Закон же пришёл после...
Кто хочет
стать тем,
чем он должен быть,
тот должен перестать
быть тем, что он есть.
Мейстер Экхарт [19]
Если ты
есть ты, то и будь тобой,
а если пожелаешь,
тобой буду я!
Ибн ал-Араби [1]
1. Как может жить человек в радости, зная, что он смертен? Только с мыслью, что он нужен кому-то, или что он лучше кого-то. Это создаёт каркас рационального самоутверждения.
Суть большинства религий и этических систем - есть обретение Истины (Знания). Причастный к этому закон, вне его проекции на грань конкретного онтологического плана, можно полагать универсальным (абсолютным). То или иное положение его по мере разума должно переходить во внешнюю реальность (иначе нет Истории, и Бытие теряет смысл). Чин самоутверждения есть коррелят развития: чем обнаженнее в субъекте лик Реальности (Идеи или Бога), тем более он содержательно бессмертен, тем больше у него запас энергии; мир движется без суеты и бремени ущерба для других. И наоборот, затрата сил на решение задач, не отвечающих духовному статусу человека или же противоречащих закономерностям природы, ведёт к ущемлению духа, впадению в ещё большую механистичность.
Самоутверждение может проходить двумя путями - объективным, устремляемым на сущностное благообретение себя, и фиктивным [2] (в реальном или виртуальном мире), формируемым личностной, социально-целевой ориентацией [3]; оно всегда сопряжено с передачей или получением энергии (информации). По своему воздействию эта энергия может быть как положительной (процесс гармонизации), так и отрицательной (дисгармонизация). Характер получаемой энергии зависит от убеждённости субъекта в целесообразности действий или (а также) от их объективной значимости: чем выше этика, тем больше эта составляющая; но этика тогда должна охватывать и онтогенетические стадии самопознания.
Стремление к гармонии, т.е. достижению внутренней целостности, взаимного равновесия всех антиномий, включённых в состав сознания или же присущих данному объекту, есть неотъемлемое свойство Природы. Генезис антиномий - следствие неоднородности проявленного мира и вместе с тем источник бытия. В космическом масштабе это всегда работа по выполнению общей Задачи: её окончательное решение означало бы, что больше нет ни положительного, ни отрицательного, ни горячего, ни холодного, ни верхнего, ни нижнего, ни прошлого, ни будущего, - метафорически это есть область Чистого Духа, Царствие Небесное, или Нирвана. («Когда вы сделаете двоих одним, и когда вы сделаете внутреннюю сторону как внешнюю сторону, и внешнюю сторону как внешнюю сторону, и верхнюю сторону как нижнюю сторону, <...> - тогда вы войдете в [царствие]») [4].
Практически любая общая Задача в своём осуществлении - в воспринимающей ее среде, распадается на ряд частных задач, каждая из которых в своем ключе должна соответствовать общей; здесь возникает и субъективный фактор времени. В виду неоднородности среды это соответствие непрочно: каждый активный элемент по своим «представлениям» вносит искажение в решение частных задач, что вызывает их периодическую корректировку. В соподчиненной степени и логически оправданная совокупность всех частных решений может влиять на общую Задачу, порождая новую ветвь всех её проявлений. Поэтому гармония есть ещё и соответствие частного общему.
На психическом уровне это соответствие достигается посредством обобщений или интеграции как относительно внешних, так и внутренних элементов сознания. Поэтому абсолютная полнота гармонии эквивалентна глубине и плану возможных (умопостигаемых) обобщений, а относительная даётся в каверзных метастабильных ощущениях (чувстве внутренней комфортности, удовлетворенности и проч.). Обыкновенно самореализация идёт путём эгоцентрического и, в общем-то, случайного разрешения полярных антиномий («я такой же, как все» - «я не такой же, как все», «я лучше других» - «я хуже других» и т.д.), т.е. при фиктивном самоутверждении план обобщений неизменен, а полнота их ограничена. Л.Толстой описал эту метаморфозу так: «Началом всего было, разумеется, нравственное совершенствование, но скоро оно подменилось совершенствованием вообще, т.е. желанием быть лучше не перед самим собою или перед Богом, а желанием быть лучше перед другими людьми. И очень скоро это стремление быть лучше перед людьми подменилось желанием быть сильнее других людей, т.е. славнее, важнее, богаче других» [33].
Таким образом, человек, убеждённый в своей правоте и обладающий более мощной энергетикой или владеющий каким-либо внешним методом воздействия, формальным или обычным правом, может навязать другому свою волю и получить приток энергии (коррелирующей, впрочем, с состоянием объекта); последний может защищать себя, смотря по обстоятельствам, или толерантным отношением (мгновенное снижение самооценки, подобно «эффекту ящерицы», способно погасить конфликт), или отпором (упругая и хладнокровная отдача может привести к локальному энергобалансу, внутренней мутации конфликта).
Теоретически источником энергии может быть любой объект.
2. Подчас поток психической энергии может как бы замыкаться... Эмоции передаются
тут в знакомых мыслеобразах (п. 5) и обусловленных ими действиях, при выполнении
которых, исходный мыслеобраз глубже оседает в памяти, консолидируясь со временем,
местом, обстановкой; происходит как бы небольшая психическая разрядка, но общий
негатив усиливается. Без акта покаяния, т.е. без преодоления и устранения в
себе конкретного аспекта зла [5], вызвавшего
прошлый «грех», иногда даже частичное признание или осознание своей вины способно
привести к внутреннему конфликту. При этом, чем больше размышляет человек о
своей вине, действительной или мнимой, тем «более» неотвратимым будет наказание
(люди инстинктивно чувствуют это, поэтому стремятся избегать душевных разговоров).
Это не всегда вызвано актом совести и может относиться в принципе к любым событиям,
негативным или позитивным, которые человек часто проигрывает в уме и тем самым
как бы притягивает их к себе [6]; а также
к процессу обработки любой внутренне значимой информации, если этот акт не обретает
внешней значимости.
В связи с последним можно указать на три критерия общения: внутреннюю значимость информации (содержательную часть самоутверждения, определяемую разумом), значимость внешней оценки или потребности в формальном самовыражении (так или иначе присутствует всегда) и фактическую значимость информации (предполагает, как правило, стороннюю реакцию). Соотношения первого и третьего критериев дают четыре типа общения, условно: гармоничное (+ +), непродуктивное (+ –), рациональное (– +) и формальное (– –). Первый тип общения встречается как при фиктивном, так и при объективном самоутверждении, остальные только при фиктивном. Самым популярным является формальное общение. Значимость внешней оценки дополняет и модифицирует эти основные типы, делая их более пластичными: её увеличение должно свидетельствовать о том, что человек чрезмерно отождествляет себя со своей информацией. Так, скажем, гармоничное общение может перейти в скандал, потребность в искреннем сочувствии (непродуктивный тип общения) к сомнительным попыткам переложить свои проблемы на других. При формальном общении это выражается в излишней словоохотливости, когда человек не всегда даже помнит, что говорит, - главное, «показать себя», или демонстрирует желание ввести другого в заблуждение (рациональный тип общения).
Рассматриваемый выше случай принадлежит к наиболее ущербному, с точки зрения энергетических затрат, второму типу (если это внутренний проговор, то информация исходит от «личности», а надлежащая реакция от «сущности»).
Конечно, эта схема имеет только описательное значение... Как соотносится она с понятием совести? («Может быть, мы понапрасну говорим об умопостигаемой идее каждой вещи, и идея эта не более чем слово?» [23, Тимей 51с]).
Совесть - есть мера ощущения каждым «мировой гармонии», разумности миропорядка, и соответственно той дисгармонии, которую каждый вносит в этот мир. Образно, это равновесие внешнего и внутреннего поддерживается согласованным действием в человеке как бы двух центров: «я» наблюдающего и «я» исполняющего (в этом приближении, одно и то же «я» не может делать плохо и вместе с тем стремиться этого не делать) [7]. Являясь преломленной частью целого и образуя внутреннюю связь с ним, первое «я» может либо занижать энергетику второго «я», либо завышать её. Второе «я» самостоятельно способно выполнять лишь то, что продиктовано моралью или самолюбием. При осознаваемой вине, не обязательно конкретной, это «я» и получает наказание. Иными словами, каждый тем более страдает от не-тождественности самому себе, чем более осознаваема им эта не-тождественность. Страдание от неосознанной не-тождественности кажется несправедливостью, случайностью и т.п. В такой последовательности человек с «абсолютным» ощущением гармонии в идеале должен воссоединиться в Боге (или же в какой-нибудь одной Божественной задаче, в целой иерархии таких) и в нисходящей иерархии не должен страдать вовсе. Действительно, по мере отражения в сознании законов внешнего, субъект уже выходит за рамки задач, некогда имевших для него приоритет, в своём сознании всё более сливается с объектом своего познания (для решения задач уже в плане нового субъект-объекта); в своём же «прежнем» он должен умереть... Чудесные переживания - мгновенного прозрения или озарения, моменты полного самоощущения бывают в жизни многих, но именно страх перед смертью , отсутствие привычно зримой целевой перспективы, которая вдруг исчезает в ту минуту, мешает динамичному раскрытию этих состояний дальше. (В истории есть немало примеров того, когда весьма одарённые люди у этого порога творчески остановились, как бы потеряв былую цельность. В России это, вероятно, Гоголь и Толстой. По-своему проникновенно, но как-то мимоходом, в сторону, сказал об этом Розанов: «И ведь не возможно не заметить, что лишь не глядя на Иисуса внимательно - можно предаться искусствам, семье, политике, науке. Гоголь глянул внимательно на Иисуса - и бросил писать, умер» [26].)
Совершенный совестливый акт - субстрат духовно-неделимого (что не исключает его реминисценций в пределах собственной этики каждого).
Наверное, в противовес тому, одним из рычагов психической самозащиты и вместе с этим слабостью людей является их самомнение - энергоёмкая структура, «оболочка», с помощью которой истинное «я» виртуально дополняется до «не-я», «я» личностного, кажущегося. При негативных стрессах энергия снимается с этой оболочки, а при положительных поступает в неё. Это означает, что каждая проблема (задача, нерешённая от завышения самооценки) приводит к постоянному оттоку сил с этой оболочки и порождает новые проблемы... Здесь могут быть испробованы несколько подходов (естественно, паллиативных). Например, решение другой задачи, более масштабной для сознания: образовавшийся избыток сил пойдёт на «залатывание» старых дыр; привлечение посторонней, отнюдь не безвозмездной, помощи; а также - деноминация взятой задачи, запоздалое открещивание от нее.
Напротив, хроническое занижение самооценки ведёт к ухудшению адаптационных свойств организма, что вызывает в свою очередь проблемы со здоровьем. Следовательно, чем меньше вымысла в самооценке «я», тем лучше (меньше подневольность обстоятельствам).
Самомнение формируется постепенно, внедряясь в нас самим же окружением. Проявляться это может по-разному - от утонченной вежливости до гордыни, хотя имеет под собой одну первооснову: «я нужен кому-то» или «я лучше кого-то» (первое больше свойственно женскому стереотипу поведения, второе - мужскому).
В итоге при негативном энергетическом воздействии нарушается весь механизм самоутверждения и тем заметнее, чем более оно фиктивно.
3. Для большинства людей самоутверждение может иметь как временный, эпизодический
характер (разнообразные привычки и действия, которые либо утратили своё первоначальное
значение, либо заимствованы у более влиятельных персон), так и достаточно продолжительный,
в специально создаваемых виртуальных мирах. (Правильнее было бы говорить об
иерархии псевдореальных миров с различным весом «ортодоксальной» истинности,
т.е. «реальный» мир реален лишь условно, с точки зрения преобладающей морали;
тогда, рассматриваемые признаки «виртуального» могут быть отнесены уже к области
всего бытия, основанного на фиктивном самоутверждении. Такой же иерархии, по
восходящей широте раскрывающихся перед сознанием задач, подвержён, видимо, и
объективный путь: от фиктивного его здесь отличает пластический, не целевой
стиль бытия.)
У каждого человека за всю его жизнь таких виртуальных миров может быть несколько, а может быть всего один... Виртуальный мир может быть коллективным (более удобным в каких-то социальных модусах своих, но не легитимным). См. также п. 7.
Самоутверждение в «виртуальном» имеет свои особенности:
· затяжной характер и низкая результативность дел (например,
бесконечный ремонт автомобиля или квартиры);
· недопустимость критики со стороны («виртуальное» не переносит реального, мечтая
только стать им);
· сильно выраженная корпоративность и внутренняя зависимость от символов «виртуального»
(большинство религиозных сект, особенно тоталитарных, всевозможные массовые
увлечения и проч.).
Для человека, крепко увязшего в виртуальном, связи с реальным практически нет: то, что он называет «реальным», на поверку оказывается чередованием различных виртуальных субстанций; при этом он склонен переносить специфические черты своего виртуального в смежную обстановку и «заражать» этим других (т.е. забирать у них энергию).
Виртуальный мир может быть негативным: люди, которые вечно жалуются на жизнь, в большинстве своем не хотят никаких перемен, а если таковые все же происходят, то человек норовит всячески восстановить утраченный им негативный мир (другому самоосознанию требуется новый синтез, пока невыполнимый). Нередко это сочетается с психическими или нервными расстройствами, а также с застарелыми физическими недугами. Механизм здесь примерно такой: жалуясь, мы заставляем других себя жалеть, т.е. уделять своей персоне дополнительное внимание, что придаёт нам силы; в то же время мы склонны считать себя лучше других, так как неустанно преодолеваем трудности, которых у других «конечно, нет».
Виртуальный мир возникает от недостатка самовыражения в «реальном»: он может не иметь четко выраженных внешних признаков, но тем ни менее будет виртуальным, если самоутверждение перерастает в самоцель.
На первый взгляд, довольно заурядным атрибутом виртуального мира является так называемый внутренний проговор (он может быть вялотекущим, почти незаметным). Вред, который он наносит, опосредован внутренней значимостью проговариваемой информации, безотчётным отождествлением с ней... Навязчивые мысли могут принимать также образную форму или выдавать себя в импульсивных поступках (по принятой терминологии [3] это могут быть, наверно, как навязчивости невротического типа, так и псевдогаллюцинации, т.е. хорошо осознаваемые состояния некой экзистенции, с которой, в силу её контекстуальной обусловленности, субъективно тяжело расстаться). По существу, и то и другое есть следствие само-не-тождественности и потому должно быть направлено на её виртуальное устранение... Тут могут подойти известный метод деидентификации, превращения своих душевных беспокойств из субъекта в объект наблюдения [2], а также проведение гармонизации своих двух «я» на каком-нибудь мощном положительном источнике. Но обе эти процедуры малоэффективны, если полуисчерпавшая себя виртуальность просто замещается другой (с энергетической точки зрения, «положительным» может быть любой источник, отвечающий, например, какой-нибудь коллективно доминирующей установке и способный временно сбалансировать «личность»... но, оказавшись вне его воздействия, субъект уже не сможет действовать самостоятельно).
Ещё одним примером из той же области «фиктивного» является, наверно, чувство ложного стыда, основанное на стереотипах поведения и мнении окружающих. Обнаруживается это в следующем: т.к. у каждого своя мера объективного, то каждый в эту меру стремится выглядеть и быть (как бы его не делали плохим, он каждый раз пытается перебороть предвзятое мнение о себе); там же где эта «мера», или чувство объективного, кончается, положительный стереотип может окончательно смениться отрицательным и человек для большей или меньшей части окружающих останется таким, каким его воспринимают, - чаще «плохим», хотя этот закон до поры обратим. Аналогичным образом, т.е. через создание психологических фантомов или фикций, может формироваться и мнение окружающих. Отсюда, в частности, следует вывод о принципиальной невозможности исправления человека, совершенствовании его этики, на поприще фиктивного самоутверждения.
В качестве примера пассивного самоутверждения в реальном можно указать на распространённую практику, когда люди вдруг отказываются от решения тех или иных задач, если не способны решить их сразу, одним красивым росчерком пера и этим укрепить свой статус.
Самоутверждение в реальном и виртуальном отличаются в пропорции их социальной значимости, хотя и там, и здесь область самоутверждения уготовлена способностями и наклонностями человека, т.е. той сферой, в которой он может реализовать себя с наименьшими затратами или наибольшей «пользой» (под пользой обыкновенно понимают уровень материального благополучия).
Как уже отмечалось, границы между «виртуальным» и «реальным» сильно размыты: общество часто в ущерб себе поддерживает в людях иллюзию особой социальной важности их действий. На самом деле акт единичного самосознания, направляющий отношения между людьми, едва ли зависит от «состава правительства» и т.п.: господствующая традиция, на которую всуе любят списывать непорядки, выступает только фоном, благоприятной почвой для совершения того или иного психического акта. Коррупция, обычно возрастающая во время кризисов, является “de facto” коррупцией духовной, низовой и единичной: этнические, культурные и национальные особенности лишь косвенно влияют на развитие в обществе цепной реакции; падение человеческого достоинства, т.е. тщета духа, тут усиливается, поведение сообразуется с сиюминутной выгодой и закрепляется ею как новая мораль, выношенная под спудом прежнего табу. Назревший конфликт разрешается в пользу «более сильного духом» (злой дух - тоже дух и, становясь повсеместным, может утратить кое-какие черты утилитарно понимаемого людьми Зла). Этот драматический переход осознаётся не всегда и лишь на первой своей стадии как «падение нравов»: с лица нельзя увидеть изнанки, равно как и наоборот. Новое возвышение духа вершится не из прежнего «доброго», а из утвердившегося «злого»: косность Добра столь же чужда вселенскому, как и косность Зла. Возродившийся Феникс улетает из Египта снова в Индию... И лишь немногие будут спасены... Активное противление «прежнему» злу в этой, второй фазе только истощает душу. Но схоронившаяся доброта одиночек претендует на то, чтобы быть спасённой... («Закон же пришёл после, и таким образом умножилось преступление. А когда умножился грех, стала преизобиловать благодать». (Римл 5, 20)).
В дальнейшем я делаю ссылки на Библию и другие христианские источники только из желания показать, что заложенный в них духовно-нравственный потенциал отнюдь не исчерпан (проблема, как известно, может стать «понятной всем» и до того еще, как решена!).
4. Что происходит, если человек лишается отрад рутинного самоутверждения?
Внезапная потеря работы или близких почти всегда оборачивается катастрофой, способность к самореализации ослабевает, и человеческое эго оказывается на волоске от смерти...
Для чувства одиночества (неполноценности) характерно крайнее отождествление субъекта с какой-нибудь одной стороной или частью своего личностного «я». Несоответствие этой части её прежней внутренней оценке или социальным нормам производит сильную дисгармонию, а боязнь лишиться этой части, при возрастающем оттоке сил на ее псевдовосполнение, может быть сравнима с предощущением смерти: «жить без него (неё) не могу!». То есть чувство одиночества навеяно боязнью потерять себя, а не другого.
Тяжесть этого спадает при подъёме в «гору»: осознание нужности кому-то есть и осознание своей нужности вообще, ясное понимание своего предназначения. Человек, как это ни покажется банальным, каждое мгновение должен быть в чём-то лучше самого себя, иначе он каждое мгновение будет хуже - «ибо кто имеет, тому дано будет и приумножится; а кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет» (Мтф 13,12). Это подразумевает, во-первых, непрерывную связь с миром, целостное ощущение его в себе, а во-вторых, самоощущение, видение себя со стороны. Тогда акт самоутверждения становится безмерным.
Первый этап на этом пути - отказ от ложного самомнения, т.е. переход к реальному (не вымышленному) видению своего «я», труден, но осуществим. Логическую трудность вносит непредсказуемый вопрос «зачем?». Только интуиция и сердце могут правильно ответить на него: от любого намерения следует отнять мотивы честолюбия, тщеславия, гордыни, суеты... и посмотреть, что с этим стало, хочется ли всё ещё? Большинство повседневных дел имеют условную ценность, они как бы изначально лишены духа, и, значит, от самого человека зависит, какой цели они будут служить. С другой стороны, нежеланием делать попусту, можно легко оправдать свою лень (воля, имеющая объектом самою себя); крепить же волю без устремления к добротолюбию - дело безнадежное, всё оборачивается карикатурой... Образовавшийся вакуум заполняется не сразу: изменение самосознания идет при несколько болезненном, вовлечении в его сферу элементов прежнего внешнего («совесть» поначалу будто бы слегка сужает круг сознания... в конце концов, т.е. в каждой точке приложения, они должны совпадать) [8].
С таких позиций преосуществления сознания, элиминации его искусственной категоричности, мы теперь и будем рассуждать. То, чем измеряется любое действие, есть - время (хотя само оно исключено из настоящего). Кратко это можно сформулировать примерно так: как творение «я» во Времени, как творец Я вне времени (помните сказку о Коньке-Горбунке и дивном путешествии на нём?.. но эту «ипостась», простите, надо понимать скорее как латентную!).
5. Субъективный ход времени детерминирован (хотя не жёстко) конечной «разрешающей
способностью» обычного сознания (см. ниже), дискретным восприятием переживаний,
а также сменой механических ассоциаций, отвечающих сумме накопленных нерешённых
задач, искажающих гармонию сознания и аккумулируемых в памяти как «прошлое»
(поэтому одна и та же ситуация может повторяться до тех пор, пока субъект однажды
не пожертвует своей «реальностью», немного не поднимется над ней). Решённые
задачи самопроизвольных ассоциаций вызывать, вообще говоря, не должны, ибо при
своём решении гармонизируют самосознание настолько, что каждое явление в системе
их координат всегда есть настоящее, уже объемлющее «прошлое» и «будущее». (Возможность
будущего каждый раз копируется нами в настоящее, внося в его инсценировку тем
б?льшую погрешность, чем больше наша само-не-тождественность, и что ошибочно
здесь принимается за «совесть», «интуицию» и проч.) И наоборот, любая информация,
не умещающаяся в сознании, действует как дисгармония и порождает новые ассоциации...
Под обычным сознанием подразумевается статус эго при фиктивном самоутверждении, с применимым к нему правилом коммутативности, т.е. невозможностью единовременного целокупного делания: в разные моменты времени человек либо только принимает, либо получает, либо разрушает, либо создает... Поэтому в каждое действие вносится погрешность, или неопределённость, вызванная неравнозначным состоянием субъекта, и результат зачастую оказывается «не тем». (Думая, что управляет, обычный человек не склонен замечать, как «что-то» управляет им). К тому же из-за влияния бессознательной установки возникает неувязка и между прогнозами того, что надо, и того, что будет: что бы «я» ни выбрал, окончательный выбор как бы уже предрешен (хрестоматийно это «труд Сизифа» [9]).
Следовательно, субъективное, или психологическое время может быть критерием внутренней неразделенности субъекта с объектом созерцания. Преодоление субъективизма времени как преодоление дискретности сознания, достижение непрерывности его потока [10], когда познающий помнит всё, с чем соприкасался его разум, - собственно, и есть Любовь в ее реальности.
Это относится к области интуитивного познания, акт которого, в общем, может быть как инициированным, так и спонтанным и осуществляется с помощью приведения субдоминантной функции [11] сознания в частичное или полное соответствие с энергоинформационной структурой Познаваемого (по той же схеме выполняется и акт психоэнергетического воздействия); достигаемая этим степень тождественности определяет глубину познания. Классический императив, когда описание системы в целом ещё не даёт полного представления о ней, базируется на рациональном; напротив, для интуитивного познания объекта надо на минуту как бы стать им или же «впустить» его в себя: познание Сути как раз и есть индифферентное ко времени познание всех её возможных состояний, не исключающее, впрочем, рациональное обоснование в дальнейшем; поэтому акт полного познания всегда самодостаточен и единичен. (Тогда «причастие Божественного знания и есть очищение, просвещение и совершение». [6] И через это восхождение к себе из вечного «я» есть самопричина, или самобытие [12].
Для целокупного познания кроме этого необходимо, чтобы познающий, пока он познаёт, во-первых, внутренне не изменялся относительно Познаваемого, иначе все его суждения могут оказаться разными, и, во-вторых, не мог бы активно воздействовать на Познаваемое, т.е. произвольно нарушать его гармонию. (Об этом в своё время говорил и Плотин: «мы достигаем самого мыслимого, [лишь] когда не вносим в него постороннего» [24].) При относительном познании каждый из участников может изменяться относительно другого, но акт познания - необратим и многозначен; если же объект совсем не изменяется, то он совсем не познаваем. Возникающее здесь противоречие более или менее устранимо при преднамеренном распределении сознания (см. прим.10). Разумеется, чем шире область сознания познающего, тем проще этого достичь.
Другая трудность - в интерпретации результатов интуитивного познания, по отношению к которым, из-за их непоследовательности или неожиданности, рациональное мышление настроено всегда критически... Реализация основана на концентрации; но это не является здесь самым главным. «Будущему» наплевать на нас, хотя мы любим предвкушать обратное. Его реакция приходит в виде эха: «событием» возможно управлять, если совокупностью других причин оно не возбуждает явного противодействия... Выработать это можно тренировкой: смирением и очищением «ума», созданием внутри устойчивой зоны покоя. Преобладающую роль тут играют внешние влияния, когда утончённое восприятие вместе с полезной информацией начинает захватывать и весь сопутствующий хлам, сформированный, в том числе, и «групповым сознанием». Поэтому, самостоятельная практика с «практикой» социума не всегда хорошо совместимы.
Но есть ещё одна трудность; буддийский монах Доген в XIII веке объяснил это так: «Люди в наши дни редко ищут истину. Им недостает ни умения в практиковании, ни знания, но при этом они ищут подтверждения своим усилиям и своему пониманию. Это - заблуждение на вершине заблуждения» [17].
Итак, все объекты безусловно познаваемы только в устремлении к их сути... Поэтому, обычное сознание не может полностью познать себя - из настоящего и в настоящем (совершенным Просветлением, или познанием Истины посредством сверхсознания, в тибетской традиции называется состояние, при котором познающий и познаваемое неотделимы друг от друга [32]). При этом каждому познанию, по восходящей иерархии его, сопоставима жертва.
6. Смысл жертвы раскрывается через её двухчастность: жертвуют не только формой,
но и содержанием её в сознании, некоторым представлением о ней, т.е. соразмерной
частью самого себя: жертвующий есть присно-жертвуемое [40]. Такая жертва вечно
уникальна (жертвуя чем-нибудь в себе, всё время жертвуют другим
[13]), и вместе с этим содержит волевой момент: труднее
расставаться с тем, к чему я более всего привязан. Приверженность к конкретной
форме, или к представлению о ней, порождает казуальную зависимость от этой формы,
освобождаясь от которой, дух устремляет сэкономленные силы вверх...
Метафизически жертва может состояться без того, была востребована первоначально сопричастная ей форма, или нет (как, например, при жертве Авраама, когда значение лишь готовность к жертве). Двойственность отдачи сохраняется: «я» не повинуется тому, чего в нём «больше нет» [14]. Но без сокровенной жертвы синтез невозможен: внутренняя часть, оставшись даже незначительно востребованной, рано или поздно «отомстит»: кто, как и чем пожертвовал, так будут жертвовать и им.
Мистический смысл жертвы трансцендентен, он в приобщении через жертвуемое к общему, более совершенному, и в обретении как бы новой реальности, даваемой через благодать.
«Соорудим себе жертвенник не для всесожжения и не для жертв, но чтобы он между нами и вами, между последующими родами нашими, был свидетелем, что мы можем служить Господу всесожжениями нашими и жертвами нашими и благодарениями нашими, и чтобы в последующее время не сказали ваши сыны сынам нашим: ‘нет вам части в Господе’» (Иис 22, 26-27). // «Когда окончил Соломон молитву, сошёл огонь с неба и поглотил всесожжение и жертвы, и слава Господня наполнила дом» (2 Пар 7, 1). С предельной простотой об этом речено в пуранах: «Боги питаются жертвоприношениями, а люди плодами, растущими благодаря изливающимся дождям, которые творят боги» (Вишну-пурана I, 6, 8).
Необходимость каждой жертвы (синтеза) определяется интуитивно; действие по качеству соизмеряется с воздействием, с тем, что получает общая задача (жертва имманентна миру, т.е. при её насущности как частность может совершиться и сама, но в виде примитивного ущерба).
Но добровольность (см. ниже) не единственный критерий жертвы: то, что создаёт гармонию, само должно ей обладать; худшее лишь видоизменяет худшее, но преобразует его - лучшее: «Вот закон о всесожжении, о приношении хлебном, о жертве за грех, о жертве повинности, о жертве посвящения и о жертве мирной <...> животного слепого, или повреждённого, или уродливого, или больного, или коростового, или паршивого, таких не приносите Господу и в жертву не давайте их на жертвенник Господень» (Лев 7, 37; 22, 22). К обряду жертвоприношения не позволялось также допускать священников с изъянами на теле, что, видимо, рассматривалось как следствие духовного несовершенства: «недостаток на нём, поэтому не должен он приступать, чтобы приносить хлеб Богу своему» (Лев 21, 21)15. Еще категоричнее Авеста: «Пусть жертвы не приносят \ Ни негодяй, ни шлюха, \ Ни душегуб, ни верящий, \ Но не поющий Гат, \ Противник этой веры \ Ахуры с Заратуштрой» (Яшты 8, 59; 14, 51) [1]. По смыслу те же предписания содержатся в Законах Ману (III, 152-166) [8].
По-видимому, темы жертвоприношения и казни, как в древности, так и теперь, в их сопредельности, могли амбивалентно дополнять и даже заменять друг друга. Связующим могло быть убеждение, что каждый человек или животное несёт в себе «частицу Святости», переходящую к убившему. (Об этом, между прочим, сообщает В.И.Даль по поводу еврейских жертвоприношений [16, с. 390])16. Являясь движущей сакральной силой, такая убеждённость не могла быть исключением... У тавров, например, отрезанная голова противника выставлялась высоко над дымоходом для «защиты» от других врагов (чем каждый раз поддерживался вклад в обычай), а при языческих обрядах плодородия, по-своему предвосхищавших и распятие Христа, «жертву привязывали ивовыми прутьями <...> к изваянию - священному пню <...> и стегали до тех пор, пока удары не вызывали эротическую реакцию и не происходила эякуляция, оплодотворявшая землю семенем и кровью» [5, с. 328, 331]. Добровольность соблюдалась не всегда, но принципам её среди своих же соплеменников старались следовать, вводя иногда элемент состязательности [25; 16, с. 33, 235-238; 5, с. 330].
Сказанное не означает, что человек, подверженный греху, не может совершенствоваться; но, так или иначе, на алтарь нельзя класть пагубную часть... Поэтому (или же, как результат привязанности к новой форме) различные деяния, объединяемые с жертвой тематически, порой, не достигают должного.
И, наконец, жертва не была бы так мучительна, без непомерной сопряженности в сознании добра и зла (аллегоричных бога и небытия17).
7. Не выходя из геометрии Евклидова пространства, мы всё же будем полагать,
что в области фиктивного любой реальный вред ретроспективен, психологически
изъят из настоящего: т.е. человек и делает всё по привычке и не делает - по
привычке, «прожитый сценарий» в нём сильнее18.
В христианской традиции содержание этих категорий стоит в одном ряду с понятием греха и со страданием (особенно в «православии»). Из того, что люди до сих пор страдают, т.е. в большинстве своем не могут добровольно и сознательно жертвовать частным, извлекая опосредствованно выгоду из общего, собственно и возникает «харизматическая» ипостась греха.
Сравнительно б?льшая устремлённость к аскезе свойственна всему Востоку, но в русском варианте, она становится каким-то крестным испытанием, ввергается из средства самосовершенствования в привычку к самому страданию, причем последняя, уже как социальная традиция, обычно предопределяет грех. (Речь идёт о постепенной кульминации такого взгляда и о его влиянии на поколения... ревностное противостояние России Западу, при явном небрежении собой, разве не великая аскеза ? См., напр., [9]). Приверженность к этому есть, вероятно, результат преобладания идеи веры, при одержимости которой — ограничении свободной воли и сознания, личностная психоэнергетика может быть питаема и массовым страданием (человеку трудно верить в одиночку, т.е. просто быть собой); нравственная грань между «добром» и «злом» отчётливо не проявляется во внешнем, синтез подменяется смешением (что, вообще-то, чуждо Православию19). Не подкрепляемая же позитивным знанием вера, т.е. недифференцированное рассудком знание (или же желание), легко перерождается в соблазн... также как и знание, без веры в его силу, становится поверхностным, утрачивает сокровенный смысл (чтобы понимать, необходимо верить)20. Не удивительно поэтому, что смысл страдания, порой, возводится к работе духа, усилию по устранению (предотвращению) страдания - и возникает миф о пользе самого страдания, что мало вяжется с его разумным, «православным», толкованием: «...действие называется страданием, когда предмет движется несообразно с природой, - безразлично, исходит ли движение от самого него или от другого предмета». [13, с. 59].
NB: Я упоминаю здесь о Православии лишь в канве с развиваемой темой: сходные суждения могут быть получены применительно к «подразумеваемому смыслу» любой ортодоксии, религиозной или светской21... Нельзя, конечно, не заметить и ту роль, которую при разрешении дихотомии зла-добра и сопряжённой с этим жертвы приобретает «мужское» или «женское» начало (что может осложняться дисгармонией с гипертрофией видимых униполярных содержаний). «Carthaginem esse delendam!» (Карфаген должен быть разрушен) и «Москва - третий Рим!..» - провозглашают, в общем-то, одно, но достигаемое как бы разно («я лучше кого-то», «я нужен кому-то»). Такая же поляризация была отмечена в культурах Древнего Египта и Месопотамии [36, с. 203].
По самым общим представлениям, добро есть, видимо, не сотворение греха, также как зло - его сотворение... Поскольку каждый хочет лучшего себе, то всякое страдание можно полагать осознанным желанием недостающего; при этом грех должен быть столь же иерархичен, как и сознание.
Энергия страдания подчинена желанию, а желание - знанию, т.е. на каждом уровне бытия область страдания должна пролегать между полным знанием и незнанием (знающий либо не желает, либо желает, чего знает, что достижимо, и поэтому не страдает; незнающий же каждый раз обретает себя заново). На этом же основан принцип преобразования (сублимации) психической энергии: при навыке, её можно отделить от негативной информации, перенаправить на другой объект, - конечно, до того ещё, как это вышло «рефлекторно»!
Это означает, что в своём физическом аспекте страдание может не всегда сопутствовать греху и соответственно духовному страданию, но духовное страдание всегда греху сопутствует (т.е. каждый индивидуальный проступок становится грехом субъективно лишь при его духовном осознании). Также и сугубо нравственное страдание («я не как все») не всегда предшествует физическому страданию, но духовное («я не как Я») всегда ему предшествует. Иначе, даже «худший» человек может справиться с тем, что доступно ему; но если он не тождественен себе, внутренне разделен, то не справится даже с «худшим».
Вопрос о том, может ли быть страдание неосознанным и в какой мере, по отношению к человеку звучит как будто не совсем корректно (хотя, вполне возможно, что по-своему страдает и кристалл от нарушающей его структуру дислокации). Вообще, рассуждения о греховности часто отдают лукавством... Но к этому примыкает ещё один вопрос, темой которого пронизана вся Библия, это вопрос об имманентности добра и зла и, следовательно, о предсуществовании греха, как изначального несовершенства. Ап. Павел в послании к римлянам пишет: «Ибо и до закона грех был в мире: но грех не вменяется, когда нет закона» (Римл 5, 13; см. также: Римл 7, 4-25; Гал 3, 12; 3, 23). Если предположить, что здесь говорится не только о заповедях, данных Моисею Богом, но о Законе всего сущего, с его интерполяцией и на причину первородного греха, то этим признаётся иерархичность всякого сознания, а, значит, и его ответственности, стяжаемой каждый раз через познание нового и осознание прошлого несовершенства; конкретные «добро» и «зло» ассимилируются новым, - человек «греховен» только в том, что не всегда готов к такому шагу.
Выходит, грех, как и страдание, неоднозначен: можно испытывать чувство дискомфорта или дисгармонии, но не понимать их истинной причины, не связывать это с наказанием за грех - страдать осознанно, но не предметно. Стало быть, возможны ситуации, в которых разум, допускающий страдание других, сам как бы не страдает. Станет ли кто всерьёз говорить о страданиях пешехода, раздавившего муравья, или о переживаниях киллера?.. Однако отсутствие предметного страдания ещё не упраздняет воздаяния за совершённый грех.
Зло, как известно, притягательно... На самом деле притягательно не зло, а равновесие, желание достичь его любой ценой. В житейском плане это обусловлено формальным знанием мотива, а также самомнением (поскольку наше «я» противится греху, он может обрести другую форму - «защиту» интересов близких, корпорации и проч., и вызывать даже своеобразные экстатические ощущения... манящие, при тех же убеждениях, за окаём «добра и зла»22). В целом же потребность в адаптации естественна (как в функции самозащиты). Поэтому восстановление привычного в среде с условно-нравственной регламентацией («арендой» поведенческих стереотипов), может быть не опредмечено грехом...
Действительно, по связи с предыдущим, каждый «грех» есть нарушение не только своего, но также общего (что не всегда осознается из-за обширности перспективы). Тут все от меры, характера взаимодействия в пространстве (и рябь от взбаламученной воды не сразу достигает берега!), так что ответ могут получить уже потомки... Произвольно изменяя «чужую» энергоинформационную структуру, человек берёт на себя ответственность за решение более общей задачи, которая может быть ему не под силу (такое действие оправдано, когда оно бесстрастно, не имеет какой-нибудь личной корысти, и если создается б?льшая гармония). То есть, грех по отношению к другим - есть умаление мира в себе, грех по отношению к себе - умаление себя в мире; не допускающий в себе греха и внешне не страдает.
Таким образом, «если человек полностью овладевает бытием, он тем самым уничтожает для себя саму возможность чего-либо отрицательного, т.е. так называемого зла» [38]. Вместе с этим, правда, исчезает и возможность «чего-либо положительного», ибо как первое, так и второе, если не впадать в патетику, коренится только в ограниченности разума и определяемого им бытия.
Литература
1. Авеста: Избранные гимны; Из Видевдата. Пер. с авест. И.М.Стеблин-Каменского.
М.: Дружба народов, 1993, с. 73, 130, 43.
2. Ассаджоли Р. Психосинтез. М.: Рефл-бук, 1997, с. 123.
3. БМЭ [3-е издание]. М.: Советская энциклопедия, [1982].
4. Брахадараньяка Упанишада. Перевод А.Я.Сыркина. М.: Наука, 1992, 240 с.
5. Грейвс Р. Мифы древней Греции. М.: Прогресс, 1992, 624 с.
6. Дионисий Ареопагит. О Небесной Иерархии. СПб.: Сатисъ, 1995, с. 30.
7. Доген. СПб.: Евразия, 2001, с. 109.
8. Законы Ману. Перевод С.Д.Эльмановича, проверенный и исправленный Г.Ф.Ильиным.
М.: Наука, 1992, 359 с.
9. Зеньковский В.В. История русской философии. Л.: МП Эго , 1991,
т. 1-2.
10. Ибн ал-Араби. Мекканские откровения (ал-Футухат ал-маккия). Перевод с арабского
А.Д.Кныша. СПб.: Центр Петербургское Востоковедение , 1995, 288с.
11. Ибн Араби. Наставления ищущему Бога. Введение, перевод, и комментарии А.Смирнова.
[с.296-338] // Средневековая арабская философия: Проблемы и решения. М., Восточная
литература, 1998,. 527 с.
12. Ибн Араби. Геммы мудрости. // А.В.Смирнов. Великий шейх суфизма (опыт парадиг-мального
анализа философии Ибн Араби). М.: Наука, 1993, с.264.
13. Иоанн Дамаскин. Точное изложение православной веры. М.: Дружба народов,1992,166
с.
14. Камю А. Миф о Сизифе. Эссе об абсурде. // Сумерки богов. М.: Политиздат,
1990, 398с.
15. Книга правителя области Шан (Шан цзунь шу). Пер. с кит. и вступ. ст. Л.С.Переломова.
М.: Ладомир, 1993, 392с.
16. Кровь в верованиях и суевериях человечества. [Сборник]. СПб.: София, 1995,
480 с.
17. Лесков Н.С. Рассказы и повести. М.: Худож. лит., 1981, с. 264-271.
18. Максимов Е.Н. Древнеегипетская гелиопольская космогоническая система (опыт
моделирования). // Тутанхамон и его время. [Материалы научной конференции].
М.: Наука, 1976, 214 с.
19. Мейстер Экхарт. Духовные проповеди и рассуждения. СПб.: Азбука, 2000, с.183.
20. Нолл Р. Арийский Христос. Тайная жизнь Карла Юнга. М.: Рефл-бук, 1998, 432с.
21. Палеолог М. Царская Россия во время мировой войны. М.: Международные отношения,
1991 [1923], с. 112 [147].
22. Перепелкин Ю.Я. Переворот Амен-Хотпа IV. Часть I. М.: Наука, 1967, 296 (+296)
с.
23. Платон. Филеб, Государство, Тимей, Критий. М.: Мысль, 1999, 656с.
24. Плотин. Избранные трактаты. М.: АСТ, 2000, с. 311.
25. Путешествие Ибн-Фадлана на Волгу. Перевод и комментарий под редакцией академика
Ю.И.Крачковского. М.-Л.: АН СССР, 1939, с. 81-82.
26. Розанов В.В. Тёмный лик. О сладчайшем Иисусе... // Розанов В.В. Религия
и культура, т.1. М.: Правда, 1990, с. 570.
27. Свенцицкая И.С., Трофимова М.К. Апокрифы древних христиан. М.: Мысль, 1989,
с. 253.
28. Соловьёв Вл. Критика отвлечённых начал. М.: 1880, с. 365.
29. Соловьёв Вл. Владимир Святой и христианское государство. М.: 1913, 56 с.
30. Тайлор Э.Б. Первобытная культура. М.: Политиздат, 1989[1871], с. 88-89.
31. Тертуллиан. Избранные сочинения. М.: Прогресс, 1994, 443 с.
32. Тибетская книга мёртвых: М.: ФАИР-ПРЕСС, 2000, с. 284, прим. 121.
33. Толстой Л.Н. Исповедь. // Л.Н. Толстой. Избранное. Ростов н/Д.: Феникс,
1998, с. 8.
34. Флавий Иосиф. Иудейская война. СПб.: ОРЕЛ , 1991, с. 63.
35. Флоровский Г. Пути русского богословия. Вильнюс: Вильтис, 1991, 602с.
36. Франкфорт Г., Франкфорт Г.А., Уилсон Дж., Якобсен Г. В преддверии философии.
М.: Наука, 1984, 236 с.
37. Фрейд З. “Я” и “Оно”. // З. Фрейд. “Я” и “Оно”, т. 1. Тбилиси: Мерани, 1991,
400 с.
38. Шах И. Суфии. М.: Локид-Пресс, 2001, с. 299.
39. Эпос о Гильгамеше. М.-Л.: АН СССР, 1961, 216 с.
40. Юнг К.Г. Символ превращения в мессе. // Юнг К.Г. Ответ Иову. М.: Канон+,
2001, с. 64.
41. Ясперс К. Философская вера. // Ясперс К. Смысл и назначение истории. М.:
Республика, 1994, с. 425.
1 Путы
для готовящегося вскочить [10, с 173].
2 Это лишь обозначает то, что есть: отношение человека социума
ко всякой «неудобной» истине...
3 Упрощенно такое разделение опирается на два метафизических
подхода: либо человек, подобно электрону, есть трансцендентно равнозначная другим
частица мироздания, выполняющий всегда конечную задачу, при этом мировосприятие
его сугубо иллюзорно, а этика имеет лишь утилитарный смысл; либо мир пластичен
и движется законами разумной иерархии, при этом человек ответственен не только
за себя и в настоящем, но и в «прошедшем» — за себя и за других.
4 Евангелие от Фомы, 27 [27].
5 Или без снижения дисгармоничности (см. далее). Энергия,
которая освобождается при этом, идет на поглощение «греха». Зло здесь — «адекватная»
реакция субъекта на свое несоответствие мыслимому замыслу Творца, т.е. «зло»
творит не только тот, кто обладает дисгармонией, но и тот, кто воспринимает
эту дисгармонию как безусловное зло (не присущее в виде «неспособности переносить
добро», по выражению Тертуллиана [31, с.324], а как неведение иных путей). Кроме
этого, если представление о «грехе» затрагивает жизненно важные интересы личности,
то оно может быть вытеснено из активного сознания, но непроизвольно будет отражаться
на поступках. [37, с. 382-392]. В формальном отношении акт покаяния имеет цель
предотвратить такое вытеснение, чтобы избежать возможных неприятностей... Идея
совершения греха ради покаяния (чтобы спастись, надо раскаяться, а чтобы иметь
повод к раскаянию, надо грешить (Из апологии греха Григория Распутина [21])
замечательно воплощена Н.С. Лесковым в рассказе «Чертогон» [17]. Подробнее см.
п. 7.
6 На почве себялюбия, в частности, это проявляется в спонтанном
переигрывании отдельных упущенных ситуаций в прошлом или в хаотичной «зацикленности»
на текущем, а также — в неактуальном самовыражении, мысленной симуляции того
или иного субъективно положительного действия от недостатка или невозможности
действия фактического.
7 В общих чертах эта модель восходит, кажется, через суфизм
к Упанишадам. У Ибн Араби читаем: «Я - тот, кто страстью пылает,\ И страстно
любимый мной - я» [11, с. 322] (что заключает, между прочим, сразу оба принципа:
«я нужен» и «я лучше», малосовместимые в фиктивном). Великий шейх так поясняет
это: «Если разлуку полюбит влюблённый, он совершит поступок, противоречащий
любви, поскольку любовь требует соединения. Однако, полюбив соединение, влюблённый
также совершит поступок, противоречащий любви, ибо влюблённый должен любить
то, что любит его возлюбленный, а он этого не сделал». [10, с. 183-182]. (См.
также: Брахадараньяка Упанишада. Раздел Мадху, I, 4, 1. [4]).
8 Со-весть и со-знание близки друг другу: первое исходит из
рефлексии второго (и «был Свет истинный, который просвещает всякого человека,
приходящего в мир» (Ин 1, 9)). Греческое συν-είδησις,
например, включает сразу оба толкования; con(sci)ence и con(sci)ousness родственны
по морфу sci < scio - лат., знать, узнавать, замечать.
9 Этот греческий миф интересен не только как отражение абсурда,
в неустанной борьбе субъекта «за вершину», описанной Камю [14], но и как напутствие
перед «восхождением» (Сизиф был наказан богами за то, что чересчур переусердствовал
с жизненным кредо «я лучше кого-то»). Другой тип - «я нужен кому-то», персонифицирован
в эпосе о Гильгамеше, царе Урука (Месопотамия). В поисках бессмертия, герой
отправился за волшебным цветком, дающим молодость («Принесу его я в Урук ограждённый,
накормлю народ мой, цветок испытаю...»), с великими трудами разыскал его...
и потерял (пока он купался, цветок утащила змея - символ бренной цикличности
жизни) [39, XI].
10 Такое представление о времени было, например, у древних
египтян [18, с. 125]. Это ощущение, хотя и не лишенное «аппроксимации», и, правда,
возникает при чтении их погребальных надписей: «Буду обонять я дыхание сладостное,
выходящее из уст твоих... Будет молодеть плоть моя в жизни от любви твоей...»
- загодя писала египтянка XIV в. до Р.Х. из «царства мёртвых» к своему возлюбленному
[22, III, с. 127]).
11 Название вспомогательное: бодрствующая «часть»
сознания необходима для контроля «познающей функции» и реализации возврата,
т.е. для повторной самоидентификации, иначе действие становится неуправляемым.
Спорадически используемый в таком контексте термин «вибрации» кажется менее
удачным, т.к. вибрации сами по себе присущи всякому процессу.
12 «Бытие, которое есть, мы называется существованием, сознанием
вообще, духом или же экзистенцией» (К. Ясперс) [41]. Здесь нет противоречия...
Напомню, что для разрешения суфийского макама (см. прим.7) бытие необходимо
понимать как трансценденцию Любви: противное приводит к апории.
13 Косвенный намёк на это есть в Писании: «И всякий священник
ежедневно стоит в служении, и многократно приносит одни и те же жертвы, которые
никогда не могут истребить грехов». (Евр 10, 11). Послание обращено к евреям,
хотя этнографический диапазон его гораздо шире.
14 Авраам лишился не самого Исаака, а только «опасений потерять».
15 Этот закон не был лишь декларативным. Иосиф Флавий рассказывает,
что низвергнутому Гиркану II, царю иудеев (I в. до Р.Х.), были отрезаны уши,
дабы он никогда больше не мог принять сан первосвященника [34].
16 То, что кровь невинного по прежнему желанна нашему самосознанию,
имея только редуцированные формы, кажется, не подлежит сомнению... Более подробная
аргументация того, о чём лишь вскользь упоминает В.И.Даль, приведена Ибн Араби:
«Мудрость избиения младенцев за Моисея в том, что в него влилась жизнь каждого,
кто был умерщвлён за него, ибо умерщвлён он был на основании того, что он –
Моисей. И не было неведения, так что неизбежно должна была влиться в Моисея
жизнь всякого умерщвлённого за него. Это была жизнь чистая по природе (аля-ль-фитра),
не осквернённая корыстными движениями души; <...> И вот, Моисей стал совокупностью
жизней тех, кто был умерщвлён на том основании, что они – он, и все им предназначенное
в соответствии с подготовленностью их духа перешло и было в Моисее» [12]. Слово
мудрость используется тут, правда, в значении скрытого смысла действия,
а не его обязательности!
17 Что, кажется, легко проверить, если откровенно заглянуть
в себя. По данным Э.Б.Тайлора, например, «индус не станет спасать человека,
который тонет в священном Ганге», а камчадал, «если ему предназначено было тонуть...
делает грех, спасаясь от утопления» [30]. (Ср.: «Бог дал - Бог и взял», «Все
в руце Божьей» и т.п.)
18 «Жизнь проходит!» - вот стон любого одиночества, «добро»
и «зло» подобно карамели тают в нём. «Природа человека, как в добре, так и во
зле, далеко выходит за пределы того мнения, которое он о себе имеет, т.е. за
пределы того, что его Я знает через сознательное восприятие» (З.Фрейд)
[37, с. 386, прим. 1]. То есть при фиктивном самоутверждении отношение к страданию
каждый раз диктуется не только личным опытом, но и (не всегда осознаваемым)
психическим складом.
19 По словам Иоанна Дамаскина, «зло, заключающее мир и соединяющееся
с добром, не есть уже зло, и добро, дружески расположенное ко злу, не есть уже
добро» [13, с. 152-153].
20 Как известно, идею соединения теологического и познавательного
начал долго вынашивал Вл.Соловьёв [28]; позже это привело его к идее воссоединения
Церквей, православной и католической [29], в чём также видимо преобладание идеи
веры, её «самоиндукции».
21 Старую идеологию тут заливают в новые меха. Примером может
послужить учение Шан Яна (IV в. до Р.Х.), родоначальника китайского легизма.
«Если знания поощряются и не пресекаются, - говорится в историческом трактате,
- они увеличатся, но когда они увеличатся, невозможно будет управлять страной,
ибо появится коварство. Когда знания пресекаются и не поощряются, люди [искренни
и] просты»... «а коль народ прост, он не развратится». [15, с.182, 148]. К порокам,
развращающим народ, были причисляемы музыка, добродетель, почитание старых порядков,
почтительность к родителям, братский долг, бескорыстие, человеколюбие, красноречие
и проч. [15, с. 88].
22 Характерно, что в России, при её молохоподобном нигилизме
последнего столетия, люди быстро окунулись именно в восточные («атеистические»!)
учения... бредя по отмели всё той же парадигмы - «каждый да испытывает своё
дело, и тогда будет иметь нехватку только в себе, а не в другом» (Гал 6, 4).
Аналогичный «эзотерический» бум, был и в начале ХХ века, когда «религия... превратилась
в искусство, почти что в игру, и в духовную реальность надеялись прорваться
приступом поэтического вдохновения»... [35, с. 458]. В Европе эти приступы «религиозного
соблазна» (по выражению Флоровского) контрастно вылились в попытку «замещения
личности и функции Христа образом Народа» [George Mosse. The Crisis of German
Ideology: Intellectual Origins of the Third Reich. (Цит. по [20, с. 210])] и
имплицитную идею очищения... (Ср. с прим. 7).
Ваши комментарии к этой статье
№14 дата публикации: 01.06.2003