы, сирые мужики. А постоялый двор через две версты по этой улице, сразу за каланчёй! - крикнул страж мне вдогонку.

Под копытами лошадей зацокало - мы вкатились на мощёную мостовую. Слева и справа за корявыми деревьями потянулись сначала небольшие убогие, а дальше - всё большие и богатые дома. Один из таких домов в полутора этажей (низ каменный, надстройка деревянная) в узком проулке налево горел красным растрёпанным огнём. Я ткнул возницу в спину, и мы подъехали. На пожаре неспешно суетилось с полдюжины брандбойцов, медные каски которых словно полыхали в лад с красным петухом. Десятка два обывателей растянулись цепочкой от места беды к недалёкой канаве и по цепочке передавали друг другу тяжёлые деревянные бадьи с водой. Ещё около сотни зевак стояли чуть поодаль - насколько позволял жар - и на все лады давали советы пожарным. Особенно их занимало положение несчастного мужчины на бельэтаже горящего дома. Тот бегал по дымящимся доскам балкона в белье, но при шпаге и в треуголке и истошно призывал к помощи. На его плече качался обгоревший чёрный кот, тоже орущий не своим голосом. Но во всей этой беде не чувствовалось напряжения, словно тут не пожар бушевал, а разыгрывался некий спектакль. Совсем удивился я, когда в криках человека в треуголке из самого чрева пожара услышал связную, с расстановкой, стихотворную фразу:

 

- Чудище обло, огромно, озорно, стозевно и лайя!

 

Некто лет тридцати рядом, в армяке с разноцветными полами (одна синяя, другая красная), с соломенными прямыми волосами уважительно указал глазами на декламатора и сказал с расстановкой:

- Профессор элоквенции Тредьяковский…

- Сам Василий Кириллович, известнейший поэт? - не поверил я.

- Ну, - натурально. - Согласился малый и высморкался в красную полу. - Сам же и дом подпалил. Для куражу, чтоб стихи сочинялись. Он, вишь ты, барин, кажную неделю пожары учиняет. Дюжину котов уже спалил - а самому хоть бы хны. Звестно дело - пиит! Да извольте видеть - его уж нету в огне: опять с той стороны пожара в карету садится. Знать - к осударыне собрался с новым вдохновением.

И малый вытер нос синей полой армяка. Я глянул на горящий балкон: поэта и впрямь на виду уже не было. Придерживая шпагу, я метнулся сквозь зевак, обогнул огонь и впрямь увидел карету с вензелями и мелькнувшую короткую ногу в зелёном чулке. В последний миг я ухватился за башмак, и нога наполовину высунулась. За нею сверху дверки кареты показалась голова в обгорелой треуголке и человеческое личико, размером и морщинами как печёное яблоко, какое визгливо спросило:

- Как посмел?

И, мне показалось, нога норовила толкнуть меня башмаком в грудь. Я набрал воздуха и громко прочитал, не отпуская башмака:

 

- В тебе вся вера благочестивым,

В тебе примесу нет нечестивым.

В тебе не будет веры двойныя,

К тебе не смеют приступить злые!

 

Башмак в моих руках успокоился, я отпустил его. Нога исчезла в глубине кареты и я услышал из её чрева всё то же визгливое:

- Садись рядом.

Миг - и я уже внутри на жёсткой скамейке напротив пиита. Пахло водкой и дымом. Пиит раздвинул шторки на заднем стекле и в кабинке посветлело. Он опёрся обоими ладонями на изогнувшуюся шпагу и пронзительно уставился на меня:

- Откуда сии строки? Я уж давно ищу таких к своим стихам похвальным России. Вот теперь должен прочесть их Государыне, а оне ещё не готовы.

- Помилуйте, - развёл я руками, - я прочёл именно Ваши стихи, Василий Кириллович. Они во всех хрестоматиях напечатаны.

- Разве? - Хмыкнул пиит. - В сём случае, сударь, позвольте мне их всерьёз присвоить… ну вот и добро! А за услугу сию великую представлю я Вас во дворец к самое императрице. Да не тушуйтесь Вы так: она хоть и царственная особа, а женщина добрая, покладистая.

- Куда покладистая? - машинально спросил я.

- А хоть на тахту, хоть на лежанку, - легко ответил пиит, но я возмутился:

- Как Вы можете о государыне! Ну - добро потомки сплетничать станут, так они сути не ведают. А Вы, как-никак - современник Екатерины, Вам её честь блюсти пристало.

Тредиаковский стушевался, полез за табакеркой в карман, открыл её, рассыпал зелёный порошок по коленям рейтуз и затолкал порцию в ноздрю:

- Ап…чхи! - он поморгал заслезившимися глазами и сказал, закрывая табакерку: - Так я ничего, я молчу. Это всё братья Орловы да мальчишка Ланской победами хвастаются. А в целом государыня - обычная баба, извините, хоть и немка - со всеми изъянами и прелестями. Да вот - извольте убедиться - мы уже покатили к Зимнему дворцу. Она этим летом на дачу не выехала: у неё, видите ли, административная реформа в разгаре.

Карета наша и впрямь остановилась у лепных белых ворот. Солдат с фиолетовыми отворотами воротника и вздёрнутых пол кафтана лениво вышел из будки и раздвинул по поросячьи заскрипевшие гигантские створки. Страж ничего не спросил: видимо, - вензеля кареты ему были хорошо известны. И я оказался в самом центре Российской империи.

Конечно, можно описать восхищение от увиденного вне его и во дворце, поведать о встреченных персонах и пораспространяться о чувствах, наполнявших меня у самого кабинета государыни. Но это выпадает за рамки нашей темы и я оставляю всё в фантазии читателя. Начну дальше с того момента, как перенявший меня у Тредиаковского секретарь императрицы Александр Васильевич Храповицкий подвёл вашего покорного слугу к руке Екатерины II . Подвижный, как ртуть, сухощавый, со взбитым коком белых волос, вельможа отступил в полупоклоном на полшага и представил меня;

- Его превосходительство сочинитель Владимир Августинович, граф Калуцкий собственной персоной.

Ручка государыни оказалась пухлой, как подушка для иголок, и надухмяненной. Царица и впрямь внешне выглядела деревенской бабой, разодетой по нелепому случаю в шелка и атлас. Совершенно несуразное громадное колье с крупными, почти в кулак, каменьями, покачивалось у неё на груди в размер с дыханием. Она удивленно подняла на меня взгляд некогда синих, почти выцветших, глаз и удивлённо протянула:

- Да будто бы сочинитель? Ещё один? Или ты, отец мой, нахватался писательского духу у Васьки Третьяковского?

Я не успел собраться с духом, как Храповицкий вежливо и монотонно выдал государыне, словно читая по бумажке невидимый формуляр:

- Его сиятельство граф происходит от польского колена кардинала Леха Кадуцея, чей брат Винцент перешёл в русскую службу при блаженной памяти императоре Петре Алексеевиче и им же возведён в графское достоинство в единый день с известным Магнусом Наклеванги и Петром Андреевичем Толстым. Ныне граф Владимир Августинович живёт на манер вольного художника и, как не имеющий чина, не имеет и наследственного надела.

- Встань с колен, граф… - Императрица извлекла из-за манжета рукава кружевной платочек и приложила его к своим пухлым щекам. Она прошла к невысокому креслу, указала мне на такое же напротив, и когда я сел, спросила: - Неужели питаешься с книжной строки?.. К слову - я всех нынешних литераторов хорошо знаю, а о тебе, свет мой, слыхом не слыхивала. Может, - ты подметным сочинительством занимаешься, упаси тебя Бог?

Храповицкий, стоя поодаль, чуть кашлянув в кулачок и позволил себе перебить императрицу:

- Его сиятельство изволит писать о Хаосе…

- Как! - взметнулась Екатерина, даже привстав, и я ощутил ветерок от её платьев. - И ты, батюшка, туда же? Danke sch o n … Я вот только отчитала сочинителя Гаврилу Державина за подобные проказы. Он, изволь видеть, - императрица обернулась к Храповицкому, словно приглашая его в свидетели, - дерзнул написать оду под названием "Бог". "Я есмь, а значит, - есмь и Ты". С Богом себя сравнил, охальник. Так может написать только закоренелый атеист. А я его за это в Тамбов, в гражданские губернаторы. Пущай его в дремучих лесах сочинительтвует!.. Да не хочешь ли ты в губернаторы, батюшка? - внезапно повернулась императрица ко мне. - Хошь в Воронежскую, хошь в Курскую местность. Ты, кажется, оттуда теперь? Губернии сии новые, и хаоса там в избытке. Съезди, похлебай киселя. А я тебя и землицей с парой тысяч душ наделю за сие геройство… Александра Василич, - она опять обратилась к секретарю, - у нас там есть ещё запас?

- Точно так, матушка, - подтвердил Храповицкий, - окрест нового уездного города Бирюча лежат казённые деревеньки Гнилуша, Бодяки, Голопузово…

- Вот и довольно, - остановила его Екатерина, - отпиши эти места за графом; не пристало ему, сочинителю, жить бездоходно - от того моральный урон державе вижу. Однако и названия у твоих деревенек, граф, нелепые, как и тема твоих сочинений. Думаешь, - ты один такой умный размышляешь над философией мироздания? Отнюдь нет: вот и господин Гримм мне пишет трактат о мировой пустоте, в коей Божий мир обретается. Да и тот же Гаврюшка Державин преуспел в сих размышлениях не меньше английского Невтона. Nachtigall !.. От времён Аристотеля все великие умы о сём размышляют…

Екатерина заговорила монотонно и менторски. Села на любимого конька, говорят в таком случае. Стало ясно, что я напрасно заглянул в Зимний дворец. Екатерине всё было ясно, у неё всё по-немецки было разложено по полочкам. От её слов возникало впечатление того, что она уже нашла определённое место и для Бога, и для пустоты, и для Космоса, и для Державина, и для меня. Мир вращался вокруг Екатерины и она руководила этим вращением и не допускала мысли, что есть в пространстве нечто, неучтённое её цепким мозгом. Спорить и говорить с такими людьми бесполезно. Учиться у них нечему, научить их ничему нельзя. Я откровенно заскучал. Екатерина говорила ещё долго, пока не заметила моего состояния.

- Да слышишь ли ты меня, отец мой?.. Коли слышишь, то и совету доброму внемли: пиши любовные истории - оно и нам без вреда, и тебе с пользой. Васька Третьяковский для вдохновения даже пожары учиняет - а я не в претензии. Раз надо для литературы, то жги, пожалуйста. И ты найди себе предмет вдохновения. Вот согласен ли ты в губернаторы Воронежские? - внезапно свернула она на старую дорожку и я поднялся на ноги:

- Благодарю, государыня, за великие милости, но губернский распорядитель из меня не получится. Как, впрочем, не получится и певец любовных утех. Тут ни пожары, ни наводнения не помогут.

- А Хаос поможет? - вдруг невероятно лукаво, с явным подтекстом, спросила Екатерина. И я до мурашек на спине осознал, что эта женщина превосходно понимает тему моих исследований и за всей её прежней словесной трескотнёй стояло лишь стремление отгородиться хоть на время от этой темы и пустить пыль в глаза Храповицкому. Она, владычица полумира, хорошо видела свою империю, стоящую на краю того самого Хаоса, в который способна завалиться в любой миг. Причём, её представление о Хаосе намного превосходило то, чем жил я и в этом плане "сумрачный германский гений" Екатерины был грандиознее, чем представления Улугбека и Диогена. Её Хаос имел осязаемую цену и потому лежал рубцом в сердце царицы. Более того - ей, как она чувствовала, удалось накинуть и на Хаос узду, что под силу только божественному созданию. Потому Екатерина так болезненно и восприняла новую оду Державина: только она, Екатерина, достойна оперировать Высшими категориями. И тут я со своими изысканиями оказался откровенно лишним. Всё малопонятное, и Хаос в том числе, подлежало запрету как содержащее возможную угрозу. Поэтому меня надлежало сослать губернатором в Тмутаракань или избавиться иным способом. Тема Хаоса в екатерининской России оказалось наказуемой. И императрица, отпуская меня, повелела, не допуская возражений:

- Поезжай в Бирюч, в Гнилушу, отец мой. Да не умствуй чрез меру, а том можешь и сгореть в пожаре сочинительства. Есть бездны, в которые не следует заглядывать. И не потому только, что можно упасть, а потому ещё, что у меня имеются полицейские чины. Мне не хотелось бы удерживать тебя от умствований с помощью урядника… Ступай, граф, и постарайся поступить так, чтобы я забыла твою фамилию.

В приёмной нетерпеливо прохаживался Тредияковский. Он сразу подхватил меня под руку и горячо заговорил:

- Вы сказали императрице о моей новой поэме?… Не проговорились о четырёх строках, подаренных мне?.. Да очнитесь же, граф! Вы остановитесь у меня или в номерах? Почту за честь, хотя дом мой частично сгорел.

Я высвободил локоть и сказал, норовя избавиться от назойливого пиита:

- Государыня без ума от Ваших трудов, Василий Кириллович. А ночевать я намерен в дороге, в своей карете.

- И куда Вы теперь? - спросил пиит.

- В деревню, в глушь, в Гнилушу, - ответил я и вышел на крыльцо.

Через два часа я уже оставил позади городскую заставу и теперь уныло глядел в окошко кареты на ядовито-зелёный пейзаж придорожных лесов.

По обе стороны от кареты скакали два вооружённых обнажёнными палашами солдата. В империи Екатерины даже Хаос в головах подданных подлежал полицейскому присмотру. И уклониться ни в мысли, ни в движении от этого присмотра не имелось никакой возможности.

 

 

 

ВСТРЕЧА ПЯТАЯ

 

ФОРМУЛА НЕПОДВИЖНОСТИ

 

Второй месяц мы шли на пределе ракетных двигателей, но звёздная пара Майгель - Аида не приблизилась к нам ни на йоту. Более того - за это время мы ни на версту не удалились от планеты Ельцин, с которой стартовали полгода назад. Создавалось впечатление, что наш звездолёт "Мартрея" просто завис, бесцельно пережигая пространство, преобразованное в горючее. Когда экипаж понял тщетность дальнейшего движения, наш капитан Зей собрал нас в кают-компании.

- Друзья, - сказал Зей, держа, как и мы, парующий в пиалах чай, - мы попали в некую пространственную ловушку. Такое впечатление, что планета Ельцин держит нас на невидимом кабеле.

- Или мы упёрлись в невидимое дышло, торчащее из центра вращения звёздной пары Майгель - Аида, - добавил штурман Юр. - В любом случае мы работаем двигателями вхолостую.

В кают-компании воцарилось молчание. Нас в экипаже и было-то всего трое. В таком составе четырнадцать лет назад мы и отправились с марсианского космодрома в поисках новых форм времени и пространства, и потому моё присутствие - философа и литератора - здесь вполне объяснимо. Мы замеряли силу потоков космических частиц, осмысливали невероятные явления, встречаемые в пути и наблюдали за изменениями собственных организмов. Мы уже попадали в невероятные передряги, но всякий раз мощностей корабля и знаний физики хватало на продолжение наших путешествий. До недавнего времени всё, с чем сталкивалась наша экспедиция, находило приемлемые объяснения. Мы уже состарились, попритёрлись друг к другу и в корабле сложились условия, где всё казалось раз навсегда определившимся и накатанным. Уходя с планеты Ривена, мы выверили курс возвращения в собственную Галактику, к Солнечной системе. В собственных головах мы уже вынашивали картины скорого возвращения домой. И вот…

И вот мы буквально зависли в пространстве. Причём - причин к тому не наблюдалось никаких. В космолёте работали исправно все узлы, силовые поля пространства исправно превращались в реакторах в ракетное топливо, мы сами чувствовали себя бодро пока ещё… Капитан аккуратно поставил пиалу на стекло круглого столика рядом и сказал, отирая усы салфеткой:

- Я не хочу именно теперь накликать на нашу экспедицию удачу. За много лет странствий мы убедились, что в какой бы уголок Вселенной мы ни залетали, - всюду действуют вполне объяснимые законы физики. Законы, равно применимые ко времени и пространству. Говоря образно - куда бы мы ни залетали - мы всё равно оставались в мире Божьем, в среде, созданной Творцом по своему замыслу. Это позволяло нам верно ориентироваться в любой ситуации, мы умели и умеем просчитывать любые случайности. У нас уже почти готов отчёт перед Конгрессом Солнечной Ойкумены о бесконечном единстве Времени и Пространства. Мы выполнили, таким образом, задачу экспедиции. Но всё это будет верно лишь в том случае, если мы разгадаем загадку нашего нынешнего зависания нашего космолёта в пространстве. Вы со мной согласны, штурман?

Юр тоже оставил в покое пиалу:

- Да, - сказал штурман, - я могу лишь добавить: наблюдения последних дней показали, что вся просматриваемая нами из корабля Вселенная словно остановилась в движении, окаменела. Возникает впечатление грандиозной катастрофы, постигшей тот самый Божий мир, о котором Вы упомянули, командир. С точки зрения космической навигации объяснения этому явлению нет. Видимо - и впрямь - нам улыбнулась удача: мы напали на новую форму проявления времени и пространства. И если мы не найдём объяснения феномену, - мы не найдём и выхода из ситуации. Значит, - до конца наших дней будем занимать точку неподвижности между звёздной системой Майгель - Аида и планетой Ельцин. Математического решения этой задачи нет. Теперь слово - за философом. В конце концов, хоть зачем-то в нашей экспедиции мыслитель нужен или нет?

Теперь я отставил в сторонку полупустую пиалу и смог сказать своё слово. Я сказал хорошо:

- Друзья, - сказал я почти торжественно, - вот вы пьёте чёрт знает где, у самого Бога под мышкой, свежий китайский чай и при этом не признаёте моих заслуг перед экспедицией. А ведь это я додумался выращивать клетчатку чая из оптического спектра спа-фиолетового излучения. Я уж не говорю о том, что у вас к столу всякий раз появляется заново выращенная свежайшая пища, недоступная даже членам Конгресса Солнечной Ойкумены: я лишь напомню вам собственную заслугу в разгрузке ваших организмов от ненужных в мужской компании напряжений. Ведь это моя мысль позволила уловить спи-колебания акустического спектра, доставляющие каждому из нас вполне достаточные телесные утехи. И я согласен, что Вы, командир Зей, как уроженец планеты Прая, являетесь лучшим в Пространстве знатоком космических конструкций. Я признаю Вас, уроженец искусственного астероида Ипсилон штурман Юр, лучшим навигатором во Вселенной. Так не отказывайте и мне, землянину Владимиру, в моей исключительности. Поверьте, что решение нашей нынешней задачи лежит теперь в русле тысячелетнего человеческого опыта. Я прошу вас, командир, впервые за время путешествия открыть для меня отдельную секцию с простой земной библиотекой. Я знаю, - ответ там.

Командир опять разгладил усы и извлёк из узенькой коробочки на столе тоненькую чёрную сигарету. Он пустил по отсеку дым и сказал:

- Не вижу смысла, Владимир. Во-первых, отправляя нас в полёт, Конгресс рекомендовал не распечатывать библиотеку, чтобы накопленные там архаичные знания не захламляли чистоты и новизны наших исследований. Во-вторых, явление, с которым столкнулись мы, - совершенно новое, только что нами открытое. Смею предположить, что старинные манускрипты просто в силу времени их сочинения не могут содержать нужных нам сведений. В-третьих, - я не хотел бы лишаться Вашей головы в недрах книг сейчас, когда Ваши мысли нам крайне необходимы.

Штурман сказал, что разделяет мнение капитана. И мне пришлось признать их правоту, хотя я попросил Зея:

- Только одна просьба. Если нельзя распечатать библиотеки, чтобы не погубить чистоты эксперимента, то позвольте мне наугад, с полки нашей кают-компании, взять компьютерный диск с математическими исследованиями. Пусть это будет Божьим промыслом. Я включу этот взятый наугад диск и попробую на его основе построить философскую конструкцию для опоры наших размышлений.

- Действуйте! - согласился Зей и выпустил к потолку струю дыма. Я подошёл к стеллажу, отодвинул прозрачную створку и взял пластиковый конвертик.

- Ну? - в один голос спросили Зей и Юр. Я глянул на диск и прочёл:

- Гипатия. "Теория Хаоса".

Сотоварищи, выразив убеждение, что диск никак мне не поможет в работе, отпустили меня в мой личный отсек. Они раскрыли доску шестисотсорокаклеточных шахмат и утратили ко мне интерес. Юр уже семь лет не мог взять реванша, и это делало игру для моих товарищей особо принципиальной.

Я плотно прикрыл дверь и вставил диск в окошечко голографического компьютера. Через пару секунд в едва уловимом розовом облачке в комнате возникла фигура щуплой женщины в грубом бесформенном хитоне. Она пугливо огляделась и накинула рукав хитона на лицо, лишь встретилась со мной взглядом. Я дал ей время успокоиться и предложил подвижное кресло. Женщина присела осторожно, на поручень.

- Я не вижу маяка, - заговорила она низким, но певучим голосом, оглядывая комнату. - Я не вижу привычных домов Александрии и здания библиотеки. Где я?

Осторожно, стараясь не спугнуть видения, я спросил:

- Об этом чуть позже. Пока же скажите мне: в чём суть Вашего труда по теории Хаоса… Впрочем - вот вам сладкий хлеб и медовая вода - подкрепитесь, насколько можно.

Женщина, выпростав руки из хитона по локоть, взяла пирог и чашку. У неё оказались очень красивые, словно точёные, запястья. Аккуратно, как-то по птичьи, она отхлебнула из чашки и попробовала хлеб. Потом оставила это и сказала:

- Хорошо. О том, где я теперь, можно и позже, я Вам верю. Что же касается теории… Видите ли, я математик, и все явления сущего приучена раскладывать на математические составляющие. В Египте, во времена, которые в позднейшей хронографии определены как IV век по Рождеству Христову, я обучилась у своего отца, математика Теона , высшим исчислениям. Я превзошла в науке отца и всех современных учёных и вышла на границы математических познаний. Я оказалась в неисследованных алгебраических пространствах. И в этих новых пространствах я стала свидетелем и автором новых построений и формул, которые на моих глазах и под моим пером возникали из сумбурного набора аксиом и чисел. Скоро я могла прогнозировать такие построения, а спустя время уже извлекала из Хаоса нужные мне постулаты и теории. Более того: оказалось, что сам Хаос при ближайшем рассмотрении оказался абсолютным, Высшим Порядком. Вот из этих исследований и возник мой труд - Теория Хаоса… Позвольте ещё несколько глотков?

Она освоилась и согрелась. Я подождал минуту и спросил:

- Позвольте узнать Ваше мнение: понятия математического и философского Хаоса, на Ваш взгляд, идентичны?

Она ответила:

- Поскольку математика насквозь философична, то ответ очевиден. Другое дело - уметь видеть проблему не в скалярном, то есть линейном, а в сферическом исполнении. Вы спросите - как можно увидеть в объёме, скажем, формулу обычного воздуха?

- Действительно - как? - загорелся я.

- Да элементарно! - вспыхнула теперь и Гипатия. - Представьте себе бестелесный кристалл, где есть только линии наклонов и узловые точки их пересечений. Пока такой кристалл неподвижен - вы можете запросто написать его формулу. Но если начнёте поворачивать этот кристалл в пространстве, то в каждом новом его положение относительно наблюдателя будет уже другая формула. А ведь в любом из множества случаев разворота кристалла мы будем иметь дело с одним и тем же явлением, скажем, - молекулой кислорода. Более того, находясь, условно говоря, внутри кристалла в некой неподвижной точке, мы сможем по мере разворота кристалла находиться, никуда не двигаясь, в непосредственной близости с любой точкой этого кристалла. Грубо говоря, мы можем ездить внутри кристалла, находясь на месте. И всякий раз это будет новая формула пространства. А если наша точка помещена внутри молекулы, словно в желе, то двигаться она станет вместе с кристаллом, не удаляясь и не приближаясь ни к какой иной точке кристалла.

И меня осенило!!!

- Господи! - прокричал я, - вот наш корабль и попал внутри кристалла Вселенной в некое гравитационное желе и вращается заодно с Божиим миром! И как бы мы ни подстёгивали свои двигатели - мы не сдвинемся с места, чтобы добраться к точке кристалла - звёздной системе Майгель - Аида, нам нужно буквально просверливать тоннель в гравитационном поле Вселенной. Но как же мы передвигались раньше? И как вообще работает Небесная механика, если всё должно быть буквально сковано силами взаимной гравитации? Всё: и сами небесные тела, и межзвёздное пространство.

- Вы заблуждаетесь, - мягко напомнила о себе Гипатия. - В философии существует понятие Пустоты. Это явление не подвержено гравитации. Оно и создаёт зазор для свободного вращения всего и вся.

- То есть, - попробовал я продлить мысль собеседницы, - пока мы находимся в Пустоте - мы способны передвигаться.

- И даже без помощи двигателей, - добавила Гипатия. - Можете считать, что ваша ракета в этой самой Пустоте неподвижна, а Вселенная, её структурная сетка, сама подворачивает к вам нужную для исследования планету. Иными словами - находясь в абсолютном покое - вы можете беспрепятственно и с любой скоростью путешествовать от звезды к звезде. Всё дело в том, с какой скоростью и в какую сторону относительно вашей ракеты Господь вращает молекулу Вселенной. Епископ александрийский Кирилл вообще считает, что по нашим молитвам Бог может сотворить любое чудо. Молитесь - и будет по вашему слову.

- Однако, - сказал я, - по моей прихоти никто, даже Господь, не станет подворачивать под меня Вселенную. Поэтому, до крови царапая бока ракеты, мы вынуждены сами карабкаться сквозь пространство к цели.

- И тут Вы не правы, - собеседница мягко улыбнулась, не поднимаясь с кресла. - На сей счёт и существует Теория относительности, как составная часть моей теории Хаоса. То есть, если смотреть извне на перемещения неподвижной точки внутри подвижного кристалла молекулы, создастся впечатление взаимного движения этих объектов. Более того, - можно расположить внешнего наблюдателя так, что он будет видеть только метания вашей, по вашим ощущениям неподвижной, точки внутри внешне спокойной молекулы. И ваши объяснения о бесперспективности ваших барахтаний для такого наблюдателя не имеют силы. А вот как сделать эти объяснения применимыми и к вашим условиям - это уже другая задача. То есть - в теории мы имеем решение практически мгновенного перемещения ракетного корабля к любой точке Вселенной. Дело практического её применения - это вопрос человеческой заинтересованности.

- Если я верно понял, - боясь спугнуть мысль, продолжил я, - Вы всё вот это грандиозное построение вывели из Теории Хаоса. Вы доказываете, что законченные логические построения кроются в этом крайнем Беспорядке?

- Да, в яйце Хаоса заложен зародыш Порядка. Хаос - это неисчерпаемая кладовая знаний. И его составляющая - Пустота, в которую и должен бы сорваться теперь ваш корабль "Мартрейя", чтобы обрести движение. … Простите, - добавила просительно собеседница, - меня ждут слушатели на лекции по вычислительной астрономии…

- Хорошо, хорошо, - согласился я. - Только как же нам сорваться в эту самую Пустоту?

Гипатия поднялась и стала на средину отсека:

- Всё просто: вы попали в условия, подобные банальному авиационному флаттеру: все частицы вашего корабля и сам он движутся в пространстве со скоростью вращения Вселенной. Потому и стоите на месте. Нужно просто сбросить скорость, и вы попадёте в неподвижную Пустоту. Вот по ней и помчитесь дальше. Впрочем, в вашей библиотеке есть книги по нашей теме - отомкните и прочтите. А теперь отправьте меня в Александрию, пожалуйста…

Я остановил компьютер и извлёк диск. Когда вернулся к коллегам, в кают-компании шёл мозговой штурм - Юру почти удавался реванш. Зей был рад моему возвращению - это спасало партию. Оба уставились на меня вопросительно. Я сказал просто:

- С Вами, Зей, мы вскроем библиотеку, а Вы, Юр, немедленно остановите двигатели корабля. Так повелела мне странная женщина Гипатия.

- Она в своём уме? - спросил Юр.

- Ей можно доверять? - спросил Зей.

И я ответил, что можно. Уже хотя бы потому, что в далёкой Александрии в эти минуты епископ Кирилл натравливал на Гипатию толпу фанатиков, которые заживо соскаблили раковинами с её костей плоть. Такою ценой заплатила она за исследования Хаоса. Исследования, спасшие наш корабль.

В библиотеке мы нашли и проштудировали труды Гипатии, её отца Теона и других александрийских мудрецов и совсем скоро, как мы и стремились, наш корабль вошёл в орбиту звездной системы Майгель - Аида.

 

 

 

ВСТРЕЧА ШЕСТАЯ

 

ЗАРАТУШТРА ГОВОРИЛ ТАК

 

…И небо тут сияло иным, только что вымытым, и горы громоздились, сияя острыми гранями, будто сейчас вот наломанные, первозданные. Я упивался воздухом - плотным и резко терпким, как из разбитого через колено арбуза. Мир выглядел таким первозданным, словно Бог создал его ещё только сегодня утром. Но уже разворачивался VI век до нашей эры и история наматывала на свой маховик новые особо значимые витки. Кружилась голова и лишь рев бесчисленного стада быков возвращал меня на землю, к действительности. Я был теперь в изначальном Иране, ещё не до конца сложившемся государстве без чётких границ, многоплеменном и многобожеском.

- Куда гонят это стадо? - спросил я проводника-узбека, глядя на длиннющую вереницу рогатых бычьих голов, теряющуюся далеко позади нас и уходящую невидимым началом за подоблачный перевал Гиндукуша. Ослик подо мной дышал тяжело, ему тоже не хватало разреженного воздуха гор. Узбек, жуя зелёные листы, оскалил зелёные зубы и сказал, мелькая зелёным языком:

- Погонщики направляют их на бойни у города Рагес. На заклание поток движется.

- Куда ж столько мяса-то? - не понял я.

Узбек сплюнул и придорожная пыль под слюной вспенилась ожившей точкой, как от электролита. Стукнув своего осла под бока голыми пятками, он сказал:

- Да не мяса ради забьют этих быков: шкуры их нужны на пергамент. Там, в городе, как дошла молва до Самарканда, какой-то сумасшедший объявил себя пророком. Бог-де явился ему во сне и наговорил большую книгу откровений. Вот на эту книгу и нужна теперь бычья кожа.

Узбек повертел головой, пытаясь окинуть взглядом вереницу животных и восхищённо проговорил:

- Это какую книжищу наворожил пророку Бог!

А я сказал:

- Меня всегда удивляло другое: как это безумным пророкам удаётся взбаламутить столько народа! Ведь не всякому правителю под силу собрать такое гигантское стадо, стоит-то такая операция немыслимых денег. Кто-то же ведь уговорил хозяев скота отдать животных на убой. Доходов от этого не предвидится, ведь такую горищу мяса продать нет никакой возможности. Значит, - сплошные убытки. Да плюс ещё вопиющая антисанитария, ведь установилась настоящая среднеазиатская жара. Как же все эти люди поверили в незнаемое пророчество - ведь оно не записано пока!.. Все эти откровения наверняка выльются в народные бедствия, а ведь безумные погонщики и их быки так и тянутся сами в пасть удава, словно отупевшие кролики. Никогда не понимал силы убеждений сумасшедших открывателей истины!

Мой попутчик затолкал пальцем в рот пучок свежей зелени и потрусил вперёд. Я двинулся следом. Мы теперь уходили в сторону от растянувшегося стада - через узкий поднебесный перевал, недоступный живому потоку.

Достигли перевала к обеду. Отсюда, из-под сияющего зеркалом льда почти отвесного склона открывался к востоку необозримый мир - Персия. Страна ведической культуры, она дала всему известному миру свой дух и своих богов. В Греции и Египте люди разговаривают на арийских языках, пришедших отсюда, из Ирана, или Арианы, как величают прародину человечества дети Осириса и Зевса. Далеко на север отсюда, за Хвалынским морем, на чернозёмных равнинах вдоль рек Танаис и Ра с притоками и в дубовых лесах раскинулась земля праотца Мосха - Городищенская Русь. Там поклоняются великому Богу и тоже чтут свой арийский язык. К югу от перевала, за туманными хребтами сокрыта Иная земля, Индия, а на восток от неё, закрытый Великой Стеной, скрывает свои тайны неведомый шёлковый Китай. И все эти земли живут в традиции Вед, по гимнам которых строят свои жизни и государства.

Но если улететь мыслью дальше на запад, за Персеполь и Семиречье, то окажемся в стране потомком Авраама, где в это время безымянный учёный талмудист записывает на пергаменты иное божественное откровение - Книгу Библии. И получается, что на горном перевале в некий час я оказался в том периоде, когда в Ойкумене зарождались две традиции разом - библейская и авестийская, ведь спешил я теперь с проводником не к кому-нибудь, а к самому пророку Заратуштре. Именно к нему и гнали теперь стада быков многочисленные погонщики.

Мы низверглись с перевала и к исходу следующего дня оказались на окраине города Рагес, под камышовым навесом у дувана, где за стойкой распоряжался толстый луноокий турок с двумя весёлыми остроглазыми дочерьми. Он подал нам веселящий напиток из верблюжьего молока и неведомых трав и говорил, словно радуясь сказанному:

- Мы чужие в этом городе, мой господин. Каждую неделю в святую пятницу к нам приходят люди правителя города и грабят. Иранцы не любят турок и пытаются поругать моих дочерей. И я уж совсем собрался вернуться в Согдиану, да теперь тут появился могучий заступник. Его зовут Заратуштра, и он учит, что все люди равны перед Богом. Ещё он учит, что Бог един, и Бес един, а все земные беды от их непримиримости. И я ему верю: пусть лучше надо мною тешится один Бес, чем донимают все сорок четыре несчастья!

Турок отошёл и вернулся с дымящимся подносом отварной говядины:

- Разве не благо, - продолжил он, - получать для кухни бесплатную телятину? Теперь на окраине вдоль горной речки сотни рабочих забивают скот, а быков всё подгоняют и подгоняют. Я знаю - пророку нужны шкуры для книжных страниц. И потому с лёгким сердцем отпущу завтра, как и предписал правитель города, обоих своих дочек на выделку бычьих кож. Правитель обещает заплатить за работу золотом. Да и зачем мне теперь Согдиана, если я уравнен в правах с самим пророком?

Шумная компания погонщиков скота ввалилась на веранду. От их одежд остро понесло уксусом, они обмотали вокруг шей свои кнуты и вразнобой потребовали пищи и напитков. Турок забегал между столиками, голые локти его дочек замелькали то тут, то там, уравновешиваемые медными подносами. Несколько минут слышался только ровный шум челюстей голодной артели.

Внезапно широкая тень заслонила вход и через порог переступили трое. Два мощных стражника в кожаных доспехах, в железных шлемах, с короткими мечами, оказались за спиной у юноши, почти мальчика, одетого до самых щиколок в жёлтую тунику.

- Великому Киру слава! - рявкнул вдруг застигнутый на середине веранды хозяин турок. Погонщики дружно встали и в одно горло подхватили:

- Слава, слава, слава!

И только мы с моим узбеком продолжали сидеть, ничего не понимая. Юноша-мальчик надменно осмотрел зал и указал рукой на наш столик. Мгновение - и стражники появились за нашими спинами. Острая боль в запястьях - и наши руки уже повязаны за спинами. Под молчаливыми угрюмыми взглядами дувана нас вытолкали на солнце. И оказались в окружении ещё четверых солдат. В центре маленького каре нас повели по извилистой неровной улице.

Резко несло навозом и духом вспоротых кишок. Мухи, крупные, чуть не с воробья, били крыльями по щекам, а за ноги норовили ухватить бродячие собаки. Город бы явно на пороге санитарной катастрофы.

- Нас ведут в тюрьму, - запричитал мой узбек, - а потому прикуют к тачке на страшных персепольских каменоломнях!.. Зачем я прельстился твоими золотыми драхмами, несчастный? Вот плата мне за лёгкие деньги…

Он не договорил, получив тычок рукоятью клинка между лопаток. Упал, поднялся и поплёлся рядом, молча. По привычке узбек пережёвывал пустым ртом, страдая ещё и без привычной жвачки.

…Зачем я всё это рассказываю, если мог бы перейти сразу к делу? Просто мне надо, чтобы вы ощутили атмосферу событий ещё до того, как нас, неблагодарных чужестранцев, стражники Кира привели для определения приговора к самому духовному отцу Ирана пророку Заратуштре. Вот и привели…

Громадная комната солнечного света с потоком, текущим из отверстия в куполе, напоминала цирк, и только мозаичный пол неведомого горного камня выдавал храм. Посередине, на высокой чёрной треноге, покоилась неглубокая, диаметром метров в пять, чёрная же чаша. Люди относительно треноги выглядели букашками, но и нам были видны кончики языков огромного пламени, тяжко жившего в чаше. В ушах стоял гул - не гул, свист - не свист, а некий звук, выдававший напряжение пространства. Мы стояли и под стражей в пяти шагах от входа, а справа, из-за двух высоченных створок широкой двери вышел и направился к нам человек. Взоры стражей, священников и молящихся, наши взгляды обратились к этой нелепой фигуре. Сказать - что я поразился её виду - это ничего не сказать. Я испугался, а мой узбек просто присел и закрыл лицо руками. Ибо шедший к нам являл собой ходячий ужас. Его сожжённое оспой лицо окаймляла рыжая борода без усов, голову венчал конус колпака с выпадавшей из него на спину серой кишкой длиннющего капюшона. Вокруг шеи совсем по-пионерски повязана косынка красного галстука. Сам же корпус человека был широким и плоским, как дверь. И на эту двухметровую дверь кто-то нелепо накинул расписанный звёздами ковёр с бахромой, ниспадавшей до пола. Из-под ковра торчали острые носки башмаков. На правом плече человека-двери корчила рожицы рыжая же обезьянка, а в правой руке человека жил отдельной жизнью от всей фигуры длиннющий кнут с коротеньким кнутовищем. Кончик кнута бегал по полу, и обезьянка с плеча с ужасом следила за этим бегом.

Фигура приблизилась к нам, и мне пришлось снизу вверх глядеть в глаза подошедшему. Он хлопнул кнутом, и все в храме опустились на колени. Юный Кир в ужасе закрыл лицо отворотом туники. Узбек и так уже полулежал, а я же от оцепенения остался на ногах.

- Я ждал тебя, гость из бездны, - заговорил человек столь пронизывающим голосом, что мурашки пробежали у меня где-то под кожей. Не меняя позы, он велел: - Все подите вон, и жрецы огня тоже!

Шу-шу-шу! - раздался по зданию шорох одежд и через минуту стражники Кира закрыли за людьми дверь снаружи. Человек-дверь, покачиваясь, долго глядел на меня:

- Твои душа и жизнь не в моей власти, поэтому тебе прощается дерзость разговора со мной стоя. Однако и я не приглашу тебя в свои покои, дабы ты не разнёс потом по миру подробности моей жизни. Будем говорить здесь.

Он хлопнул кнутом. Обезьянка вжалась в его плечо, а из той самой двери появился… ещё один точно такой же ужасный человек. Это был совершеннейший двойник моего собеседника, и если бы он не поставил стула без спинки, услужливо склонившись перед хозяином, я бы не отличил одного от другого. Двойник повернулся, явив на миг плоскость фигуры, и удалился, пригнув у дверной притолоки голову и взяв свою обезьянку на руки. Мой же сел, широко разметав по коленям и полу ковёр накидки и заговорил всё тем же пронзительным голосом:

- Ты жаждал встречи с Заратуштрой. Изволь: вот он я. Я, который после укуса клеща проспал семь лет и во сне принял откровение от Бога единого и всемогущего Ахурамазды. Я, который пробудился в момент полного солнечного затмения в силе и могуществе, давших мне возможность поднять мой древний народ к вершинам новой веры. Я, по слову которого владыки всех племён Ирана пожертвовали всех своих быков на благое дело выбеливания пергаментов. Я, который привёл к власти над всем народом юного царя Кира. Я, который пишет теперь на этих пергаментах новый вселенский Закон, бессмертную Авесту, готов ответить на твои вопросы, странник. Ибо в долгом сне мне была предсказана встреча с тобой, как посланцем грядущего Хаоса. Да не болен ли ты? - внезапно остановился пророк, глядя, как я отираю платком лоб. Я поблагодарил, хотя и впрямь чувствовал себя неважно. Под кожей электрическими искорками бегали мурашки от его голоса. Пересилив себя, я спросил:

- Ты назвал меня, пророк, посланцем Хаоса. Но мне неизвестно, что это такое. Многие Мудрые из разных времён просили меня расспросить тебя о Хаосе. Раскрой мне тайну этого понятия. Ведь, если судить по времени, то ты стоишь ближе иных Мудрых ко времени творения Мира и можешь больше знать, как и из чего он сварганен.

Заратуштра хлопнул кнутом, и кончик его убежал почти на середину зала, к жертвеннику. Обезьянка скорчила болезненную рожицу и убежала за спину хозяина. Заратуштра опять пустил ток мне под кожу:

- Ты прав, странник: я и впрямь проповедую почти от истоков Творения. Но я не буду раскрывать тебе никаких секретов, как ты, вероятно, надеялся. Я просто раскрою тебе глаза на некоторые вещи, и ты своим умом дойдёшь до истины. Ведь ты живёшь в окружении предметов и понятий, которые просто кричат, вопиют: пойми, прочти нас правильно - и загадки мироздания щедро обернутся несметными дарами и благами. Вот я сейчас пишу Авесту. А знаешь, какой язык я использую при этом?…Правильно - это язык ЗЕНД. Теперь давай, не торопясь, поймём, что означает это слово. Для этого обратимся к нашим арийским корням. Слог ЗЕ, он же СЕ, иногда СА означает Зерно, россыпь, буковки. Отсюда и Зенд - буквенная запись. Вот сейчас пророки в Беловодье пытаются записать гимны ВЕД. Они используют тот же язык, но называют его уже САН/зен/СКРИТ. То есть - то же самое - записанное буквами. Вспомни для порядка хотя бы ваше латинское SCRIPSI - писать, или славянское РИсовать… Ловишь мысль?

Я поддакнул, отерев пот.

- Тогда слушай дальше, - сказал Заратуштра, и ременный кончик кнута опять побежал к жертвеннику. - А поскольку из языка ЗЕНД, которым я работаю, произошли и арийское, и семитское письмо, то вся речь и всё письмо последующих тысячелетий легко разбираемо любым мало-мальски грамотным человеком. Вот перейдём теперь к Хаосу. Разобьём его на слоги, ведь арийский праязык - это слоговое письмо. Что же мы имеем? ХА ОС. Первый слог ХА означает: начальный, малый, сокровенный. Ну - вспомни слова ХАризма, ХАн, МаХАяна. Это очень важный слог. Но ещё важнее и значимее - слог ОС/ус/. Он означает: прямой, стержневой, правильный, законный. Посмотри примеры: ОСнова, кОСть, УСтав, кОнСтитуция, рОСт, мОСт, ну - и так далее. Скажу больше: слог ОС лежит в фундаменте гОСударственности северного соседа Ирана - Городищенской РУСи. Страна эта ОСнована ещё при праотце МОСхе на реках ОСкол, ВОрСкла, Глухая СОСна. В твоё время эту страну будут называть РОСсией… Так вот: теперь сложим наши слоги и получим ХА (начальный, сокровенный) ОС (порядок, устой). То есть Хаос - это не бардак и бестолковщина, а первичный, фундаментальный порядок. И его нельзя противопоставлять КОСМОСУ, поскольку кОСмОС - это многократный порядок, они попросту дополняют друг друга. Хаос - фундамент мироздания, Космос - самое здание. И чтобы понять всё это, совсем не надо было тебе забираться вглубь тысячелетий. У вас там и так всё под руками. Скажу больше - чем дальше по времени вы уходите от первичного порядка - Хаоса - тем больше у вас возможностей исследовать его ОСновательно. Вы со своим компьютерным вооружением можете прикоснуться к любому окружающему вас явлению и проникнуть в самую суть вещей. Скажем - тот же оптический образ мира можно так разложить на сОСтавляющие, что даже слепой увидит истоки бытия.

- Это как? - осмелился переспросить я.

- Да так! - Заратуштра в сердцах трижды хлопнул кнутом, и мне показалось, что языки пламени в чаше жертвенника при этом вспыхнули ярче. - Тут, по большому счёту, и компьютеров никаких не надо. Просто подними в небо голову и обрати внимание на радугу. Что ты при этом видишь?

- Изогнутый многоцветник… - попытался я вставить слово, но новый удар кнута по каменному полу остановил меня:

- Слепец! - вскричал Заратуштра. - Это же настоящее Божье откровение! Вслушайся только в это слово: РА ДУ ГА. И перед тобой падут все тайны мира, ибо РА - это свет, истина, бог (пРАвда, РАдость, искРА, РАзум), ДУ - преклонение перед истиной, способность понять её, изгиб, движение мысли (ДУша, ДУга, каДУшка), а слог ГА означает путь, движение (дороГА, ноГА, ГАлактика /Млечный Путь/, телеГА)! И теперь ты поймёшь, что простая радуга открывает тебе дорогу к истине. Ведь это очень просто при ваших электронных возможностях - разложить световую гамму этой дороги к истине на составляющие - и вы получите любую необходимую формулу любого нужного вам вещества. Там, в той же простой радуге, есть и сведения о первичном состоянии вещества, называемого вами Хаосом. И незачем было тебе идти в такую даль - к пророку Заратуштре, у которого возможностей и знаний меньше, чем у тебя. И теперь, будь ты человеком с ХАризмой, я бы сам у тебя выпытывал ОСновы мироздания, но ты слаб, и потому я долго ещё буду записывать Авесту на бычьих шкурах, исходя из собственного опыта… ты меня утомил, странник. Уходи, и всем своим Иным Мудрецам передай мой совет: исследуйте близкое малое, ибо далёкое, пусть и большое, не открывает истины.

- Да, но я бы хотел…

- Мало ли чего бы ты хотел! - новый удар кнута поддал в меня электрический заряд. - Я и так говорил с тобой только потому, что откровение о нашей встрече получил от АхуРАмазды. А если тебя интересует история моего времени, Ирана и окружающего мира, то возвращайся к себе и там по камням развалин, древним манускриптам и преданиям восстанавливай картину былого. Если сумеешь, то она будет не беднее настоящего моего времени. Ступай.

Заратуштра поднялся, огонь в жертвеннике затрепетал, а сноп света из отверстия в крыше померк и рассыпался. Возник полумрак.

…Из распахнутой двери вышел второй с обезьянкой. Он поднял стул и подождал, пока настоящий пророк не скроется в своих покоях. Тогда второй, совсем как первый, ударил кнутом, и кончик его убежал к входной двери. Дверь раскрылась, и в створки её вошли стражники Кира. Свет в помещении опять сконцентрировался в сияющий столб и в осиянный храм потянулись прихожане. Меня вывели с крыльца и усадили на моего ослика. Рядом жевал зелёную траву проводник-узбек. Стражник стукнул меня по спине плашмя лезвием своего широкого ножа и велел к вечеру исчезнуть из города.

В знакомом дуване луноокий турок встретил нас, широко раскинув короткие толстые руки:

- Поздравляю! - закричал он. - Вы первые, кто возвратился из-под ареста у Кира! Угощаю за счёт заведения, ибо ваш пример привлечёт в дуван толпы.

Мы присели, и обе смешливые турчанки обслуживали нас. Скоро дуван наполнился, на нас указывали пальцами, заныла, мотая нервы, зурна. Я поторопил узбека, потому что близился вечер. Мы сели на ослов, и толпа, танцуя и поя, провожала нас к мостику за городской ручей.

К заходу солнца мы поднялись к самому ледовому перевалу по знакомой узкой тропке. А по большой дороге всё так же тянулась вереница быков. Они ревели, и хлопанье бичей погонщиков напоминало мне удары кнута Заратуштры.

 

 

 

МИНУС ЯЩИК КОНЬЯКУ

 

Зигмуд, по фамилии Фрейд - или "свободный" по-нашему - ехидно хихикал, потирая сухие ладошки. Я честно признался, что к пониманию Хаоса не приблизился и на йоту.

Посередине комнаты стоял ящик коньяку. Я его добросовестно проиграл. Фрейд подбежал к окну, стуком по стеклу, отогнал голубей. Те затрепыхали крыльями, и их тени всколыхнули столб косого света от рамы:

- Вы проиграли пари потому, что искали ответ в своей голове. А в ней, как я и предупреждал, есть только то, что есть. Вот как в этом ящике с коньяком. Ведь, согласитесь - напрасно искать среди этих стеклянных бутылок пластиковую. Поскольку её туда никто не ставил, то и найти её невозможно. Так и ваша голова. Это ящик, в котором есть только то, чем её загрузили.

- Но ведь в ящик можно поставить пластиковую бутылку - и она там будет, - сказал я, но доктор перебил:

- Можно, однако это будет предмет ИЗВНЕ. Так и вашу голову можно загрузить знаниями ИЗВНЕ, и тогда их станет больше. Вы же в своих встречах с Иными Мудрыми просто бегаете мыслью вокруг собственного сознания. Это - тупиковый путь к истине. И весь его смысл, говорю вам как врач, в вашем психическом наполнении духом пацифизма…

- Опять Вы за старое! - попытался я протестовать, но Фрейд остановил меня движением руки:

- Именно дух пацифизма водит Вас по беспокойному полю. Это потому, что Вы не признаёте насилия, а Ваша телесная плоть требует мышечной радости. То есть - Ваши воображаемые встречи с мудрецами - это война с самим собой. Это всё равно война, граф! И здесь Вы проиграли не только пари. Вы вчистую продули сражение с самим собой, и залить горечь поражения можно разве что порцией доброго старого коньяка!

- Или коньяку? - неуверенно переспросил я, втайне согласившись уже с правотой Фрейда. Доктор извлёк из шкапчика два маленьких гранёных фужерчика и окрасил стекло благородной кровью напитка.

- Prosit ! - поднял он стеклянный тюльпанчик и по-птичьи клюнул из него коньяк. И сказал, как забил гвоздь: - In vino veritas ! - мой друг, и этой истины пока никто не оспорил. Пока существует здоровый мозг - он будет искать на путях познания. Отравить его вином - значит - поставить на место. Не случайно в научных кругах бытует мнение, что в разной степени опьянения наш мозг погружается в разные пространства бытия. Что недоступно трезвому - то вполне по плечу пьяному. Если мы прикончим этот ящик коньяка…

- Или коньяку? - опять переспросил я.

- Или коньяку, - легко согласился Фрейд, - нам уже будет неважно, как это произносить правильно. Мы окажемся в эмпиреях, с иными законами физики и психологии. И попробуйте сказать, что эти эмпиреи нереальны!

- А ведь они тоже будут всего лишь в наших головах, - попытался я уязвить доктора.

- Да, - согласился он, - но война, которую мы при этом можем распространить окрест, будет совершенно настоящей, сокрушительной. Вот Вам и прямой переход от воображаемой к зримой реальности. И где граница, извольте Вас спросить? ... Тут с простой конкретной ситуацией невозможно разобраться, а Вы замахнулись на абстрактные структуры мироздания. Хаос, Порядок… На Ваши вопросы нет ответа, друг мой, потому Вы и были обречены на проигрыш.

Мы просидели до глубокой ночи. А когда доктор уснул прямо в кресле, уронив голову на грудь, я подошёл к окну и распахнул его. Потянуло ночной свежестью и лёгким угольным дымом. Тёмный город спал, а над ним сияло огромное, исколотое иголками, небо. Я высунулся далеко, пытаясь заглянуть в звёздный зенит. Где-то там, в неведомых провалах пространства, вращались вокруг одной оси светила системы Майгель - Аида и я знал, что с другой окраины Земли в телескоп за ними следит ещё один человек, в белом тюрбане.

 

 

г. БИРЮЧ,

 

15 февраля 2003 - 15 февраля 2007 гг.

 

 

 

 

Ваши комментарии к этой статье

 

№30 дата публикации: 01.06.2007