Путешествие на Алтай

День восьмой

Дождь догоняет, ястребы. - Семья на зелёной «Тойоте»-91. - Час назад пешком на барнаульском разъезде. - Своя машина: бежевая «Тойота»-96 и алтаец Альберт. Алексей Тодинов. - Купание в Катуни. - Экскурсия по Г., улица Белинского. - Знакомство с Джулькой и Сашей, ужин. – Баня.

Просыпаемся мы достаточно отдохнувшие, только стук капель по палатке нас сразу же расслабляет и вводит в определённое медитативное состояние. Хочется лежать, ни о чём не думать и ничего не делать. Нехотя ворочаемся, расталкиваем друг друга кое-как. Наконец, я выбираюсь наружу, предусмотрительно выставив перед собой зонт. На улице прохладно, но меня согревает одна идея, для воплощения которой я не менее предусмотрительно тайно выношу фотоаппарат. Дождик оказывается мелким и сравнительно редким; пружиня по мокрому ковру пожелтевших иголок, я отхожу на несколько метров и как бы невзначай зову Ольгу. Она, ничего не подозревая, наивно выпрастывает голову из-под полога и я с наслаждением фотографирую её заспанную физиономию. Будет знать, как упрекать меня в том, что я неисправимый соня!

Уезжаем мы не с самого удобного для этого места – с поворота на Академгородок, где идут дорожные работы и половина шоссе перекрыта. Машины крадутся по самой обочине, буквально нависая над сомнительным кюветом, а мы карабкаемся по склону, уступая им дорогу. По-прежнему накрапывает мимолётный дождь. Один из водителей всё-таки рискует и останавливается рядом с нами, жестами показывая: садитесь энергичнее, потом всё выясним. Оказывается, нас сажает личный водитель начальника новосибирского ГАИ, едущий отдыхать в дом жены. Нас он готов везти больше ста километров до нужного ему поворота. Разговариваем в основном мы вдвоём – Оля отдыхает на заднем сиденье и рассматривает окрестности. Дождь, такое впечатление, идёт за нами по следу и стоит нам вынырнуть в солнечное место, как через некоторое время откуда-то опять появляются тучи и плотные струи резко хлещут по стеклу. Водитель хвалит местные озёра, уверяет, что в прошлом году тоже был на Алтае на какой-то турбазе, знакомит нас с деталями своей работы, рассказывая о частых авариях и их последствиях. В целом, мы с ним нормально общаемся и обгоняем дождь, что особенно приятно.

Когда мужику пора сворачивать, небо совсем почти расчищается. Мы выходим на перекрёстке. Напротив нас по диагонали располагается ДПС и там же – местное кафе. В белом небе неторопливо кружат ястребы, один из них закладывает величественные виражи прямо у нас над головами, опускаясь при этом очень низко. Но поймать его в видоискатель оказывается непросто и мощная птица, распластав широкие крылья, парит над нами почти целую минуту, так и оставшись не заснятой. Чистое небо остаётся таковым недолго, опять начинается дождь. Догнал-таки. Хорошо, что Оля успевает остановить прижимающуюся к мокрому асфальту тёмно-зелёную «Тойоту».

Маленький неприметный мужичок с серым лицом и неожиданно пышными волосами, которые принципиально не приемлют расчёски, чувствует себя за рулём явно не в своей тарелке.

Оказывается, он с женой едет из Новосибирска на купленной там машине. Едет в гости к своим детям, в Барнаул. «Тойота» 1991 года выпуска, куплена ими за три тысячи долларов, но впечатление такое, что она только что сошла с конвейера. Новый хозяин к ней ещё не привык, не знает назначения многих переключателей на обтекаемой приборной панели из чёрного пластика и боится их трогать. Единственное, он успел выучить, как включить режим форсажа и пару раз с торжествующим видом по встречной полосе обгоняет длинные грузовики. Он эмоционально обрывает супругу, пытающуюся покомандовать и посвербить сзади, огорчается, когда видит дешёвые заправки, в общем, он возбуждён и с удовольствием поддерживает разговор о достоинствах своего приобретения. Я периодически доставляю ему это удовольствие. Едет он при этом 110-130 км/ч, явно наслаждаясь открывшимися возможностями.

На барнаульском разъезде, довольно необычном и длинном, впадает в странное оцепенение, выбирая место, где нас высадить. Таким образом мы проезжаем три автобусные остановки и высаживаемся уже за пределами последней развязки, торопливо и скомкано, потому что в том месте остановки запрещены. Чёрно-белые ограничительные борта трассы живописно протягиваются, плавно закругляясь и пересекаясь под прямым углом, широкая и почти пустая дорога сообщает картине определённую размашистость.

Мы отходим в перелесок и коротко закусываем остатками печенья и минералкой. Оля нервничает, потому что она трижды просила мужика притормозить на остановках, но он почему-то каждый раз считал, что останавливаться там запрещено. В результате остановил как раз там, где остановки запрещены на самом деле. Даже его супруга начала волноваться и требовать лучше следить за дорогой, дескать, ребятам надо в другую сторону, а ты их везёшь, непонятно куда.

Мы начинаем идти обратно, к повороту на Горно-Алтайск, который я и не заметил, иначе бы мы точно вышли, когда нам было нужно. Однако обратно идти очень долго, потому что это на машине мы ехали по разъезду минуты три-четыре, а пешком тут пути на час, не меньше. Делать, однако, нечего, и к марш-броскам подобного рода нам не привыкать. Не бывает всё идеально, а едем мы пока очень хорошо.

Оля продолжает бурчать недовольно и минут через сорок, после второй пройденной остановки, я её начинаю потихоньку понимать. Она рассказывает, что пока я любезничал с водителем, восхищаясь автомобилем, жена водителя грузила её меркантильными деталями своей жизни, кои сводились к признанию, что «вот у других давно уже всё есть, а мы такие бедные, такие неудачливые и несчастные, что едва-едва накопили на машину, а вот брат жены мужнего племянника недавно такую тачку приобрёл – ой-ёй-ёй!» И так почти всю дорогу. И муж у неё неудачный, потому что «вы же сами видите», и машина досталась чудом, и вообще… денег мало.

- Как же они решились нас бесплатно везти? – со смехом допытываюсь я.

- А они и не собирались нас везти, - парирует Ольга, - они остановились проверить, как дворники включать. Машина-то новая, где какие кнопки ещё не успели выучить, вот и смотрели на ходу. А я их на жалость взяла. Дождик, говорю, надвигается, а нас никто что-то не берёт…

Оля тоже смеётся, но в целом продолжает хмуриться. У меня же вполне определённое впечатление, что задержка произошла не просто так. Никаких мистических ощущений нет, это вывод, исходящий из прорисовывающейся логики всего предыдущего пути. К нужному нам повороту, тем не менее, подходим очень оба уставшие, взмокшие и равнодушные ко всему на свете.

Великолепно. По мановению ольгиной руки рядом с нами бесшумно встаёт первая же машина - бежево-золотистая… ну, конечно же, «Тойота»!

Водитель в ослепительно белой представительской рубашке, чёрных брюках и дорогих часах вылезает из машины и открывает багажник, чтобы мы положили свои вещи. Куда он едет - не говорит, на наше признание не реагирует, едет себе да улыбается таинственно. По-восточному. Зовут водителя Альбертом, вернее, он нам так представляется, потому его настоящее имя наверняка иное, а «Альберт» – легенда для непосвящённых. Потому что Альберт – коренной житель Алтая. То есть алтаец. Первый алтаец в нашей жизни. Я успеваю осмотреться в салоне и понимаю, что эта «Тойота» ещё лучше, чем та, на которой нас увезли чуть ли не в Барнаул. Как потом мы узнаём, это машина 1996 года и куплена она за семь тысяч долларов. Так что это – средний класс.

- Сейчас я поставлю настоящую алтайскую музыку, - без долгих предисловий говорит нам Альберт.

Голос, льющийся отовсюду (колонки встроены во все дверцы), завораживает моментально. Тягучие, почти утробные распевы на алтайском языке с элементами горлового пения создают вихрь ошеломляющих вибраций.

Разворачивается скрытая в глубинах естества упругая энергия, свёрнутая блестящими тёмными кольцами, тугая волна п о д л и н н ы х звуков струится по спине. Мы растворяемся в первозданных ритмах, могучий голос горных стихий густо резонирует в костях. Немеют и расслабляются мышцы, сладко ноет в темени.

С чем сравнить это звучание? Нечто подобное по властной силе впечатления есть в некоторых песнях Высоцкого; так же всё тело отзывается на синий гудящий звон ростовских колоколов. Но сейчас нас пронизывают обертоны иной культуры, по-иному утверждающей обращение к вечному.

Едем мы пока по степному Алтаю, но Алтай нас приветствует, это ясно. Бесконечный простор, солнце и сияющее светло-голубое небо. Алтайские песни про храброго хана и его красавицу-жену. В какой-то момент хочется прыгать до потолка и кричать: «Мы приехали, мы приехали! Ничто нас не остановит больше!»

- Это единственная пока авторская кассета, - объясняет Альберт в перерыве между песнями. – Автор – Алексей Тодинов. Он всё делает сам: пишет музыку, песни, сам играет на музыкальных инструментах и сам поёт. При этом совсем не имеет музыкального образования. Он сирота, воспитывался в детском доме. То, что вы слышали, записано в домашних условиях методом наложения записей, потому что денег на хорошую аппаратуру у него нет. Он уже был дипломантом фестиваля бардов в Бийске, получил там все первые призы. К сожалению, хотя парень и молодой, но проблема у него, как и у многих алтайцев – пьёт много. Я надеюсь, что всё-таки протолкнут его на российский уровень. А то что вы там в Москве слушаете – смешно даже. Эта… Пугачёва ваша, Киркоров. А тут такие таланты без слушателей пропадают. Думаю, что помогу ему в этом.

Мы с ним совершенно согласны. Попса попсой, конечно, так и останется, а это – серьёзный и очень качественный фолк-рок. И Москва на Алтай не прибежит искать таланты, это Алтай должен завоевать столицу. И он готов это сделать.

- Я везде бывал: в Москве, в Петербурге. Здесь лучше всего жить, - коротко говорит Альберт. – Любой интеллигентный человек отсюда обязательно был на западе, в Москве. А люди оттуда не считают нужным сюда ездить, на восток. Мы их знаем, они нас – нет.

Альберт улыбается непроницаемой восточной улыбкой. Он сказал только что истину простую и грустную. Надменные обитатели европейских городов всецело тяготеют к Западной Европе и территорию за Уралом психологически считают пустыней или, в лучшем случае, необязательной экзотикой. Сколько нам их приходилось встречать – этих стихийных западников, суетливых горожан, усмехающихся солидно и снисходительно, стоило им напомнить о существовании неисследованных ими глубин Востока! А вполне реальные жители тех самых глубин приезжают на Запад, берут от него на вооружение всё себе необходимое и преспокойно возвращаются, памятуя о том факте, что Европа – это страдающий нарциссизмом карлик-невротик; довольно мстительный и изобретательный, но всё-таки карлик рядом со своей громадной и вечной матерью Азией.

Вот Альберт. Он едет на «Тойоте», так как убедился, что это лучше, чем автомобили из Европы. Он ездит в Новосибирск только из-за работы, потому что нормальному человеку в мегаполисе не место. Он начал учить русский язык лишь в пятом классе, но говорит образно и ёмко, совсем без акцента. При этом помнит свои корни, оказывая поддержку земляку Алексею.

- Русский язык я знаю лучше многих русских. Потому что прикладывал к этому большие усилия. Прочитал всю русскую литературу: Чехова, Тургенева, Некрасова, Пушкина. Толстого… Сейчас и сны по-русски снятся, и мысли на русском языке формулирую. Но всё равно: я алтаец! – в голосе Альберта явственна гордость за свой маленький народ.

Мы пытаемся проехать напрямую, через Бийск, но там уже давно ремонтируют мост над Бией. Придётся ехать в объезд и Альберт разворачивается обратно. Бийск - весьма своеобразный город, долгое время это был форпост казацких и купеческих поселений, во время царствования Петра I здесь была крепость. Сейчас город с двухсоттысячным населением – важный транзитный пункт между Алтаем и Новосибирской областью, потому что дальше Бийска нет железной дороги. Я с изумлением рассматриваю светло раскрашенные многоэтажки, даже делаю пару снимков от неожиданности.

Когда мы переезжаем Бию по объездному мосту, я спрашиваю у Альберта, какая из рек крупнее: Бия или Катунь. Альберт задумывается, потом говорит, что по ширине они одинаковы, но Бия, наверное, полноводнее.

- Вообще-то правильно говорить: Бий, - рассказывает он. – Бий – это значит мужчина. Спокойный и солидный такой мужчина. А Катунь, или Кхатын – своенравная женщина. Своевольная такая, всё время бурлит, кипит…

Альберт тихо смеётся, а я думаю о том, что это довольно забавно: мужчина сливается с женщиной и получается мама. Потому что Обь – это по-татарски значит «мать».

Машина пулей летит по прямому гладкому шоссе.

- На Алтае – лучшие в России дороги, - замечает Альберт.

Смотрю на спидометр: 170 км/ч. В промежутке между песнями оборачиваюсь к Оле:

- Как ты думаешь, какая у нас скорость?

Оля увлечена музыкой и вариантов у неё нет.

- Когда приедем – скажу. Но не сейчас, а то испугаешься.

Фото 29. Сростки – родина В.М.Шукшина.

Альберт улыбается восточной улыбкой. Он ставит кассету с записью натурального горлового пения, и под эти первобытные инфразвуковые вибрации мы въезжаем в горную часть Алтая. На границе Алтайского Края с Республикой Алтай стоит соответствующая стелла. Альберт останавливает машину. До Катуни метров сто по спуску, Оля бежит вниз, умывается, и притаскивает пригоршню катунской воды умыть меня.

- Тёплая! – радуется она.

Фото 30. Берег Катуни.

Лицо её сияет от счастья, она смеётся. Альберт стоит в стороне, одобрительно улыбается. Он очень самобытно держится, вроде и не выключается из общения, но говорит очень мало и чрезмерно радушных жестов не делает.

Фото 31. С Альбертом на границе республики Алтай.

Оля фотографирует нас у стеллы и мы опять несёмся, теперь уже по Алтаю горному. Я постоянно прицеливаюсь видоискателем в пролетающие мимо пейзажи, норовлю сделать кадр, но Альберт меня отговаривает.

- Не порть плёнку, жалеть потом будешь, - говорит он. – Впереди там всё такое.

У него звонит мобильник.

- Да. Уже подъезжаю. Обещал скоро быть? Через сорок минут? Хорошо. Юля, если приедут раньше меня – сделай им чай и пусть подождут.

Потом оборачивается к нам со своей восточной улыбкой.

- Ну ладно, уговорили. Поедем на Катунь купаться!

Мы с Олей переглядываемся мимолётно и она кивает мне глазами.

Посёлок Рыбалка в пяти километрах от поворота на Горно-Алтайск. Пляж невелик – прогалина между кустами, да и только. Берег там песчаный, пологий. Альберт подруливает почти к самой воде и я впервые вижу Катунь во всём её великолепии.

Бело-зелёная вода бурлит, быстрые струи наплывают одна на другую, вскипая шипящими пузырьками. Прибрежные камни по берегам отплёскивают от себя эти струи и те несутся дальше, ныряют и сталкиваются, сливаясь в один непрерывный поток живого зелёного оникса.

Зачарованный, я стою и погружаю взор в это первозданное кружение стихии. Медленно захожу в воду по колено. Быстрое течение так и норовит сбить с ног. Что там Оля говорила о тёплой воде? – Ничего подобного. Вода ледяная. Но при всей своей холодности Катунь какая-то бархатная, обволакивающая. Может, дело в мельчайшей известковой взвеси, придающей зелёной воде этот удивительный молочный оттенок?

Я совершаю короткий энергичный заплыв и вылезаю. Оля окунается три раза.

- Чтобы окреститься, – объясняет она, отфыркиваясь.

Фото 32. Катунь, место купания.

- Почему-то дымкой всё заволочено, - с лёгкой тревогой несколько раз повторяет Альберт. – Никогда такого здесь не видел. Что это такое? – только солнце проглянуло, тут же дымка какая-то…

С нашей точки зрения никакой дымки нет и в помине, Альберт объясняет, что обычно чистота воздуха здесь такова, что видны мельчайшие фрагменты гор в отдалении. Действительно, мельчайших фрагментов не видно.

- Дымка под Москвой, а не у вас, - улыбается посвежевшая Оля. – Здесь у вас здорово.

Тело горит самым натуральным образом. Горит пронзительной чистотой. Словно внутренняя свежесть волнами изливается через чистую кожу, мерцающе покалывает изнутри.

В город мы въезжаем как-то незаметно и Альберт начинает выяснять, куда нам надо конкретно. Он перезванивает в офис, сообщает секретарше, что уже подъезжает и минут через пятнадцать будет точно, а сам, подобно Ивану Сороке, резко сбавляет скорость и начинает экскурсионное кружение по улицам города.

Он показывает нам автовокзал, школу-лицей, здание Курултая, местную филармонию, Центральный Банк…

Поглядев на Курултай, мы узнаём, что Республика Алтай не просто так названа республикой, - у неё есть свой президент, хотя по мне лучше бы звучало «хан», свои министры, то есть правительство. Осталось только ввести свою валюту, армию и установить таможню. Удивительное дело. Я обдумываю каждую фразу, чтобы не задеть явно гордящегося статусом республики Альберта, но с моей, безнадёжно испорченной точки зрения москвича, это натуральный детский сад, игра во взрослую зарницу. Всего ведь в Республике Алтай двести тысяч населения, в столице проживает четверть от этого числа.

- Вам потом не туда, кстати? – уточняю я, кивая на здание Курултая.

Альберт смеётся.

- Нет, но недалеко отсюда. Я генеральный директор нескольких фирм. Бизнесмен.

Постепенно продвигаемся к цели. Улица Белинского – таинственное место.

- Двенадцать лет здесь живу, ни разу о ней не слышал, - удивляется Альберт, но мы даём ему ориентиры и с помощью расспросов местных жителей он начинает понимать, куда ему предстоит нас везти.

Дело в том, что Горно-Алтайск расположен в широкой котловине и первоначально целиком в ней и помещался. Но в последнее время рост его резко увеличился и люди стали обживать склоны. Внизу есть фактически только две улицы, идущие параллельно. Это действительно улицы, там уложен асфальт, местами даже стоят дорожные знаки. Там ходят автобусы, много других машин. Но улица Белинского хоть и расположена тоже параллельно главной улице Ленина, но находится не внизу, а наверху. И мы едем наверх. Там уже нет никакого асфальта, потому что уложить оный под углом в тридцать градусов должно быть непросто. Впрочем, его там может просто не быть. Беспричинно. Альбертовская «Тойота» настолько не соотносится с пыльной и каменистой деревенской дорогой, что мне за неё становится больно. Вот судьба…

- Альберт, вы не боитесь, что днище поцарапается? – осторожно спрашиваю я, когда очередной булыжник скрипит где-то прямо под ногами. – «Тойота» ведь не грузовик, у неё посадка низкая.

Альберт успокаивающе кивает и похлопывает по рулю.

- Всё нормально. Раз я везу, то до дома доедем!

Умная выносливая «Тойота» уверенно карабкается по корявому склону. Никакого напряжения нет в машине. Не надо отчаянно газовать после каждой остановки, трястись и напрягаться от болтанки. Как я люблю японцев! На первом уступе обнаруживаем улицу Гоголя, на втором – Чапаева.

- Василь Иваныч-то как сюда забрался? – удивляется Альберт.

Действительно, Чапаева на Алтае встретить мы никак не ожидали. Точно так же как Сунь Ят Сена в Омске. Как будто нет других, более актуальных для Горно-Алтайска наименований.

Ещё метров пятьдесят вверх, подъём ещё круче, булыжников ещё больше, дорога превращается в тропу. Тропу Хо Ши Мина…

Вот она, наконец, у л и ц а Белинского. Шириной метра два хорошо так утоптанная грунтовая дорожка. Много пыли, много камней, слева – крыши домов на улице Чапаева, справа – фундаменты домов на улице Белинского. Пешком мы сюда ломились бы минут двадцать, не меньше. Задирая головы, высматриваем и считаем номера на домах. Вот и наш. Приехали. Не может быть.

Фото 33. Улица Белинского	Фото 34. Улица Белинского	Фото 35. Улица Белинского

Альберт тормозит у самой калитки и мы выходим из салона, потягиваясь и слегка растерянно оглядываясь – нас-то вроде в город приглашали. А из-за забора уже выглядывает улыбающийся толстый мужик в тренировочных штанах, только что вылезший из-под машины в раскрытом настежь самодельном гараже, пристроенном к дому. Всё это весьма хорошо видно через невысокую изгородь, отнюдь не скрывающую дом и двор.

- Из Москвы? – кричит он весело, отдуваясь.

- Из Москвы! – кричит ему в ответ Оля столь же весело.

Вытаскиваем рюкзаки, прощаемся с Альбертом, который очень рад, улыбается во весь рот. Он достойный хозяин, он до дверей нас довёз и сдал на руки, не подвёл свою маленькую столицу. Оля целует его в щёку, я с чувством пожимаю ему руку. Если бы ещё кассету подарил… Ну хорошо. Всё и так значимо и серьёзно. Спасибо, Альберт. Ты лучший алтаец в нашей жизни.

Перед нами одноэтажный дом с бетонным фундаментом, перед ним до покосившегося забора цветы, диагонально вверху угадывается огород, но он пока скрыт домом и гаражом. Смеющаяся симпатичная женщина, выбежавшая из дома на зов хозяина, которого зовут Саша – это Вера. Саша пузатый, большерукий и несуразный, у него грубо слепленное лицо с почти скрытыми за щеками ярко-голубыми глазами. Когда он смеётся, то глаза его превращаются в узенькие щёлочки и широко открывается крупный рот с толстыми малиновыми губами. Он производит впечатление добродушного медвежонка, настолько своеобразна его неуклюжая подвижность.

- А-а, - радуется Саша, вытирая замасленные руки о тряпку. – Я же говорил, что они сегодня приедут! Да: так Вере и сказал, – сказал ведь, Вер, а? – жди их в четверг. К нам приедут. А куда-ж вам деваться-то ишо! К Лиде, что ли? Дык удобней к нам, ясное дело… Как у школы встанешь, так нас сразу и видать. Голову задерёшь и смотри себе – вот они мы… Ну, давайте, гости дорогие, поснедаем с дорожки, чем Бог послал, - широкий жест на уставленный стол. – А там, глядишь, и еда поспеет. В магазин ещё сходить надо… колбаски там… А чего, Вер?! – это, понимашь – люди приехали, отметить это такое дело требуется. Вы что… употребляете-то?

Вот и на нас внимание обратили…

- Мы воду минеральную употребляем, - я с любопытством разглядываю хозяина, начиная понимать, кого он разительно напоминает.

Саша приседает в изумлении, прихлопывает себя по бокам, сыплет остротами о том, что никакие, выходит, мы не сибиряки, потому как сибиряки без этого дела не выживут.

- Как же вы досюда тогда вообще доехали-то? За такие дела и убить в дороге могли! – хохочет он неожиданно тонко, вовсю открывая рот и запрокидывая голову. – Ну, давайте, давайте за стол-то, небось с дороги-то проголодались, исхудали в пути, это ж не шутка - столько проехать, да ещё этим... автостопом. Всё у нас тут своё, на натуральном… говне…

Он хохочет вторично, совершая путаные движения руками и потирая живот. Вера смущённо смеётся тоже, толкая локтем расшалившегося муженька, а тот оправдывается:

- А что? Это же правда! Такая она, жизнь наша деревенская, без этого никуда…

На ступеньках крыльца сидит небольшой пёсик неизвестной породы, он отчаянно лает, не давая нам пройти в дом. Пёсика зовут Джулька, она виляет хвостом, но лаять не прекращает, даже норовит выглянуть из-за ног хозяев и цапнуть нас за ногу, не поддаваясь уговорам. На кухне, напоминающей летнюю веранду, молча гуляет серый кот Василий, он независим и встречает нас с достоинством, которого мы не замечаем по той причине, что поначалу не замечаем и его самого.

На нас обрушивается масса эмоций. Всё вокруг шумно, с прихохатываниями да прибаутками. Приходит какой-то сосед, его тоже немедля усаживают за стол, тут же требуют, чтобы мы рассказывали о том, как доехали, тут же постоянно выходят из кухни, куда мы проходим, сожалеют, что нашего рассказа не услышит Лида.

- Может, вы с дороги устали, телевизор посмотреть хотите? – участливо предлагает Вера.

- Сейчас, сейчас, я только посижу маленько, - приговаривает Оля, распластавшись на диване. – Какой телевизор! Зачем? Мы из Москвы от него убежали! Ох, не кантовать меня, я в себя буду приходить…

- Сейчас я всё приготовлю, ты присаживайся, соседушка, блины сейчас поспеют!

- И как это вы доехали, ума не приложу, я-то совсем по-другому рассчитывал!

- Я, в общем, побежал, Вер, это… в магазин, значит…

- Ой, а соседи у нас хорошие, вот только один такой есть угрюмый… Хороший человек, в общем, но сидел только пару раз – порезал кого-то…

- Вот-вот, всё как у Райкина! Миле-ейший человек, пока нож не схватит. А как отсидит, так опять – миле-ейший человек…

- Саша, да не пугай ты их, нормальный он человек, ты его тогда хорошо успокоил, тебя он слушается… иногда…

- Да, всяко бывало… Прибежал как-то, ну, впрочем, ладно, в магазин не поспею.

Проходит около часа, пока всё утихомиривается более или менее, сосед, пришедший за какой-то мелочью, уходит. Нас слушают мало, тут же перебивают, говорят о своём, рассказывают о доме и его обитателях. Проходим наскоро по дому. Четыре комнаты, покрашенные пустые стены, только в комнате, которую отводят нам, висят книжные полки. Вместо дверей – занавески. Дощатый пол скрипуч. Прохладно.

Саша, в прошлом учитель по биологии и директор школы, разливается соловьём, обнаружив в нас внимательных слушателей. Странно для нашего уха звучат непривычные названия: Тюнгур, Турочак, Чендек, Кош-Агач… Но сказано много, а узнано мало. Звучные наименования так и остаются сказочной молвой, не связываются ни с определённым взаиморасположением, ни вообще с сегодняшним днём, словно речь ведётся о далёкой легенде. В доме нет карты и мы можем только приблизительно догадываться, о чём повествует неутомимо токующий хозяин. Он именно токует, глаза его задёргиваются плёнкой самодовольства, истории плавно сменяют одна другую, делаются длиннейшие отступления – своеобразные «сказки в сказке», но Саша туго знает, куда он клонит и к чему углубился в тот или иной эпизод. Эпизоды эти перебираются, словно равномерно и сочно пощёлкивающие чётки, и конца-края нет этому пощёлкиванию. Скоро сперва Оля, а за ней и я понимаем всё поразительное бесплодие этих рассказов. В сердцевине своей они бездейственны и могут вкупе с колоритной манерой акына послужить лишь отвлечённым фольклорным материалам.

Особо показательно сашино отношение к жене. Он беспрерывно перебивает её, стоит той уйти от задорных «бабьих» подковырок и типического домашнего «пиления» проштрафившегося супруга и заговорить о том, что важно и ценно для неё. Безнадёжно взмахивает Вера рукой и усиленно начинает греметь посудой, подливая, подкладывая, переворачивая и переставляя. И глаза её делаются грустными, исчезают задор и боевитость.

Вера прожила на Алтае всю жизнь, но из сочно описываемых Сашей мест она не была нигде. А Саша вообще не понимает, что тут можно обсуждать.

- Так она же жена! Зачем ей ездить?! – искренне удивляется он, похохатывая. – Я приеду – расскажу. А у неё дом, корова…

Или:

- Жена за мужем как нитка за иголкой. Куда муж, туда и жена!

- Ой, иголка!.. – возмущается Вера. – Ты на себя-то посмотри, на кого ты похож! Только за иголкой тебя и прятать!

Нам видно, как уязвляют её откровения супруга, в глазах её – постоянное сомнение по поводу своих ответных действий, замешательство человека, долго гонящего от себя дурные мысли, но тайком всё равно опасающегося, и вот теперь, когда эти опасения оправдываются самым беспардонным образом, восклицающего в сердцах: «Я так и знала! Ну почему ты не можешь хотя бы сейчас?!..»

Саша сидит, покряхтывает, всхрапывает довольно, скребёт уши, совершает разнообразные незаконченные движения и вовсю наворачивает блины со сметаной.

- Это, Вер, дай-ка вон молока чай забелить, - озабоченно произносит он, на миг утеряв расслабленный дурашливый вид, и сразу видно, что человек не на шутку встревожен своевременным отсутствием молока, потому что вон оно где творится - настоящее супружеское взаимодействие! Здесь не до шуток!

Прямо над газовой плитой висит небольшая репродукция картины Н.К.Рериха из гималайской серии, я обращаю на ней ольгино внимание. Место для картины, тем, паче такого художника, довольно экзотическое и тут сразу напрашиваются несколько предварительных выводов. Если бы картины были развешаны по всему дому, то помещение одной из них над газовой плитой выглядело отсутствием вкуса, но мы в двух комнатах увидели лишь голые стены. Значит, место у плиты – единственная вотчина Веры; место, где она находится чаще всего и чувствует себя в безопасности.

Вере всё же удаётся вставить несколько слов про свою школу и вспомнить свою поездку в Москву, которая внешне настолько от неё уже далеко, что отодвигается в область сказаний и мифов. Упоминается и имя художника. Да и Саша прерывается, начинает выспрашивать нас о том, как мы доехали, что нас сюда привело помимо приглашения Веры, как мы вообще смотрим на жизнь и чему придаём в этой жизни значение. Вопросы во многом формальные, потому что в нём уже зреет новая волна и он, расспрашивая нас, только выбирает тем самым направление следующего монолога. Тем не менее, имя художника упоминается вторично.

- Не знаю, я ко всему этому скептически отношусь, - Саша качает головой. – Сам Рерих – Николай – был путешественник, много изъездил, там своё. Хотя как художник он мне не нравится. Все вот говорят, какой замечательный художник, а вот мне совсем не по душе. Краски эти его… Неестественные какие-то цвета пронзительные. Вот тут недалеко есть деревня Сростки, ну, вы её проезжали… Проезжали, небось! – оживляется он и глазки его утепляются. – Так это родина Василь Макарыча Шукшина. Ну и вот. Вот его уважают местные. Он как, бывало, приедет к себе, так каждый знат – кто к нему придёт, так он каждому нальёт, никого не обидит. Да-а… Ну и вот. Для них он был не заслуженный там артист и писатель, а свой мужик, Макарыч, которого все знают с детства и который со всеми выпьет… Я, помню, ещё пацаном приезжал зачем-то туда, в Сростки, так он тогда был там. Ну и мы сбежались – на знаменитость-то посмотреть. Ну и вот. А охрана его, ну это, нас прогонять стала, дескать, дуйте отсюда, маленькие ещё. Так Шукшин им и говорит: пусть, дескать, сидят, на старших поглядят, да поучатся… Он любил, когда много народу гуляло, без ящика водки не приезжал. Да-а… Вот это человек был!..

Саша расслабляется, грузно откидывается на стуле, улыбается хитро?, но тут же суровеет, в глазах проглядывает озабоченность тем, что своё мнение он высказал недостаточно определённо.

- Ну и вот. А рерихианцы эти ходят тут, народ смущают. Ладно бы только чудики безобидные были, так они, бывает, такое учиняют!.. Каждую осень их с Белухи на вертолётах снимают, чтобы не перемёрзли там все, специально из Новосибирска для этого прилетают; эти-то там сидят, всё в нирвану хотят уйти, - он коротко всхахатывает. – Потом здесь случаи были, когда этим Рерихам жертвы приносили, съедали даже кого-то, то есть и людоедства случаи отмечены. Ну и вот. Тут в прошлом году нашли девушку, так из неё всю кровь выпили. Да, выпили… Так она и идёт, как бескровная вся, аж синяя. Ну, люди там обогрели, завернули её во что-то; комиссия из Москвы по этому делу приезжала. Ну и вот. А ещё, что меня смутило, так это то, что жена самого Рериха, эта… Елена – в Шамбале была, а я этому не верю всему.

Саша отдувается, утираясь полотенцем, с аппетитом принимается за блинчики с творогом, кидает в рот куски колбасы, прихлёбывает тут же чай с молоком.

- А ты много самих Рерихов читал? – спрашиваю я.

- Нет, ничего не читал, - отзывается Саша.

- Стоит почитать для начала.

Но интерес к разговору у Саши уже угас и он ничего не слышит, урча аппетитно и, мотая большой своей головой, высматривает на столе диспозицию блюд.

К нам выходит Наташа – девятнадцатилетняя дочка хозяев. Высокая статная красавица с бровями вразлёт соболиными, ланитами рдеющими да очами-звёздами. Она глубоко внутренне спокойна и мы со своими рассказами её мало интересуем, она как-то вся растворена в доме и происходящих в нём процессах. С ясной, чуть намечающейся улыбкой кивает она нам и начинает заниматься своими делами, неторопливо, но складно прибираясь на кухне. Саша подначивает её, рассказывая, что она готовит для себя отдельно, а с общего стола не ест, но никакого сочувствия с нашей стороны его реплика не встречает, скорее, напротив. Блины да пельмени - дело, конечно, хорошее, но недолго. Здесь же к питанию относятся с нашей точки зрения просто по-варварски. У хозяев есть ещё сын Володя, ему шестнадцать лет, но он должен прийти поздно вечером с работы – устроился в каникулы подрабатывать грузчиком.

За домом – уходящий уступами вверх огород, сбоку приютились два сумрачных, вросших в землю деревянных строения – баня и туалет. Затопленная пару часов назад, баня приглашает нас смыть с себя дорожную усталость, расслабиться каждой клеточкой организма и Оля, явно оживлённая тем фактом, что я в бане никогда до сей поры не бывал, подгоняет меня со свойственной ей иногда экстремальной целеустремлённостью. Мы выходим на крыльцо, но не спускаемся вправо, к калитке, а поднимаемся влево, за дом. Крыльцо расположено между домом и гаражом, в результате создаётся ощущение милой каждому русскому сердцу перепутанности. Ступеньки весьма крутые, одна из них отсутствует. Будь лестница чуть повыше, пришлось бы хвататься за ступеньки вверху руками.

- Завтра обязательно починю, - указывает на неё Саша, полный хозяйственного энтузиазма. – Уж точно починю, раз гости-то приехали!

Поминутно отираясь полотенцем, он с хохотом сожалеет, что у них не припасено веника, и, стало быть, первая моя баня будет не совсем настоящей. Я со своей стороны начинаю понимать, что крупно попал, вот только во что и на что, пока никак не могу понять. Уж больно плотоядно подгоняет меня коварная моя супруга, тут невольно насторожишься. Опасения мои не напрасны. Маленькое тёмное помещеньице с деревянными лавкой да полком, крошечным окошечком и непропорционально большой печкой порождает у меня приступ клаустрофобии. Здесь жарко, жарко настолько, что я мигом задыхаюсь и теряю почти полностью волю к сопротивлению. Отрезав мне путь к отступлению, жена плещет из ковшика на груду раскалённых камней.

- Мама… - сообщаю я миру своё последнее слово и тихо сползаю на лавку.

- Так, сейчас мы тебя уложим, бока пощиплем, - радостно приговаривает жена, начиная бесцеремонно разминать моё обмякшее тело и раскладывать его, словно на начальном этапе сервировки.

- Оля, кто тебя подкупил? – слабо вопрошаю я, явно проживая последние минуты на белом свете, и зловещий хохот жены показывает мне, что дела мои плохи.

Я потерял все эмоции и мысли, я никак не в силах прореагировать на манипуляции, производимые с моим организмом, только откуда-то издалека доносится яростный голос Высоцкого: «Я был и слаб, и уязвим, дрожал всем существом своим, кровоточил своим больным истерзанным нутром, но, словно в пошлом попурри, огромный лоб возник в двери и озарился изнутри здоровым недобром…» Ах! Ох! У-ух!.. Ниоткуда голос не доносится, это память, память, говорящая с нами на языке вечного возвращения вот и Ницше вспомнился скоро конец не иначе…

- Так, теперь давай перелезай на полок, а то тут холодно становится…

Здесь?! Холодно?!

- Э-э… Зачем это?…

- Давай, давай, уж больно ты тяжёл, не перетащу я тебя.

Куда это?..

- Ну, какой же ты упрямый мальчишка!.. Давай, давай, вот сюда, та-ак… Да не плюхайся ты как на перину, дерево всё-таки!

- Почему это?..

- Вот заладил одно и то же… Сейчас я ещё пару поддам.

- Зачем это?..

- Так, что-то сомлел ты совсем… Выползай-ка на улицу, водой обливаться.

Какой водой? Куда выползай?? Я и пошевелиться-то не могу!

- Немедленно отключи повышенную гравитацию! – шепчу я отчаянно. – Вот твой хитрый расчёт – заманить меня на Алтай… тяготением Юпитера… твоей родной планеты… уничтожить лучшего борца с эмиссарами… твои друзья мерцательные спрутозавры и ложнозрячие гидроцефалы будут довольны… моей консистенцией… после… такого предательства…

- У тебя будет потрясающая консистенция! – ожесточённо растирая меня мочалкой, приговаривает жена. – Такая у тебя консистенция будет, какой и не было ни у кого! У меня будет самый чистый муж на свете…

Я плыву по каким-то волнам, душа давно отслоилась от тела; гаснущее сознание пронизывает одна только мысль – это секта, точно. Тайные поклонники Мойдодыра выбрали меня жертвой своего ритуала. Выползаю на улицу. Оля окатывает меня холодной водой из бадьи, а я почти ничего не чувствую, стою и моргаю. Потом всё повторяется и сопротивляться хотя бы морально у меня сил уже никаких нет. Нутром понимаю, сколько гадости исторгает мой непривычный к подобным процедурам организм и, стоически отключившись от всего на свете, я послушно бреду куда-то в горячем влажном мареве, прижавшись лицом к мокрому пахучему дереву. Но даже вечность когда-нибудь кончается и я заново воссоздаюсь из горячего пара, смутных очертаний, теней и беспомощных придыханий.

- А я, главное, тоже никого трогать не буду! – бормочу я, вдруг осознав, что скоро всё закончится, но пробормотать стараюсь зловеще. – Только это… если берёза какая попадёт под руку, то тут уж разбегайтесь все… а то я как-то привык ломать её… в смысле их… встречных то есть.

Ольга смеётся, всячески пихая меня и угнетая. Я понемногу начинаю различать её контуры, пытаюсь схватить её за руку, но движения мои вялы, как у соломенного Страшилы Премудрого. Пальцы скользят по упругому телу и бессильно обвисают. Но душа потихоньку влезает в вымытое жилище и по-новому осматривается в непривычной обстановке. Оказывается, жизнь продолжается. И будет ещё продолжаться некоторое время.

Вечерний воздух приносит лёгкое освежение. Но хозяева нас усаживают за накрытый заново стол. Как можно так жить? Опять блины, творог, сметана, остатки пельменей, салат из роскошных помидор, неизвестно зачем залитых майонезом, чай, молоко, варенье. Саша опять во главе стола. Он опять в недоумении! Мы опять ничего не едим! И это после бани-то! Перед глазами у меня ходят круги, ослабшие ноги будто приклеиваются к креслу. Приходят Джуля и Василий. Джуля начинает громко лаять, а Вера на неё ругаться. Потом животные, ничтоже сумняшеся, запрыгивают мне на колени. Точнее говоря, не мне на колени, а на своё привычное место, которое я занял. Они меня греют и я засыпаю прямо в кресле, под ставшими уже монотонными сашины речи.

- Саша, да рявкни ты на неё! – жалобно восклицает Вера, наблюдая за вознёй домашней фауны и тут же просит главнейшего её представителя, явно подыгрывая его настроению: – Только не по-тигриному, а так…

Цирк. Это просто цирк, но нам пора уже спать. И мы устало бредём в отведённую нам комнату с побелёнными стенами и падаем на кровати. Всё мешается вокруг и падение продолжается бесконечно.

к началу | назад | далее
(продолжение следует)
[обсудить статью]

 

Ваши комментарии к этой статье

 

№15 осень 2003 года дата публикации: 02.10.2003