С.В.Роганов,

Москва

 

Смерть и бессмертие в современном мире

 

Феномен смерти занимает в современной культуре широкое пространство, структурными элементами которого являются: философское понятие смерти, медицинские и юридические критерии смерти мозга, биохимические процессы старения и умирания, психология восприятия и отношения к смерти, разнообразные обряды похоронной культуры и многое другое. Главное, что отличает современные исследования феномена смерти – это междисциплинарный подход. Сегодня невозможно ограничиться историческим исследованием похоронных обрядов в ту или иную эпоху, или рассмотреть «идею смерти» в истории философии и культуры, и, на основании изучения отдельной сферы человеческой деятельности, делать обобщения, претендующие на некую универсальную значимость, как это происходило, например, в философии XIX века. Проблемное поле танатологии (т.е. науки о смерти) располагается на пересечении десятков различных направлений современной науки от изучения биологических процессов, которые завершаются биологической смертью до философско-теологических споров о смысле и месте смерти в жизни человека и общества.

Феномен смерти в современном мире радикально отличается от вековых представлений человека о смертном существовании, поэтому, прежде всего, необходимо очертить структуру современного феномена, а также понять исторические особенности отношения человека начала ХХ I века к смерти.

Традиционное понятие смерти, как мгновенного и необратимого прекращения жизнедеятельности организма и важнейших психофизиологических его функций, начало формироваться около 400 лет назад, но только в ХХ веке стало привычным научным термином – «биологическая смерть». Необходимо подчеркнуть, что именно мгновение и необратимость, являлись основой медицинских критериев смерти. Вплоть до 60-х годов прошлого столетия, единственным критерием смерти человека являлась остановка дыхания и сердцебиения, так называемый кардио-пульмонологический критерий.

Только на первый взгляд, констатация смерти врачом – заурядный процесс. Однако история ошибок и заблуждений, находок и открытий существует столько же, сколько существует человек, который открыл для себя неизбежность смерти и научился отличать мёртвое от живого. В известной книге Лайеля Уотсона «Ошибка Ромео» приведено немало фактов, даже курьёзов, когда «покойники» оживали и доставляли немало хлопот окружающим. К слову сказать, именно такой роковой ошибке обязана культура появлением прекрасных сонетов Петрарки, после удивительного «воскрешения» его из мёртвых. Отметим также, что страх быть погребённым заживо преследовал человека не одно столетие, однако и сейчас, несмотря на невиданное развитие науки и технологий, этот страх продолжает оставаться одним из «популярных» синдромов различных расстройств психики.

Итак, представления о «точечности» и необратимости смерти просуществовали вплоть до прошлого столетия, и именно эти базовые константы феномена смерти подверглись радикальному пересмотру.

К середине ХХ века смерть из точечного и необратимого события превратилась в процесс, в который можно и нужно было вмешиваться.

 

 

***

В 1936 году в СССР по инициативе будущего академика В.А.Неговского была создана лаборатория «Восстановление жизненных процессов при явлениях, сходных со смертью», из которой впоследствии развился первый в мире институт общей реаниматологии. Впервые в истории науки между жизнью и мгновением смерти были выделены особые пограничные, т.е. терминальные состояния: тяжёлый шок, запредельная кома, коллапс , предагональное состояние , терминальная пауза , агония и клиническая смерть . Вслед за клинической смертью, согласно теории Неговского, через небольшой интервал времени наступает необратимая биологическая, или истинная смерть. Таким образом, советский академик был первым, кто разделил мгновение необратимого события на процессы, выделил клиническую смерть, как этап на пути к биологической и радикально оспорил необратимость природного конца жизни. Реаниматология доказала, что смерть – процесс, доступный врачебному вмешательству и, значит, процесс, который можно останавливать и возвращать человека к жизни.

Необходимо отметить, что кардио-пульмонологический критерий позволяет констатировать клиническую смерть. Именно благодаря обратимости клинической смерти ошибки в констатации смерти в прошлой истории были так часты.

Следующим важным шагом на пути пересмотра вековых представлений о смертной природе человека стала концепция критерия «смерти мозга», с которой, собственно, и началось развитие современной трансплантологии. В российской культуре последнего десятилетия концепция «смерти мозга» оказалась невостребованной. За исключением редких статей в специальных журналах, история споров западной биоэтики о новых критериях смерти человека остается terra incognita для нашего читателя. Между тем в средствах массовой информации время от времени появляются публикации, посвящённые «делу врачей» или этическим проблемам органного донорства в России. Но проблемное поле этих, в основном, газетных статей ограничено судебными разбирательствами по фактам «кражи» органов или детей из неблагополучных семей для нужд, как правило, западной трансплантологии.

Скудная информация, поданная непрофессионалами, только препятствует развитию не только отечественной трансплантологии, но и в целом российской биоэтики, которая остаётся на правах приёмной дочери в нашей стране. Дело, разумеется, не в нежелании знакомится с новейшими достижения биотехнологий, а с положением самой трансплантологии в России – до сих пор она остается мало доступной для нашего общества, как для пациентов, так и для изучения представителями нашей культуры. Ведь по сравнению, например, с США, где ежегодно проводятся десятки тысяч операций по пересадке органов, в нашей стране статистика оперирует сотнями, а то и просто десятками успешно проведенных операций.

Первые опыты по трансплантологии органов и тканей проводились уже в начале прошлого столетия, как в СССР, так и за рубежом. И, хотя история попыток замещения частей человеческого тела уходит своими корнями в Новое время, именно в первой половине ХХ века трансплантология начала обретать современный нам облик. Следует заметить, что отношение академической медицинской науки к попыткам пересадки органов было поначалу достаточно прохладным, - слишком уж дерзким и необычным выглядели эти планы. Единственные, кто сразу же ухватил революционную суть первых открытий, были научные фантасты, - в нашей стране всем знакомы романы Александра Беляева «Человек-амфибия» или «Голова профессора Доуэля».

До середины прошлого века опыты по пересадке органов не покидали пределов экспериментальных лабораторий и только к началу шестидесятых годов прошлого века начала формироваться собственно трансплантология в современном смысле этого слова. Остановка была за главным, - где найти источники «свежих» органов? Разумеется, единственным источником был труп. Но, дело в том, что только почки, с соблюдением строгих критериев, можно было использовать для пересадки, а такие органы, как сердце, лёгкие, печень, селезёнка, поджелудочная железа оставались непригодны. Именно в этих органах, сразу же после констатации биологической смерти, стремительно развиваются процессы разложения, и попытки найти способы длительно их сохранять не увенчались успехом. Трансплантология открывала перспективы для десятков тысяч неизлечимо больных людей, и, соответственно, медицина стала перед острейшей задачей, - либо найти возможность создания искусственных органов, либо пересмотреть критерии «существования трупа», т.е. базовые признаки, по которым врач вправе констатировать смерть человека, и, следовательно, изымать органы, не опасаясь быть обвинённым в преднамеренном убийстве человека. Первый шаг в направлении определения новых критериев смерти сделали в США. Уже в 1915 году известный чикагский хирург, который открыто практиковал эвтаназию, оправдывал свои действия принципиально иным критерием смерти человека – неврологическим, т.е. необратимыми нарушениями в мозге. «Мы живём благодаря мозгу… Для тех, у кого мозг погиб или отсутствует, такое ужасное существование не может называться жизнью»[1].

В 1959 году французы Моллар и Гулон описали состояние запредельной комы « coma depasse », то, что впоследствии и стало называться «смертью мозга». Разумеется, через небольшой интервал времени после смерти мозга наступает истинная, биологическая смерть, но жизнь в коматозном теле можно поддерживать искусственным путём. И хотя поддержка «жизни» заключается в работе аппаратов искусственного дыхания и кровообращения, искусственная жизнедеятельность организма может продолжаться в течение дней или даже недель, а в настоящее время уже и в течение нескольких месяцев. Главное, что необходимо подчеркнуть - аппараты искусственного кровообращения и дыхания уже никак не помогут реанимации пациента – в настоящее время медицина бессильна вернуть к жизни пациента с диагнозом «смерть мозга».

Таким образом, новые технологии сделали возможным относительно долго поддерживать тело пациента в «подвешенном» терминальном состоянии, из которого есть только один «выход» - биологическая смерть. Но само тело, в котором искусственно поддерживается кровообращение и дыхание, а кожные покровы – розовые, тёплые, обретает совершенно необычный статус, который можно описать так: «ни жив, ни мёртв». И, что самое главное, физиологическое состояние внутренних жизненно важных органов (сердце, лёгкие, печень и др.) сохраняется, т.е. они могут быть использованы для пересадки.

Казалось бы, решение для трансплантологии найдено, ведь ежегодно в катастрофах, авариях погибает много людей, к тому же чаще в молодом возрасте. Искусственно поддерживая жизнедеятельность организма пациента с диагнозом «смерть мозга», можно получить достаточное количество необходимых для трансплантологии органов. Но традиционный критерий не позволяет констатировать смерть пациента при наличии, пусть и искусственного, дыхания и кровообращения и, таким образом, любая попытка изъять органы из «дышащего организма» приравнивается к преднамеренному убийству. Неважно, что сознание необратимо утрачено, ведь сознание (мозг) не было одним из основных факторов определения биологической смерти. И тогда перед медициной, перед трансплантологией возник совершенно новый вопрос: возможно ли перейти от традиционного кардио-пульмонологического критерия (биологическая смерть) к новому, неврологическому, и констатировать смерть человека на основании необратимой смерти головного мозга?

Эту задачу разрешила работа специального комитета Гарвардской медицинской школы в 1968 году. В изданном отчёте о его работе было предложено, наряду с традиционным критерием, использовать новый – «смерть всего мозга» ( whole brain death ) и, таким образом, предоставить врачам законное право использовать органы пациента в трансплантологии. Следует подчеркнуть, что «смерть мозга» и «биологическая смерть» являются равноправными критериями одного и того же события – смерти. И в первом, и во втором случае, перед нами - труп человека, но, разумеется, с различными характеристиками. Забегая вперёд, отметим, что, как в западной литературе, так и в нашей прессе можно встретить такие заявления, как «пациент с диагнозом смерть мозга умер через три месяца».

Эта некорректность отражает самую больную точку современной биоэтики – ни профессионалы, ни рядовые граждане не могут принять от начала и до конца новый критерий смерти. Пациент с диагнозом смерть мозга – уже мёртв. «Больной, у которого констатирована смерть мозга, является живым трупом, как принято говорить, препарат «сердце — лёгкие»[2].

Разумеется, «смерть мозга» сразу стала объектом жестокой критики, как со стороны части профессионалов, так и со стороны религии, этики, права, общества в целом. Однако он был принят в различных штатах, а в 1981 году в отчёте президентской комиссии «Определение смерти» уже содержалось то, что впоследствии стало единым критерием констатации смерти - Uniform Determination of Death Act ( UDDA ). Сегодня все 50 штатов, включая Колумбию, следуют UDDA в констатации, как биологической смерти человека, так и в констатации смерти мозга.

Протест представителей различных конфессий против применения нового критерия смерти – тема достаточно обширная и требует специального исследования. Хотя, католическая церковь одобрила критерий «смерть мозга», Папская Академия Жизни в Ватикане в 1998 году приняла решение пересмотреть критерий и выработать иную позицию, но так и не может прийти к однозначному решению до настоящего времени. Иудаизм категорически отвергает правомочность критерия смерти мозга, непросто обстоит дело и в исламе. Япония только в 1991 году приняла концепцию смерти мозга, но и сейчас ситуация остается достаточно напряжённой.

Здесь необходимо подчеркнуть, что хотя уже в ХIХ веке церковь отказалась от ответствен ности за констатацию смерти в пользу медицины , однако до сих пор, общество продолжает обращаться к религии за ответом на самые спорные вопросы современной науки. Религиозные институты оспаривают главенство медицины до тех пор, пока успехи науки не становятся очевидными даже рядовым гражданам, поэтому, к огда, например, в 1957 году Международный Конгресс анестезиологов, озабоченный тем, что «развитие технологий искусственного поддержа ния жизни делает проблематичным медицинское определение момента смерти», обратился к тогдашнему главе католической церкви папе Пию Х II с просьбой разъяснить, чем им следует руководствоваться, проводя границу между жизнью и смертью человека, тот ответил, что «уточнять определение смерти - дело не церкви, а врачей»[3].

 

 

***

Итак, в ХХ веке прежнее нерушимое событие смерти превратилось в частично обратимый процесс. Соответственно, медицинские, правовые критерии процесса смерти всё больше становятся точкой пересечения (зачастую противоположных) целей и задач различных социальных групп.

Успехи трансплантологии требуют всё большее количество жизненно важных органов, а, значит, необходимо постоянно отыскивать новые источники, и, тот же самый критерий смерти мозга постоянно изменяется, и всё новые группы неизлечимо больных людей попадают под новые критерии смерти человека, т.е. могут быть отключены от систем искусственной поддержки жизнедеятельности.

Так, например, и появился такой критерий как «смерть коры головного мозга». Перенос акцента в констатации смерти со всего мозга на функционирование коры головного мозга, т.е. отсутствие признаков сознания для констатации «социальной смерти» человека действительно подводит радикальную черту под вековыми представлениями, спорами о сущности смерти. Анатомическим субстратом сознания является кора головного мозга - именно благодаря коре, мы и являемся людьми, т.е. обладаем сознанием, способны мыслить, общаться, ставить себе задачи, и, значит, некроз (смерть) коры может служить надёжным основанием для констатации смерти человека как сознательного существа, Homo sapiens . Таким образом, необратимая смерть сознания на уровне анатомо-физиологических структур коры головного мозга, – критерий «смерть коры головного мозга» - может разрешить проблемы острейшего дефицита органов. Так и появился новый критерий смерти человека. Однако этот критерий открывает для медицины и общества очень опасный, скользкий путь ( slippery slow ) - необратимая утрата сознания является синдромом пациентов в пассивном вегетативном состоянии, которые месяцами, а то и годами находятся в палатах интенсивной терапии, а абсолютная невозможность сознательной деятельности является признаком анэнцефалии.

Анэнцефал – ребёнок с врождённой аномалией, - у него нет коры головного мозга. В остальном, такой новорождённый ведёт себя так же, как и обычный младенец, - он даже чихает и улыбается. Такие новорождённые нежизнеспособны, во всяком случае, даже при интенсивной искусственной поддержке, они очень скоро погибают. Их рождается не так уж и мало – два три на тысячу. Но вот диллема, которую поставили перед современной этикой детские врачи, оказалась, действительно, трудно разрешимой. Можно ли относиться к ним так же, как мы относимся к полноценным младенцам, даже с серьёзными дефектами, но с сохранённой психикой, сознанием? Можно ли, не дожидаясь их естественной (биологической) смерти, признать анэнцефалов своего рода «социально мёртвыми» людьми, т.е. так же, как и в случае с обычной «смертью мозга», изъять жизненно необходимые органы для нужд таких же неизлечимо больных детей, которые страдают, например, врождёнными пороками сердца, и неминуемо погибнут без трансплантации чужого, но здорового органа. Ведь, в отличие от анэнцефала, они могут не только чихать, улыбаться, но и реагировать на окружающее и окружающих и осознанно действовать как человеческие существа. Анатомическим субстратом сознания человека является кора головного мозга, но именно коры нет у анэнцефалов. И, если человек есть существо, прежде всего, разумное, сознательное, то отсутствие коры, иными словами, возможности сознательной психической жизни, может служить оправданием современного жертвоприношения на алтарь здоровья другого человека. А значит, и давать законное право поступать по отношению к новорождённым анэнцефалам так же, как в отдельных странах поступают по отношению к неизлечимо больным. И, если США до сих пор не могут сделать этот шаг, то такая практика – использовать внутренние органы ананцефалов для трансплантации уже существует в Германии и Италии.

Опасность нового критерия проявляется не только в отношении к детям с серьёзными врождёнными дефектами развития, но и в отношении к больным в пассивном вегетативном состоянии (ПВС), т.е. к тем, кто «ведёт» растительный образ жизни на больничных койках. Тема эта достаточно обширна и опасна, - появление концепции «смерти коры мозга» это не только теоретические споры профессионалов, но и конкретные действия, например, в медицинском центре при университете Питтсбурга. Печально известные «питтсбургский протокол» до сих пор является одним из самых серьёзных аргументов против использования критерия «социальной смерти», «смерти коры головного мозга» на практике. Получая разрешение от родственников на использование органов тяжело больного пациента после его смерти, специальная бригада врачей немедленно доставляет больного, всё ещё подключённого к системам искусственной поддержки в специальную операционную, и затем отключает всю поддерживающую жизнедеятельность аппаратуру. Через некоторое время наступает остановка сердца и, соответственно, дыхания. Врачи строго отмеряют положенные две минуты после остановки пульса и немедленно приглашают команду трансплантологов, которая находится в соседнем блоке – протокол запрещает трансплантологу, т.е. лицу, заинтересованному в получении органов, находится рядом с обычным врачом в момент констатации смерти, дабы исключить малейшую возможность преднамеренной констатации смерти. И уже трансплантологи немедленно извлекают из остывающего тела необходимые органы.

 

 

***

Итак, в современной науке смерть представляет собой процесс с достаточно размытыми параметрами, и, соответственно, критерии смерти и сама констатация факта смерти представляют собой, по мнению наиболее радикальных новаторов, точку, поставленную произвольно руками науки и медицины на линии жизни. Но, если эту последнюю точку ставит не природа, а медицина, если благодаря достижениям науки человеческий организм утрачивает прежние биологические, т.е. «смертные» рамки, то, значит, сам по себе факт смерти не более чем нелепая, фатальная ошибка природы?

В современной культуре такое радикальное новаторство в технологиях преобразования человеческой природы воплотилось, например, в крионике еще в 60-х годах прошлого века, когда Роберт Эттингер предложил не предавать земле усопших, а замораживать останки человека и сохранять до тех пор, пока наука не научится, во-первых, «воскрешать» замороженные трупы, а, во-вторых, «бесконечно продлевать» жизнедеятельность человеческого организма. На первых порах к идее «замороженного бессмертия» отнеслись достаточно настороженно, поскольку технологии того времени ещё не давали достаточных оснований для реального воплощения научных фантазий Эттингера, но уже через десять лет Эрик Дрекслер и другие учёные вдохнули новую жизнь в идеи Эттингера – наступала эпоха нанотехнологий. Производство новых молекул способно совершенно перевернуть прежние представления о пределах человеческой природы, и хотя новое направление в развитии технологий находится в самом начале своего развития, «инвестиции в эту область (уже составляющие миллиарды долларов) быстро растут, а некоторые простые методы молекулярного производства уже широко применяются». А, значит, недалёк тот день, как считают поборники новых технологий, когда крионика из научной фантастики превратится в повседневную реальность. И, действительно, несмотря на запрет на развитие крионики в отдельных странах, количество людей в США, уже подтвердивших своё согласие на крионическое сохранение своего тела после смерти исчисляется сотнями. В России тоже появляются коммерческие структуры, предлагающие путь к будущей вечной жизни.

Технологии «земного бессмертия» нашли поддержку и среди интеллектуалов. В 1957 году английский биолог Джулиан Хаксли ввёл термин «трансгуманизм» - новое движение набирает силу во всех развитых странах. Одним из главных положений идеологии трансгуманизма является неотъемлемое право человека продлевать собственную жизнь или организовывать крионическое хранение собственного тела. В качестве идейных предшественников этого течения современной культуры можно назвать таких видных мыслителей прошлого века, как биолога Дж.Б.С.Холдейна, физика Дж.Д.Бернала, палеонтолога П.Тейяр де Шардена и других. Большое влияние на становление трансгуманизма оказали идеи русского космизма в лице Н.Ф.Фёдорова, В.И.Вернадского, К.Э.Циолковского.

Для того, чтобы оценить в полной мере подобное «новаторство» в вопросах жизни и смерти, необходимо рассмотреть отношение современного общества к смерти человека, иными словами, понять, каким образом представлена смерть в коллективном и индивидуальном сознании.

 

 

***

Французский историк Филипп Арьес разделяет историю культуры на несколько этапов, каждому из которых соответствует свой облик смерти. Таким образом, по мнению учёного, «прирученная смерть», характерная для общества на ранних этапах развития истории исчезла, и, в настоящее время, в коллективном и индивидуальном сознании господствует «смерть перевёрнутая». «Традиционная сцена смерти в постели, составлявшая некогда самый существенный элемент ритуала, продолжает играть свою роль… вплоть до XVII - XVIII вв.». Теперь «Смерть становится грязной и медикализируется. Без красоты последних часов общения с умирающим смерть остаётся зрелищем ужасным и отталкивающим… Смерть начали запирать в научных лабораториях, в клиниках, где уже не было места эмоциям.… Сейчас общество восстало против смерти. Точнее, оно стыдится смерти, больше стыдится, чем страшится. Оно ведёт себя так, как-будто смерти не существует»[4].

В настоящий же момент развития истории культура ведёт себя не так, как будто смерти не существует, а так, как будто смерть может быть и должна быть уничтожена. Таким образом, не смерть или отношение к возможной смерти господствуют в сознании общества и индивида, а отношение к возможному бессмертию становится реальностью в повседневной жизни развитых стран. Если Николай Фёдоров на рубеже Х I Х - ХХ веков мог только мечтать о всеобщем воскрешении на земле с помощью науки, то современные сторонники «земного бессмертия» опираются уже на осязаемые результаты развития современных технологий.

Теперь становятся понятны, например, истоки упомянутого «новаторства» в вопросах жизни и смерти, в вопросах поиска новых критериев смерти в интересах трансплантологии. Новая отрасль медицины, безусловно, увеличивает срок жизни отдельных индивидов, а, значит, не умирание и достойная смерть другого человека занимает сознание современного человека, а возможность сделать собственный шаг к потенциальному бессмертию, даже за счёт довольно спорных критериев смерти для других.

Крионика, нанотехнологии с каждым днём всё больше проникают в повседневную жизнь современного общества. Набирают силу и такие новые направления науки как геронтология, исследования биологических процессов старения и, соответственно, технологий омоложения; исследования в области клонирования выходят на свет из закрытых лабораторий и институтов. Появился и новый эликсир бессмертия – «стволовые клетки» и новые мифы о чудодейственных результатах лечения препаратами, изготовленных на основе тканей человеческих эмбрионов, полученных в результате абортов.

Что же может сейчас заставлять человека размышлять о смерти, и, соответственно, тем или иным образом относиться к смерти другого человека, к обрядам прощания и захоронения, к созданию виртуального мира памяти об умерших?

 

 

***

Основной блок работ, концепций, теорий, в которых традиционная «философская» смерть играет фундаментальную роль, был создан в первой половине ХХ века. Эта историческая эпоха приобрела простое название индустриальной. Она определялась господством убийства в первой половине ХХ столетия в мировых войнах и в реальности политических систем коммунизма и фашизма.

Ни одна философская школа не могла обойтись без смерти как таковой. Более того, смерть стала «альфой и омегой» бытия человека в работах континентальных философов: М.Хайдеггера, Ж-П.Сартра, А.Камю, М.Унамуно, К.Ясперса. Но что более важно, в этих концепциях смерть имела своё особое значение. Это не была смерть в современном определении. Все виды спокойной, обыденной смерти в собственной кровати, в кругу близких, были отнесены в одну область и названы «естественной смертью». Философия начала прошлого века не рассматривала «естественную» смерть. Она принимала и понимала только жертвоприношение, жертву или угрозы быть убитым, смерть как пограничную ситуацию, т.е. достойную смерть для «сверхчеловека» тоталитарных систем.

Эти концепции «героических смертей» были отвергнуты ходом истории, по крайней мере, сейчас мы не находим смыла в подобной смерти героических субъектов. Времена прошли - нет мировых войн, нет революций. Наступила постиндустриальная эпоха, или, иными словами, господство общества потребления. Интерес культуры к человеческой смерти в ней строго ограничен сферами юриспруденции, здравоохранения, биотехнологий и ритуальных услуг. Но на современном европейском пространстве мы продолжаем пользовать языком экзистенциализма, т.е. континентальной философии «героического бессмертия» первой половины прошлого века.

Ряд российских и западных авторов продолжают традиции философской танатологии начала ХХ века и полагают, что интерес человека к осмыслению собственной смерти определяется высоким уровнем смертности в том или ином обществе, развитием военных конфликтов, т.е. в целом, наличием угрозы насильственного физического уничтожения, либо процессами распада традиционных культур и систем морально-этических ценностей. Однако следует признать, что постоянная угроза существованию человека находит своё отражение отнюдь не в попытках осмыслить возможную смерть, а в постоянном ускользании от угрозы смерти, даже в периоды развёрнутых военных конфликтов. Так, в своё время Зигмунд Фрейд блестяще определил болевую точку своего поколения и эпохи между двумя мировыми войнами – «Между тем вы легко вообразите, что привело меня к выбору этой темы (смерть – С.Р.). Это череда ужасных войн, свирепствующих в наше время и лишающих нас ориентации в жизни. Я подметил, как мне кажется, что среди воздействующих на нас и сбивающих нас с толку моментов первое место занимает изменение нашего отношения к смерти.

Каково ныне наше отношение к смерти? По-моему, оно достойно удивления. В целом мы ведём себя так, как если бы хотели элиминировать смерть из жизни (курсив мой – С.Р.)»[5].

То же самое отношение наблюдается, в целом, и в нашем обществе. «По оценке экспертов Всемирного Банка, к 2050 году население России, если в стране не произойдёт радикальных структурных изменений рождаемости, смертности и иммиграции, сократится на четверть и составит 100 миллионов человек»[6]. По данным российских социологов и психологов, количество самоубийств ежегодно составляет угрожающую цифру – 60 тысяч. Однако, интерес к исследованиям феномена смерти, возникший в российской культуре в начале и середине 90-х годов прошлого века, к настоящему времени постепенно иссяк. Научные работы, посвящённые философским аспектам осмысления персонального отношения современного человека к феномену смерти, встречаются крайне редко.

Таким образом, феномен, отмеченный Филиппом Арьесом - «стыдиться смерти» - характерен для современных обществ различного уровня развития и культурных традиций. Стремление к бессмертию и снижение уровня рождаемости явления одного порядка, а значит, дальнейшее разрушение традиционных родовых традиций, в том числе ритуалов прощания и похорон, будет только расширять свою экспансию.

Подводя итог краткому экскурсу в современную проблематику широкого круга дисциплин, различных сфер человеческой деятельности, сосредоточенных на исследовании феномена смерти, следует подчеркнуть, прежде всего, что традиционный взгляд «в сторону» смерти исчерпан. Главный урок, который даёт нам современное развитие науки, заключается в следующем: смерть человека невозможно констатировать, оставаясь в пределах его биологических механизмов жизнедеятельности, а значит, требуется найти совершенно новую точку отсчёта для самоосмысления, где смерть является процессом, доступным человеку здесь и сейчас на земле, процессом, начало которого не укладывается в привычные рамки биологического измерения.

Вся история ХХ века есть история преодоления традиционных пределов человека и общества. Способны ли мы по-иному посмотреть на пределы технологического прогресса, устраняющего фундаментальные пределы современного человека? Иными словами, способна ли современность по иному постичь своё смертное существо? В ответах на эти вопросы и заключается работа, которую предстоит проделать нынешним поколениям.

 

 

_______________________

 

[1] The Definition of Death: Contemporary controversies, IHU PRESS, 1999, p. 7.

[2] Смерть мозга, http://ruwiki.com/

[3] Биоэтические аспекты эвтаназии. Правовое регулирование проблемы. Консервативная и либеральная позиции. Гудцова А.П., Есенова А., Туаева Н. http://niimbpran.alanianet.ru

[4] Филипп Арьес, «Человек перед лицом смерти», Москва, «Прогресс-Академия», 1992, С. 490.

[5] З.Фрейд, «Мы и смерть», в кн. С.Рязанцев «Танатология (учение о смерти)» Е вропейский Институт Психоанализа, 1994.

[6] The Wall Street Journal 1.09.2006 13:22 | ИноСМИ .Ru

 

 

 

 

Ваши комментарии к этой статье

 

№28 дата публикации: 01.12.2006