Путешествие на Алтай

День третий

Утром сражаемся. - Первый дождь. - Мужики из Северной Осетии. – Ижевск. - Решение не ехать на Пермь. - Часовой пояс, ДПС на горе, гроза. - В первый раз одеваем тёплое. - Камское море. - Перекрёсток трасс. - На «Тойоте» – до Елово. - Холмы, закат, долго светло. - Ночь над оврагом.

Утром мы энергичны и радостны. То ли вошли в ритм путешествия, то ли нас убаюкало явно более спокойное в отношении людей место, то ли сосны и пшеничное поле бессознательно предстали перед нами каким-то древним знаком защищённости и покоя.

Мы выходим за мост, проходим ещё чуть и останавливаемся, полные решимости уехать немедленно. Поднявшееся пока ещё невысоко солнце пробивает прямыми копьями своих лучей туманную утреннюю дымку и нестерпимо блестит, отражаясь от металлических корпусов химпредприятий посёлка Гари.

Энергично потягиваемся, поглядываем друг на друга с юмором и от избытка хорошего настроения и недостатка машин начинаем острить. У меня по обыкновению это получается лучше, поэтому жена вскоре переходит от слов к делу и с хитрющими глазами начинает за мной гоняться, чтобы вынудить меня замолчать. Или просто чтобы получить удовольствие от победы. Я, глядя на неё, покатываюсь со смеху, ковыляю расслабленно в сторону. Никаких сил обороняться у меня нет и, только я взглядываю на супругу, смешливость одолевает меня с новой силой.

Между тем здесь уже гораздо прохладнее, чем под Казанью, и с юго-востока надвигается провисшая и разорванная кое-где пелена дождевых туч. Начинает слегка накрапывать, но тут мы останавливаем очередной грузовик и едем пятнадцать километров до Татарских Челнов. Водитель неопрятен, угрюм и груб, он смотрит на нас, как на школьников, которым оказывает услугу, но, скорее всего, мы просто не успеваем его разговорить. Нам и не такие попадались. Безлюдные цеха, заросшие жёсткой травой обочины, земля, изрубленная тракторами и бульдозерами, ещё какие-то непонятного назначения строения, расставленные кое-как, составляют индустриальный пейзаж промышленного посёлка. Хотя, если быть честным, то это всё-таки окраины.

В Татарских Челнах нас опять настигает дождь. Для нас ясно, что мы вырвались из климатической зоны центральной России и вместе с этим отрываемся от постоянных практических воспоминаний о столице. Дождь нешуточный, мы поднимаем руки даже перед «КамАЗом» с двумя людьми в кабине, что, должно быть, совершенно безнадёжно. Но, однако, вопреки отсутствию у нас всяких ожиданий, «КамАЗ» яростно скрипит металлическими суставами и затормаживает. Между нами происходит секундное замешательство, потому что голосовала Оля, а по неровной влажной обочине на каблуках бежать ей неудобно и долго, так как машина остановилась не сразу – видимо, водители тоже решали: тормозить или нет. После короткой борьбы она всё-таки выпихивает меня из-под зонта, и я со всех ног мчусь к спасительному грузовику.

- Неужели двоих возьмёте? – кричу я, подбежав к кабине.

- А почему нет? – улыбаются две неожиданно кавказские физиономии. – Дождь же идёт, залезайте, потеснимся!

Я машу Ольге рукой, она хватает рюкзаки и на своих каблуках торопливо и забавно семенит к нам.

Оля забирается на спальное место за занавеску, а сидящий там мужик перебирается на возвышение между двумя сиденьями. Оба водителя осетины, они едут в Ижевск из Северной Осетии и едут уже десять дней, задержавшись в Самаре на досмотре груза. Мы очень легко и душевно с ними разговариваем, в большей степени поначалу с восседающим посередине; он весьма похож на футбольного вратаря Станислава Черчесова и я ему это, конечно, сообщаю.

- А он из соседнего района, - неожиданно спокойно отзывается тот.

Водители рассказывают, что у них в Осетии всё лето одно за другим происходят страшные наводнения, беспрерывно идут дожди. Мощные селевые потоки скрывают под собой целые селения.

- Вот так: было село, а теперь только камни да грязь. И печные трубы кое-где торчат. Остальное засыпано всё. Хорошо, люди, как правило, успевают уходить, скотину там увести. А дома, вещи там какие – всё пропадает… Представляете: люди жили сотнями лет, бывает, на одном месте, а вот теперь всё, ничего восстановить нельзя. И идти особо некуда. Это ведь у вас в России места много, а у нас ущелья да перевалы.

Да-а, нам бы их дождей маленько, а им бы суши нашей великой… Всё чаще сердится природа на дурных детей своих. Очень больно.

Осетины, оживляясь поочерёдно, рассуждают на те или иные темы; посмеиваются в усы, рассказывая про свой осенний праздник, приуроченный к созреванию винограда и имеющий явную винодельческую окраску. Потом про собственные странствия по дорогам России. Тот, что похож на Черчесова, оказывается, несколько лет работал в школе учителем истории и обществоведения, его неторопливые основательные рассуждения с лёгким акцентом приятно послушать. Не в том даже дело, что он сообщает какие-то новые вещи, напротив, но уже известное утверждает, что называется, нерушимо. Водителя больше интересуют женщины, но о них он рассказывает с теплотой и юмором, лишённым того скабрезного душка, что свойствен многим подобным рассказчикам.

Скорость нашего продвижения, между тем, снижается до неприличной: 30 км/ч. Спрашивать, что случилось и почему едем так медленно, как-то неудобно; наконец, минут через пятнадцать я нахожу выход:

- А что, фарами мигнули? ДПС где-то рядом?

- Нет, просто вон она заснула, будить не хочу, - водитель бережно оглядывается, кивает за спину. – Пусть отдохнёт, а то такая тряска, что с ума сойти можно.

И он, чуть порозовев, смущённо улыбается. Оля в самом деле уже давно не подаёт сигналов и тихо дремлет за занавеской.

Вот так… Трудно как-то выразить моё изумление, чуть ли не почтение перед этим простым грубоватым человеком, проявившим столь внезапно такую заботу.

Мы сходим на самой окраине Ижевска, недалеко от парка автофургонов, и тёплое чувство долго не покидает нас.

Ижевск один из немногих крупных городов, в которые мы вынуждены заехать. Собственно, он как раз первый на пути. В принципе, мы не возражаем против подобного разнообразия, только уж больно вязкими оказываются порой какие-то десять-двадцать километров городской территории.

Всё, что нам известно об Ижевске – это наличие завода «Ижсталь», одноимённая хоккейная команда, в начале восьмидесятых выступавшая в высшей лиге, а также то, что население тут примерно как в Ярославле – несколько более шестисот тысяч. Ещё в Ижевске живёт замечательная старая женщина – мудрая Инесса Фёдоровна Шумская, педагог и культурный работник. Проезжая на автобусе по окраинам, я с удовольствием рассматриваю дома за окнами и представляю, как Шумская ходит этими же улицами по своим многочисленным делам, и для неё это главное поле деятельности.

Вспоминаю её интереснейший комментарий к одному из центральных эпизодов Евангелия – искушения Иисуса сатаной. В некоторых книгах реакция Иисуса представлена словами: «Отойди от меня!», но Инессе Фёдоровне удалось найти один старый перевод с греческого, придавший этому моменту совсем иной смысл. По этой версии Иисус не просто отогнал сатану, а приказал ему в ответ на его искусительные речи: «Следуй за мной!» Священники, к которым Инесса Фёдоровна обратилась за разъяснением, как водится, обвинили её в мудрствовании лукавом и еретических наклонностях. «Молитесь и замаливайте грехи, а не умствуйте!» – так ответили ей. Но исследовательский пыл привёл Шумскую к старому манускрипту, одному из ранних переводов Евангелия то ли с еврейского, то ли с коптского, сохранившегося в целости и сохранности. В нём Иисус говорит сатане: «Иди за мной или отойди от меня!», давая тем самым даже дьяволу свободу выбора и показывая, что не бывает несмываемых преступлений. Когда она с этим открытием вторично пришла к священнослужителям, те обругали её и едва не предали анафеме, не пожелав вникнуть в смысл предложенного. Но разве важно для пытливого умного человека мнение жирующих и невежественных жрецов?!

Города возникают на нашем пути, словно планеты, каждая со своим обустройством. Вокруг них по особенным ритмам кипит и суетится жизнь, к ним тяготеют десятки окрестных поселений, люди по проторённым каналам направляют свою энергию, она закручивается в гигантские вихри и сама уже подчиняет людей, заставляя их поддерживать тиканье единожды запущенного механизма.

Ижевск – крупный рабочий центр, он начинался в восемнадцатом веке как посёлок при заводе и поэтому расположен без особых изысков, словно его плюхнули, не глядя, в плоскую котловину, стеснённую крутыми холмами, и только потом он расползся и по ним. Я размышляю над тем, что древние градостроители не были рабами столь утилитарного подхода, хотя высокие места и излучины рек с обрывистыми берегами тоже выбирались ими не случайно. Другое дело, что, помимо чисто оборонительного значения, такое расположение несло в себе ещё глубокие сакральные функции. Ижевск не имел никакого духовного значения, он был изначала задуман как центр тяжёлой промышленности, делающей в восемнадцатом веке свои первые шаги, и теперь можно зряче видеть результаты этих двух противоположных подходов.

Владимир, Ярославль, Калуга представляли собой (а в исторических центрах и нынче представляют) словно устремлённые ввысь средоточия духовного напряжения и поиска глубокого смысла происходящего на земле, это попытка освятить в возносящемся порыве грубость каждодневных трудов. Человек в этих городах был вынужден постоянно смотреть вверх, где в небе сияли золотые купола могучих соборов, высившиеся на крутых холмах и обрывах. Его путь к храму был тяжёлым подъёмом и как бы символизировал духовное восхождение.

Ижевск же или Новочебоксарск – как разлитые плоские людские болота, заставляющие привязываться не к духовным, а материальным центрам жизни – руде и нефти. Город же, утопленный в мрачную низину, да и просто построенный по одной промышленной необходимости, придавливает и взгляды, и мысли людей. Пусть сейчас это фактически незаметно и не имеет такого значения, но первоначальный замысел звенит тихонько в пространстве, рождая отклик в душе чуткого человека.

На остановке, услышав, что мы проездом из Москвы, нас деликатно пытается зазвать на обед радушная бабушка, но мы не можем позволить себе ни малейшего отклонения. На центральном рынке, где ряды с вещами чередуются с прилавками, заставленными продуктами, мы покупаем местной колбасы у очаровательной уралочки, помидоров с буханкой чёрного хлеба, а также сок и печенье. На выходе из павильона пробуем квас, но он безбожно разбавлен и не настоен как следует. Продавщица по поводу нашей привередливости говорит нам несколько колкостей.

Ижевск очень грязный. Такой была Москва десять лет назад и это не самая приятная ассоциация. На остановке вместе с нами стоят ещё трое, все они пьяны. Ясно чувствуем, что пора из города выбираться, иначе застрянем здесь до утра. Но сделать это не так просто. Осетины убедили нас не ехать через Пермь, как мы предполагали вначале, а срезать дорогу, отправившись через Воткинск и Чайковский по другой стороне Камы. Выездов из Ижевска, между тем, достаточно много, и местные, сами недостаточно в них ориентируясь, наши запросы воспринимают с трудом. Кое-как, на четырёх автобусах приближаемся к искомой точке. Уже в салоне, казалось бы, последнего выясняем, что и он идёт не на саму окраину. Очень утомительно. Не сравнить с задержками на трассе.

Автобус сворачивает, и я успеваю заметить указатель: прямо – на Пермь. Но нам уже ясно, в том числе и из разговоров с ижевчанами, что такой длинный объезд нас не устраивает. Есть, конечно, опасения, что мы попадём в такую же, ситуацию, что и вчера, когда только чудом нам удалось уехать из Мариэлы, но, с другой стороны, каждый говорит своё, а уехать мы всё-таки уехали. И довольно быстро, не смотря ни на что. А заезжать в Пермь – это весьма солидный крюк, лишних километров двести, не меньше.

В автобусе знакомимся с худощавым общительным мужчиной среднего возраста и минут двадцать расспрашиваем его о городе и жизни в нём. Как и следовало ожидать, в Ижевске не очень хорошая экологическая обстановка, но все оборонные предприятия работают, так что город растёт довольно быстро. Столица Удмуртии как никак.

Как раз в этом автобусе мы узнаём, сколько времени, и понимаем, почему его так неожиданно много. Мы, оказывается, въехали в зону иного часового пояса, и теперь можно смело переводить часы на час вперёд. В Москве сейчас три часа дня, а здесь в Ижевске – четыре. Как-то вдруг получается, что проехали мы ничтожно мало, а день уже клонится к закату, причём из города мы ещё пока не выбрались.

Проходит ещё долгих полчаса, прежде чем это всё же происходит. На выезде начинаются холмы и овраги, мы задерживаемся там ненадолго и с обочины отходим на несколько метров в придорожный лесочек, где немного подкрепляемся, и который через десять метров совсем неожиданно переходит в крутой обрыв, за который яростно цепляются специально посаженые густые приземистые кусты. Нам становится ясно, что дорога проходит по искусственной насыпи, дабы не нырять по оврагам слишком сильно, но редкое сочетание густого леса с настолько малой его шириной очень привлекает наше внимание. Столь же притягательны японские сады, - эти тексты, сжатые в символ.

Нам сказали, что за поворотом должна быть выездная ДПС – классическое место для голосования, так оно и оказывается. Но всё оказывается не так просто. ДПС стоит на вершине горы, и гаишники караулят тех, кто не знает об их нахождении в таком неожиданном месте. А горки здесь приличные, это не пологий подъём в Боголюбово под Владимиром.

Забравшись на самый верх и попирая взором окрестности, мы ждём, что ждать нам недолго, но опять ошибаемся, так что наше положение через короткий промежуток времени кажется нам совершенно невыгодным. Ко всему прочему, на северо-западе сгущаются тучи. Мы наблюдаем за их перемещениями сначала с сомнением, а после едва не с отчаянием. На нас надвигается мощный грозовой фронт и непроглядная серая мгла затягивает полнеба. Резко усиливается ветер, становится зябко и неуютно. Мы едва успеваем что-то нацепить на себя из дополнительной одежды и достать зонтики, как на нас обрушивается плотный ливень. Крупные капли вскипают на мигом почерневшем асфальте, забрызгивая ноги колючим холодным бисером, а мы, едва выглядывая из-за зонтов, пытаемся привлечь к себе внимание водителей. Беспросветно. Сильный ветер и возвышенное наше положение не дают нам много шансов остаться сухими, а мы ведь уже отвыкли от температуры меньше двадцать пяти градусов. Около нас постоянно останавливаются фургоны и легковушки, но Оля напрасно ходит от машины к машине – люди либо остановились надолго, либо испуганно шарахаются, как водитель одного из тяжело затормозивших фургонов, заставивший нас перебежать в безопасное место. Не выдержав под ливнем больше получаса, мы прячемся под узенький навес единственного здания в окрестностях – здания ДПС. У нас есть сантиметров тридцать относительно сухого пространства и безликие взгляды гаишников за спиной, так как сзади нас огромные окна с затемнёнными стёклами высотой почти в три метра. Упреждая возможные инициативы жены, я рекомендую не пытаться напроситься к ним в гости на чашечку чая, да она и сама понимает бессмысленность подобного. Останавливать машины мы даже не пытаемся – кто же встанет перед окнами ДПС? Просить гаишников остановить нам машину, как поступают некоторые, нам вообще не приходит в голову в качестве возможного варианта. Слишком неохотно и с нарочитой снисходительностью оказывают представители правопорядка малейшие личные услуги и слишком навязчиво их стремление в директивной форме задавать много вопросов.

Долго и безнадёжно стоим мы под этим навесом. Рядом с нами стоит совсем молодой парень, у которого напротив, склонившись набок, притулился к обочине сломанный мотороллер, его он чинил всё то время, что мы здесь находимся и так и не успел починить. Он хочет вернуться в город, но ему также не везёт, как и нам. Ещё спустя долгие полчаса ливень немного стихает, мы опять выходим из-под навеса и начинаем голосовать. Мне как-то удаётся закрыть все каналы восприятия внешнего мира, отключиться от холода и внезапной задержки, не уверен, что это в полной мере делает Ольга. Худо-бедно добираемся всё-таки до Воткинска на «четвёрке», полной людей и ручной поклажи – семья возвращается с дачи. Или едет на оную. Мы шумно разговариваем, смеёмся над собой и погодой и оказывается, что на самом деле всё вовсе не так уж и мрачно. Водитель обаятельно выпрашивает у меня двадцать рублей; это пока единственный случай, когда я готов расстаться с деньгами на трассе добровольно. Запахи мокрой ткани и мокрых тел, аромат свежести и белозубые улыбки со сверкающими глазами – вот всё, что запомнил я за эти сорок километров. Ещё я тогда же благословил Ольгину предусмотрительность, в очередной раз пролистывая наш дорожный атлас, потому что это она перед поездкой обклеила всю обложку прозрачной лентой. Теперь поэтому атлас чуть сыроватый, но отнюдь не настолько же, насколько и мы сами. Это действительно важно – сами мы просохнем и отогреемся, а мокрая бумага не восстановится.

В моменты, когда ты зависаешь где-нибудь под Воткинском и ясно понимаешь, что уехал уже очень далеко, а не доехал ещё больше, наступает действительное ненаигранное спокойствие. Можно даже сказать, умиротворение. Ты всем своим нутром осознаёшь, что смысл твоего нахождения здесь не в том, чтобы преодолеть расстояние, а в том, что ты уже идёшь по Пути, а он для тебя и смысл и сама цель.

Каждый эпизод проживается тогда особенно ярко, он втискивается в тебя, с тугим похрустыванием раздвигая пролетающие мгновения настоящего.

Именно под Воткинском я это чувство и испытал. После дождя резко похолодало, тучи затянули всё небо; любое движение воздуха стало пронизывающе знобко. А мама Москва затерялась в переплетении трасс.

Тёплая одежда складирована у меня на самом дне рюкзака. Мы забиваемся в крошечный магазинчик, где на приступочке в тамбуре сумбурно раскладываем всё и утепляемся. Потом поедаем купленный тут же сникерс, запивая остатками кофе. Сразу становится понятно, что на улице просто приятная прохлада, а холодов ждать ещё несколько месяцев.

Встаём напротив кафе, почти сразу за поворотом, потому что дальше начинается поворот ещё более резкий, да ещё и с подъёмом. Слева из-за поворота выныривают автомобили, а прямо внизу приличных размеров озеро рядом с городом, но его не видать с нашего места. Одна за другой проходят мимо фуры, отказавшиеся нас брать под дождём. Мы узнаём и их, и водителей. Некоторые нас узнают, и мы весело машем им руками. Будут знать! И без них обошлись, подумаешь! Один, с которым Ольга долго разговаривала и охарактеризовала его как человека испуганного и закрытого, нас узнаёт, но тут же отворачивается и делает вид, что его что-то срочное заинтересовало в зеркале заднего обзора. Его смущённое движение настолько показательно, что мы смеёмся ему в лицо и показываем большой палец.

Прохладный влажный воздух приносит из сосняка ароматы, вдыхая которые, я сразу вспоминаю Палангу, разве что концентрация соли в воздухе недостаточна. Неожиданно мне хочется петь и я весело мурлыкаю что-то себе под нос, вызывая настороженные взгляды косящейся на меня неодобрительно супруги, в отличие от меня имеющей слух и хороший голос.

Мы уезжаем сравнительно быстро и пожилая чета, направляющаяся из Воткинска в Чайковский к сыну, оказывается в общении очень приятной. Оказывается, Чайковский называется так не совсем заслуженно, ибо сам композитор родился как раз в Воткинске. Но было решено назвать его именем новый, только что построенный город, а старому, где ещё стояли демидовские заводы, и откуда Пугачёв набирал повстанцев в свои отряды, оставили историческое название. Само же название «Воткинск» происходит от реки Вотки, она же, в свою очередь, называется так из-за вотяков – народности финно-угорской группы, там проживающей. Ныне вотяки называются удмуртами. Незаметно за разговором подъезжаем к Камскому водохранилищу. Сразу вспоминаются волжские масштабы.

Грозные валы перекатываются слева на необозримом пространстве, словно океанские волны, свинцовый цвет их зловещ и плотен. Бело-жёлтые буруны вскипают на поверхности косматыми гривами, с шипением и шумом сталкиваются друг с другом.

Справа река yже, она до середины заставлена баржами и буксирами, тихо ржавеющими на приколе многие месяцы.

- Раньше здесь было большое движение, - рассказывает дедушка. – В советское время, я имею в виду. А теперь никто по реке не ходит, товары не возит. Вся камская флотилия в упадке глубоком. Всё сейчас в упадке. Вот после плотины почти сразу мы будем проезжать комбинат шёлковых тканей, так он тоже фактически не работает. Люди перебиваются непонятно чем. Кто смог – уехал в деревни, живёт натуральным хозяйством, остальные или спекулируют, кто побойчее, или так…
Он делает безнадёжный жест рукой.

Как нам рефлекторно не понравился Волжск, хоть и проехали мы по нему в течение двадцати минут, так же возникла необъяснимая симпатия к Чайковскому. Хотя объяснить всё же, наверное, можно. Просторнее – раз, чистый воздух – два, больше зелени – три. Старики вывозят нас далеко за город, прямо к бензоколонке, там мы с ними и прощаемся.

Мы одичали уже в достаточной степени и платить деньги за передвижение вне городской черты мне кажется кощунством. Тем не менее, без колебаний садимся на подходящий автобус, потому что десять километров до развилки топать мало улыбается. Через десять минут мы оказываемся там, куда пешком дошли бы только через два часа.

Это удивительное место: перекрёсток трасс под Чайковским. Идеально ровные, гладкие, почти чёрные асфальтовые ленты с аккуратной разметкой разбегаются, словно в сказке, ровнёхонько на все четыре стороны света. Словно уверенной точной рукой вдавленный в землю крест опоясал землю, расчертил и оформил пространство. Геометрическая правильность места нас завораживает. На ровных вершинах десятиметровых откосов явно искусственного происхождения золотится высокоствольный бор с богатым подлеском. Шоссе широкое, откосы спускаются не к самой дороге, поэтому нет ощущения сжатости. Мы начинаем осматриваться и не можем понять, что происходит. Потом вдруг осознаём: нас элементарным образом закружило. Откуда мы приехали и куда направляться теперь, совершенно неясно. Притулившаяся у обочины ДПС настолько невзрачна, что не даёт своим присутствием никакого ориентира. Мы уже и не помним, справа она была, когда мы подъехали, или слева. А, может, вообще сзади?

Фото 4. Перекрёсток трасс под Чайковским.

Вечереет. Выбрав необходимое направление, мы обретаем и душевные ориентиры. Стоим, обвеваемые смолистыми ароматами, овоздухотворяемся, тихо благословляя подаренные минуты умиротворённого единения с отходящей ко сну природой. Я уже готов располагаться на ночлег и собираюсь идти выбирать конкретное место, настолько ласково омывает меня доброжелательными волнами леса, но Оля слегка возвращает меня к реальности, напомнив, что у нас ещё есть время и перекрёсток никуда от нас не убежит. Я с сожалением останавливаю своё движение, уже мысленно сливающееся со светлой аурой соснового бора.

Оля явно что-то почуяла и удерживает меня не напрасно. Буквально спустя минуту около нас плавно останавливается золотистая «Тойота» и затемнённое оконце медленно приоткрывается.

- Добрый вечер, мы в сторону трассы на Екатеринбург едем, не подбросите? Через Крылово там, Кукуштан…

Водителю лет тридцать максимум, он в солнцезащитных очках-консервах и тёмной водолазке, сам нерусский: явно с примесью местной крови. Моё вступление его несколько озадачивает.

- Да здесь прилично ехать-то…

- Ну так после тебя меньше будет, - возражаю я раскованно.

- Мне километров сто ехать, до Елово.

- Ну что ж, это хорошее расстояние; будем благодарны, если возьмёшь.

«Тойота» праворульная. Я оббегаю её, с тихим клацаньем открываю дверь и располагаюсь в салоне. Удобства иномарок ни с чем нельзя перепутать: вырез двери, все выступы, расположение сидений анатомически выверены и приспособлены к человеку, а не робокопу, как в наших машинах. Нет надобности постоянно следить за тем, как бы не удариться головой о какую-нибудь приступочку или ушибить колено об угол. Смягчённые выступы упругого полимерного материала создают удобный и безопасный дизайн; ничего не дребезжит, не перекатывается и не постукивает. Так было вчера в «Мазде» Сергея, так и сегодня в этой «Тойоте».

С тихим шорохом скользим мы сквозь сказочно красивый северный вечер. Холмы чередуются с ложбинами, острова глухого леса и весёлые рощи, подсвеченные оранжево-малиново-зелёным небом, вырастают неожиданно перед нами, трасса завинчивается спиралью, словно велотрек, и мы едем тогда словно во все стороны одновременно. Так в чань-буддизме описывают состояние просветлённости и покоя – «Открыт на все восемь сторон света». Как раз такую открытость переживаем и мы.

Водитель с нескрываемым любопытством расспрашивает нас и мы сполна удовлетворяем его интерес.

- Мне никогда бы не пришло в голову поехать в такую даль, - признаётся он. – Пусть даже у меня машина под рукой, а как-то привыкаешь просто к тому, что тебя окружает, и уже даже не тянет никуда больше. Наверное, это не совсем правильно, так что я подумаю, куда бы можно было съездить, посмотреть на мир.

Он немного смущённо улыбается. Потом сам рассказывает о своей работе; сперва неохотно, но после, видя наш взаправдашний интерес, оживляется и делится некоторыми подробностями. Он инженер сотовой связи, отец его тоже работает со связью, правда, обыкновенной. Мы узнаём, что на таких больших расстояниях между населёнными пунктами, как в Предуралье, любая поломка устраняется довольно долго, потому что бригада дежурных телефонистов иной раз не может быстро добраться до распределительных станций, разбросанных в самых разных местах. Мы проезжаем мимо одной такой станции. Мрачная вышка, огороженная колючей проволокой, неприветливо торчит на холме прямо в гуще леса, к ней и в самом деле не очень-то подступишься.

- А зимой здесь всё снегом заносит, проехать вообще практически невозможно. Расстояния-то большие, снегоуборочные машины пока ещё проедут! И сейчас-то довольно сложно здесь ездить, постоянно аварии случаются на этих поворотах, а зимой вообще: ничего не видно, указатели снегом занесёт, на трассе под снегом лёд периодически попадается, но в какой конкретно момент, угадать невозможно. Особенно трудно для тех, кто в первый раз тут едет. Так что красота – она порой дорогой ценой очень обходится. И вот порвётся кабель от мороза или какой сбой на подстанции произойдёт, а метель метёт, и пока бригада выедет, пока заносы расчистят более или менее… Бывает, что некоторые сёла по неделе и больше от мира отрезаны. Только по рации общаются, если у председателя есть, да по сотовым вот… - парень улыбается тихо. – Так что здесь это выгодное дело: иметь сотовый. Выгодное и часто необходимое просто.

Беседуем мы неторопливо и негромко. Ещё одно несомненное преимущество иномарок: не надо кричать изо всех сил, чтобы водитель тебя услышал. Везде стоят ограничители скорости, знаки крутых и резких поворотов, но мы скользим почти бесшумно, не сбавляя скорости, неслышной стремительной тенью, по узорам горной дороги приближаясь каждую минуту к цели поездки ещё на один, а то и два километра.

Отвлечённо думаю, наблюдая за бегущим навстречу асфальтом: какая огромная разница между людьми и машинами, сделавшими свой выбор в нашу пользу! Я порой чувствую себя как будто на просторном полигоне, будучи вынужден несколько раз в течение одного дня приспосабливаться к совершенно различным людям, искать общие темы, и решать при этом свои собственные задачи.

Елово осталось сзади и слева, оно расположено на берегу Камы. Мы бредём неторопливо, выискиваем место стоянки. Наиболее нас привлекает опушка леса над оврагом и мы по свежей пашне идём прямо туда, проваливаясь в земле, словно в рыхлом снегу. Прямо на опушке стоит несколько тонких берёзок, образующих почти идеальный квадрат. В этом квадрате мы и ставим неторопливо палатку, любуясь бесконечно длинным белым закатом над сравнительно близкой Камой. Солнце давно уже зашло, Кама сливается постепенно с облаками и кажется, что белый свет струится прямо оттуда, не локализуясь в конкретной точке пространства, и изливается как-то по особенному, почти без вечерних протяжных теней и тягучих сумерек.

День четвёртый

Утро с тракторами и ястребами, еды нет. - Стоим два часа, опять сражаемся, машин нет. - Попытка ехать поодиночке. - Семья нефтяников, Кама красивая, горящие вышки. - Оса осталась слева, срезанный асфальт. - Автобус с Ваней и его папой, пироги и яйца. - Парень в свитере, объезд вокруг Суксуна - Река Иргина, гонщик запутался с партнёрами - Семья на «газике», провожает сына в армию в Читу. - Ачит, земляника. - Не доехали до Кати 70 км. - Кафе, громкий разговор об авариях. - Ночь на поле, мокро, холодно.

Просыпаемся мы от шума работающих тракторов. Они, кажется, урчат прямо под ухом, и только выглянув наружу, мы убеждаемся, что никакой опасности нет. Но вставать, так или иначе, пора. Все запасы подъедены с вечера, мы глотаем воду и ждём, когда подсохнет слой серебрянки, изрядно запотевший за ночь, для чего развешиваем вывернутую наизнанку палатку между берёзками.

Фото 5. Место ночёвки под Елово.

Выходим на дорогу.

Тишина.

Кружат медитативно ястребы, охраняя свои охотничьи угодья, гудят флегматично пчёлы, цвиркают кузнечики и маленькие птички…

Холмы вдалеке, в них теряется дорога.

Предуралье.

Тянутся долгие минуты, капают, словно вода со сталактитов в пещерах. Мы переполнены энергией и хотим ехать, но опять терпение наше подвергается испытанию. До дыр разглядываем карту, определяя предстоящий путь, и Оля неожиданно начинает называть меня Кукуштаном, по названию посёлка на выезде на трассу Пермь-Екатеринбург. Мы вяловато пихаемся, с надеждой поглядывая на юг, откуда должна прибыть спасительная машина, но там пусто и мы в полной мере поддаёмся очарованию места.

Фото 6 и Фото 7. Кама, холмы вдалеке, в которых теряется дорога.

В широком проёме между лесом и посёлком - сливающаяся с небом Кама, лес выпуклыми пузатыми уступами глубоко вдаётся в поле. Но мы уже знаем, что причина этого – овраг. Причина же оврага, скорее всего – частичная эрозия почв вследствие стихийного, неверного землепользования. Трактор неторопливо ползает по полю, незаметно увеличивая площадь чёрной перепаханной земли, по-прежнему неторопливо кружат в небе несколько ястребов, изредка мимо нас проезжают местные грузовики. Фактически нет фургонов и легковушек. Два раза, цокая копытами, проезжают подводы. Лошадки бредут расслабленно, никуда не спеша, хозяева дремлют на телегах. Мы стоим, непонятно как и неизвестно насколько здесь оказавшись.

Трасса представляется нам своеобразным мостом, повисшим над бездной, лифтом, соединяющим иные миры. Словно закапсулированные сами в себе разноцветные бусины нанизаны на нескончаемую шёлковую нить, своеобразную ось этого ожерелья вселенных. Время в пути протекает совсем по-другому, нежели внутри таких бусин-остановок. Несколько часов в кабине какого-нибудь автомобиля кажутся уплотнённее и быстрее, нежели час на одном месте. Сейчас же время растекается в рыхлое желе, зато значение и вес приобретают не отдельно взятые фрагменты окружающего мира, выхваченные скользящим взглядом из общей панорамы, а как раз вся панорама целиком, выступающая неожиданно не смазанной летящей лентой, а протаивающей в глубину авансценой, раскрывающей объём и перспективу пространства.

- Надо пробовать поодиночке ехать, - разводит руками Ольга. – Как-то же надо выбираться отсюда!

Я не испытываю ни малейшего энтузиазма по поводу этого предложения. Мне совсем неохота разделяться в такой глуши ради сомнительной экономии во времени. Пусть мы простоим лишний час, но будем вместе, чем уедем с интервалом в этот же час, а потом будем отлавливать друг друга на уральских просторах. Я напоминаю Оле, что опыт подобного разделения отнюдь не всегда был полностью удачен, вспоминаю наш путь в Вологду, когда она больше трёх часов сидела на почтамте, а я уже настроен был шагать всю ночь и лишь по счастью успел до темноты. Но там было, по крайней мере, всё ясно: Вологда была конечным пунктом, дальше ехать мы не собирались. А что будет здесь? Где мы будем друг друга караулить, если изо всех сил стремимся не заезжать в крупные города?

Оля не возражает на мои аргументы, мечтательно рассматривает ястребов. Возражать ей и не надо, ситуация, в которой мы оказались, целиком за её предложение. Мимо тарахтит «ЗИЛ». Шофёр разводит руками и показывает один палец.

Они точно все сговорились. Точно.

- Уверен, мы потеряем больше времени на ожидание друг друга и потом замотаемся заново выходить на трассу, - говорю я Оле.

- Можно договориться встретиться перед въездом в Екатеринбург, в город не заезжать, - замечает Оля.
- А если там полно въездов? Это же не Суздаль какой-нибудь! Что, мы так и будем рыскать по переездам?

Вместе с тем я понимаю, что принципиально Оля, безусловно, права. Если бы мы решились ехать поодиночке с самого начала, то уехали бы в течение получаса. Что будет сейчас, сказать трудно, но я всё-таки решаюсь. Елово – превосходное место, но мы созерцали его два с лишним часа, и теперь нам надо в другое.

Мы договариваемся встречаться на выезде на трассу Пермь-Екатеринбург, что под Кукуштаном. Обнимаемся, изо всех сил желаем друг другу удачи и начинаем расходиться. Но не успеваем. Проезжающая мимо нас легковушка неожиданно тормозит, и я сразу отрезаю водителю все пути к отступлению. Оля уже метров на десять отошла, но ещё не настолько, чтобы стало окончательно ясно, что мы едем отдельно.

- Доброе утро! Возьмёте нас с женой? – спрашиваю я и ликую, потому что нас берут, несмотря на то, что в салоне едет, судя по всему, семейная пара.

Оля делает вид, что отошла в сторону она случайно, и мы с облегчением залезаем внутрь.

Нас обещают подбросить до Осы. До основной трассы это примерно половина пути. Повторив в двадцатый уже, наверное, раз историю о том, как мы собрались в такую даль, и уверив спутников в том, что это л е г к о, я с воодушевлением принимаюсь объяснять, что сейчас мы проезжаем по самым что ни на есть пугачёвским местам – ведь крепость Осу Емельян Иванович в своё время взял. Потом что-то говорить принимается Ольга. Как это ни удивительно, но по общению за эти часы мы успели изголодаться.

День разгорается всё сильнее. Слева иногда прочерчивается синее лезвие Камы, рассекающее просторный пейзаж на землю и небо. На небе, словно отражение реки, вытянулось вдаль устремлённое чуть наискосок перистое облако. Его прозрачные нити белыми лучами выстреливают из пышного кучевого облака и простираются в часть небосвода, сплошь залитую солнечным сиянием, и в нём теряются. Так река отражается в небе, а небо рекой отражается на земле.

Фото 8. «Синее лезвие Камы».

Кое-где у горизонта нам видны нефтяные факелы, призрачное пламя, похожее на нагретый колеблющийся воздух, вырывается из труб и окаймляется оранжевыми язычками. Мужчина за рулём оказывается нефтяником, он кивает на эту картину и проговаривает с горькой усмешкой:

- Здесь бывали случаи, когда такие факела зажигали буквально в двух километрах от какой-нибудь деревни. А в самой деревне отключали газ в это время. Дескать, не хватает газа, вы уж простите нас… Поразительное разбазаривание. В отношении людей ничего не изменилось с советских времён, только дельцов побольше стало, которые быстренько дела свои обделать могут и смыться в неизвестном направлении.

- А зачем вообще такие факела? Это же и атмосферу засоряет, и продукт теряется! – наивно спрашиваю я, потому что непосвящённому это действительно непонятно.

Шофёр посмеивается.

- Это называется: «Выжигать сопутствующий газ», избыточный то есть. Хотят добраться до нефти, вот газ и выжигают. Его просто недостаточно много, чтобы отдельно выкачивать, у нас же таких подвижных станций нет ведь, всё на миллионы тонн рассчитано. А на шести сотках не будешь же на комбайне урожай убирать! Вот и пропадает добра не меряно.

Нас ссаживают у дороги, ведущей из Осы в пресловутый Кукуштан. Им, как говорится, налево, нам направо. Но минут десять мы ещё стоим у машины и увлечённо разговариваем, так не хочется прерывать новую и интересную для нас тему нефтяного промысла. Семья тоже увлечена ролью гидов – нормальная реакция людей на искреннюю заинтересованность человека со стороны.

У самого поворота стоит знак «Ремонтные работы 10 км» и, насколько хватает глаз, уходят вдаль словно бы обкусанные края асфальта цвета жирного чернозёма, сразу за которыми песок перемешался с землёй и корявыми отвалами глины. То есть обочина как таковая отсутствует. Там же стоит переносной знак «Остановка запрещена». Ещё бы – съедешь случайно с асфальта – потом ещё долго не выберешься, даже в сухую погоду, а то и вовсе укатишься в кювет, больше напоминающий маленький овраг.

Делать нечего, и мы пускаемся в очередной пеший переход, слегка подавленные такой внезапной необходимостью. Однако всё своё мы сегодня отстояли с утра и на безнадёжный взмах Ольгиной руки рядом с нами встаёт старинный обшарпанный автобус. С превеликим воодушевлением узнаём, что нас готовы довезти до трассы Пермь-Екатеринбург и даже несколько дальше. Рядом с водителем мест никаких нет, но Оля наперекор всему, вцепившись в поручни, чтобы не загреметь тотчас же на трясущийся пол, минут десять перекрикивается с мужичком, остановившим столь необычный для нас транспорт. Потом, разведав краткую историю сего транспорта, оставляет эти неблагодарные попытки и усаживается на первое сиденье. Собственно, остальной автобус совершенно пуст, только на том же сиденье, куда присаживается Оля, смирно сидит белокурый ясноглазый мальчуган Ванечка – сын шофёра, тоже, кстати, светловолосого, с яркими глазами.

Пока Оля разговаривала с шофёром, я вольготно располагаюсь сразу за перегородкой водительской кабины и совершенно расслабляюсь, не пытаясь прислушаться к перекрикиванию впереди. Между тем Оля успела узнать немало интересного. Автобус едет не просто так, на нём возвращали в Осу из Калинино, а точнее, из Свято-Николаевского монастыря на Белой Горе, что неподалёку, большую группу то ли экскурсантов, то ли даже паломников. Монастырь этот весьма почитаем среди местного люда, подобно Троице-Сергиевой лавре под Москвой или Тихоновой пустыни у Калуги. Дальше Ольга органично переместилась к Ванечке в салон (удивительное название для пассажирского загона), который живыми блестящими глазами рассматривал пейзажи за окном и не обращал на нас никакого внимания.

Общительная жена моя, много лет работавшая с детьми, немедленно начинает разводить ребёнка на рассказы о себе, шевелит его и заразительно смеётся. Ваня с гордостью признаётся, что играет на саксофоне, потому что это «самый лучший инструмент», а учится в местной калининской школе искусств – есть, оказывается и такая! – и очень рад этому обстоятельству. Мы тоже искренне рады, что и в такой глубине России есть устроенные места, живя в которых, маленький человечек может развиваться, как того требует его натура, а не жестокая необходимость элементарного выживания.

Мы останавливаемся около одного из кафе, потому что-нибудь съесть было бы явно неплохо. Но ничего нас там не прельщает, а вот местные женщины, стоящие рядком и продающие домашние пироги, вызывают пристальный интерес. Пироги для такого места явно недёшевы – по семь и восемь рублей, но они того стоят! Говоря объективно, это лучшие пироги, что нам доводилось пробовать. Приправленные зеленью, перцем и другими пряностями и обжаренные явно на свежем масле, они насыщают нас до самого вечера. Глядя на наш аппетит, Ваня тоже достаёт провизию. Он начинает очищать варёное яйцо, отправляя скорлупу за окошко. Но встречный ветер силён, образуя воздушную подушку, и скорлупа настойчиво возвращается, смешно падая на ванину физиономию. Ваня жмурится, удивлённо негодует и упорствует в заблуждении, пока хохочущая Оля не подсказывает ему, что руку надо вытянуть в окно подальше и не просто разжать пальцы, но ещё и направить движение назад. Этот мальчуган кажется нам настолько родным, что нам не хочется с ним расставаться. Его отец тоже поглядывает на нас одобрительно и улыбается. Светлая семья. Ваня расстроен тем, что нам надо уходить и что-то даже, по-моему, желает нам на прощание.

- Ты обратил внимание: они часто произносили «однако»? – спрашивает меня жена, когда мы закончили обмениваться эмоциональными впечатлениями от попутчиков.

- Из чего следует, что мы добрались до Чукотского автономного округа, - резюмирую я.

Но замечание Ольги точно – это словечко постоянно проскальзывало в разговоре. Сибирь близится, однако…

Несмотря на границу областей – а как правило это сложные участки для автостопа – голосуем мы совсем недолго.

Молодой энергичный мужчина с удовольствием беседует с нами, рассказывает про свой край.

- Если вы хотите увидеть Россию и те достопримечательности, мимо которых проезжаете, то обязательно должны съездить в Кунгурские пещеры. Скоро мы будем проезжать поворот на Кунгур, а за Кунгуром есть пещеры, куда приезжает масса народа.

Мы узнаём про знаменитые пещеры, протяжённые на пять с половиной километров и насчитывающие почти шестьдесят гротов и столько же подземных озёр. От трассы это всего девять километров и соблазн велик. Но это – потерянный день, а едем мы слишком далеко, чтобы сворачивать в сторону. Мы с сожалением проезжаем мимо указателя на Кунгур и делаем заметку в памяти. Рано или поздно мы сюда приедем, как и на марийские озёра, как и в Нижний Новгород и Казань.

- Не хочу вас запугивать, но дальше начинается территория свердловской мафии, - сообщает водитель. – Это одна из самых сильных группировок в России. По ночам водители здесь вообще боятся ездить, особенно на дорогих машинах.

Мы отшучиваемся, но ощущение неприятное, как будто некто членистоногий мерзко хихикнул за спиной и затерялся в толпе. Всегда, стоит людям начать акцентировать внимание на этой теме, негласно подразумевая нас в качестве вероятных потерпевших, возникает эта унизительная скомканность в чувствах. Снисходительно объяснять, что мы очень духовные и что у нас правильное отношение к миру – как-то вызывающе, о таких вещах говорить не принято. Мир очень чуток ко всякого рода бахвальству и реагирует порой незамедлительно. Принимать же как должное правила этой отвратительной постыдный игры и соглашаться рассматривать себя в виде потенциальных жертв не хочется тем более. Лучше уж тогда не выезжать никуда из Москвы. А в Москве не выходить из квартиры.

- У нас есть один знакомый автостопщик, так он всю Африку изъездил и рассказывает по этому поводу интересные вещи, - вспоминаю я ведущего автостопщика Москвы Кротова и его истории. – Дескать, в Египте вам скажут, что в Эфиопии все европейцы умирают от голода и малярии, в Эфиопии, – что в Судане всех иностранцев принято съедать, в Судане, – что в Конго уже сорок лет идёт гражданская война и там восемнадцать миллионов противопехотных мин, которые расставлены как раз там, где обычно встают голосовать, в Конго объяснят, что в Чаде такие бактерии, что даже самолёты его облетают, потому что эти бактерии запрыгивают на самолёт и сгрызают его прямо в воздухе вместе с пассажирами…

Я перевожу дух; водитель посмеивается, тема криминала в нашей стране и беззащитности в ней граждан сама собой сходит на нет.

Мы высаживаемся у поворота на Орду. Мда-а, ничего не скажешь: непритязательное название для райцентра. И опять стоим, палимые нещадным зноем и пониманием того, что Екатеринбург – ого-го ещё где! Вообще этот город по мере приближения к нему всё вырастает и представляется вполне самостоятельным центром местной жизни, далёким от московских представлений и интересов. Он меньше Нижнего Новгорода, но значение его несравнимо больше. Всё-таки близость Москвы к Нижнему убавляет авторитет и значимость последнего.

Никак не удаётся изловить транзитную машину, на что я так надеялся в начале путешествия, приходится прыгать буквально от деревни к деревне. Вот и сейчас тормозит старый «Газик» с пассажирами на борту. Такие машины демократичны и останавливаются при наличии мест, а не при отсутствии пассажиров.

Вместе с нами неожиданно залезает полноватый парень с раскрасневшимся широким лицом. Пока мы останавливали машину, он шёл к повороту со стороны Орды и решил, видимо, не упускать случая.

Все эмоции в дальней дороге, как правило, более сдержаны и плавны, - здоровая психика таким образом защищается от перенасыщения неожиданными впечатлениями. Только поэтому я гляжу на него спокойно и изучающе. Парень одет в тренировочные байковые штаны и свитер, надетый поверх байковой же рубашки, застёгнутой почти на все пуговицы. Парень натуральным образом обтекает потом и шумно отдувается.

- Ну и жара! – выдавливает он, обмахиваясь пакетом.

- Да уж… - многозначительно хмыкает Оля.

Мне же важно узнать разгадку этого явления, постичь его истоки.

- А что ж ты так тепло одет, если жарко?

Невинный вопрос застаёт парня врасплох. Он теряется, пожимает плечами.

- Да я когда утром выходил, прохладно было, - находится он и неловко улыбается. – Потом я вот пуговицу расстегнул…

Он расстегнул пуговицу... Мамочки мои, я сейчас упаду! Время – два часа дня. Этот человек несколько часов шёл по полуденному тридцатиградусному пеклу, запакованный в шерстяные и байковые вещи. З а ч е м ?

- А что, потом снять нельзя было? – я даже не иронизирую, я заботливо расспрашиваю пациента.

- Да я как-то вышел и пошёл… - бормочет парень, - думал, продует…

Так. Он думал, что его продует. К о г о может продуть в т а к у ю погоду?!

- Сними ты с себя этот скафандр! – в сердцах говорю я ему. – Смотреть на тебя больно. Ты тепловой удар получишь и отвалишься, а не продует тебя.

- Раздевайся, раздевайся, - ласково подтверждает Оля.

Разрешение получено. Парень с облегчением отлепляет и сковыривает с себя намокший свитер. И даже расстёгивает на рубашке вторую пуговицу.

Я тихо содрогаюсь, пытаясь представить себя на месте этого человека. Он настолько боится своего тела, настолько не слышит и не понимает его, что мне на краткий миг становится нешуточно плохо. Я знаю, как много таких людей. Некоторые считают количество одёжек на себе признаком солидности, некоторые пунктуально следят за отметками в календаре, игнорируя реальную погоду, некоторые тщательно задраивают окна в автобусах и поездах, и тупо прея от духоты и испарений.

Это необъяснимое на первый взгляд стремление заковаться в глухой футляр с его привычной и от того такой милой затхлостью и застоем глубоко символично. Вдохновится ли такой человек пафосом беспредельного познания, устремит ли пытливый дух к последним тайнам мироздания, возрадуется ли своей сопричастности миру? Или будет бессмысленно жевать повседневную жвачку рутины, травоядно объявив её единственно достойной внимания? Чудовищно несоответствие уже между самими словами этих вопросов, тем паче оно велико между теми реалиями, которые эти слова отображают. Кому-то в радость простор и свежесть как таковые, кто-то скрывается от них в раковинах застёгнутой наглухо униформы, тихого растительного невежества, узколобого фанатизма… И слишком часто одно сопровождает другое, ибо всё в нашей жизни взаимосвязано и стоит потянуть за одно звено, как раскручивается логическая цепь взаимно подразумевающихся последствий.

Чудаковатого парня мы оставляем в покое – не к нему же в машину мы сели! Выясняем, кто тут есть кто. Оказывается, нас взяла семья с боевым товарищем главы семейства и они провожали сына в армию после военного училища. Распределили сына не куда-нибудь, а в Забайкальский военный округ, в Читу. Разговариваем мы преимущественно с пожилой женщиной, типичной офицерской женой, которая уже давно смирилась с тем, что её мужа всю жизнь бросали во все закоулки страны, но тихо печалующейся о том, что единственного сына настигает та же судьба.

- Мы уж думали хоть поближе распределят, - признаётся она, - потому что были разные варианты. А он сам взял и попросился именно в Читу. Он был там уже на стажировке, успел с офицерами познакомиться, ему там понравилось. «А что, - говорит, - везде люди живут, а места там отличные»… Понравилось ему там, значит. Он уж и нас успокаивал, дескать, не расстраивайтесь вы так, послужу там и в другое место переведут, да только когда это будет! И ушлют потом вообще куда-нибудь в Магадан, что нам-то тогда делать...

Большие глаза её грустнеют и заволакиваются слезами. Муж, сидящий спереди, чутко оборачивается. Он сам военный и, как мне кажется, чувствует сейчас себя виноватым перед женой. Сам уезжал и заставлял её мотаться вслед за ним по всей стране, а теперь и сына отправил. Может, сам он только сейчас в полной мере понимает печаль расставания.

Мы стараемся воплотиться в эту нехитрую честную жизнь, сгладить печаль. В одном из наших стихотворных сборников есть автор как раз из Читы – наш товарищ Костя Шлямов, и, подарив один сборничек на память, мы уверяем женщину, что мир наш тесен, а Чита не так уж и далеко, всё дело в том, как к расстоянию относиться.

Машина тем временем сворачивает с основной дороги и поезжает по объездной вокруг городка под названием Суксун. Хорошо, что я уже Кукуштан, о чём Оля периодически напоминает, и это название проходит мимо её живого внимания. Объездная представляет собой грунтовку-однополоску, завитую в маралий рог на уральских отрогах. Везде стоят ограничители скорости, да и без них ясно – самая безопасная здесь скорость – скорость пешехода. Навстречу ползут фуры, осторожно спускаясь по тридцатиградусному наклону и едва успевая разворачиваться на неожиданных поворотах. Непросто ехать и нам. Любая оплошность грозит здесь трагедией. Нам рассказывают, что после дождей летом или в другое время года тут вообще творится бог знает что. То и дело машины падают, не выдержав крена, перегораживают всю дорогу, которая довольно быстро запруживается. Приезжающие через несколько часов тягачи не могут пробиться к месту аварии и оттащить бедолагу. Образуются тромбы на несколько дней, покинуть которые зачастую просто невозможно. Трасса тогда перекрывается и хорошо, если непогода длится относительно недолго. Почему местные власти никак хотя бы не проложат асфальт, сказать сложно.

Дикое, красивое и неприветливое место.

На спуске лес немного расступается и можно увидеть лежащий в стороне Суксун. Дорога слегка выравнивается, когда соединяется с выездной трассой оттуда. А скоро снова разветвляется. Нам через речку Иргину налево, а семье направо, в Ключи.

Фото 9. Суксун.

На повороте стоит маленькое зданьице ДПС с облупленной штукатуркой, явно ещё советского периода, молодой гаишник в расстёгнутой рубашке с физиономией деревенского парня скучает в тенёчке на ящике и лузгает подсолнухи. Он именно не «семечки грызёт», а «лузгает подсолнухи». Изредка он встаёт, сутулясь, лениво приподнимает жезл, с усилием подносит руку к козырьку и начинает обыкновенный в таких случаях разговор. Распаренное безразличное лицо его выражает собой последнюю степень апатии. Правила здесь нарушаются часто, потому что кроме поворота тут ещё мост, к которому со стороны, противоположной той, откуда приехали мы, ведёт затяжной спуск, метров через триста скрывающийся в лесу. Ничего не подозревающие шофера невольно разгоняются на спуске в лесу, и стоит им появиться на опушке, как попадают под бдительный прицел измерителя скорости. Машин немного, но периодически из домика с облупившейся штукатуркой на подмогу молодому выходит второй, постарше и попредставительнее, то есть с животом. Тогда они скучают и поднимают жезлы вдвоём.

Место, между тем, в прочих отношениях замечательное. Двадцатиметровый мостик через речку Иргину невелик и приземист, а сама Иргина образует рядом с ним тихую заводь, отчего становится похожей на пруд. Нижний берег местами зарос ивняком и рогозом, а на другой стороне на тщательно скошенном лугу аккуратно посажены, словно грибы, стожки сена. Пологая пойма верхнего берега тянется вдаль, разделяемая на части густо-зелёными кустами. Небо отражается в воде чистейшей голубизной. Изгиб Иргины и пологая всхолмлённость, окружающая излучину, сообщают пейзажу особую живописность.

Фото 10. Река Иргина образует тихую заводь.

Мы стоим почти у моста, чтобы не нервировать гаишников, которые слоняются в десяти шагах от нас. Как-то почти сразу на том месте, где предположительно должно остановиться наше будущее средство передвижения, встаёт запылённая «Ауди». Вылезает озабоченный водитель. Оказывается, их трое – перегонщиков машин из Европы. По какой-то неведомой причине перед Суксуном один из них решил проехать через город, а два остальных – по объездной, где ехали и мы. Встретиться договорились на съезде дороги, ведущей из города, и окружной. Но прождали отбившегося там полчаса, теперь стоят здесь, а его всё не видать. Мужик мнётся и не знает, что делать. Выяснив у нас, не видели ли мы пропавшую машину, приметы которой он нам описывает, он теряет к нам интерес, погрузившись в досадливое недоумение. Я хочу пройти назад и голосовать, не обращая внимания на гаишников, хоть это и не лучший ход, но Оля начинает дёргать мужика, вступать с ним в беседу. Она буквально разводит его на беседу и слово за словом завоёвывает плацдарм в мыслях шофёра.

Мужик не то что против нас везти, он просто думает о другом. Но так как ситуация сомнительная и ничего толком придумать он не может, то нужен некто со стороны. Оля это чувствует и со свойственной только ей целеустремлённостью расширяет образовавшуюся трещину. Я отхожу, изображаю безразличие и незаинтересованность, чтобы не нарушать границы слишком уж явственно. В любом случае ясно, что уходить от ДПС нельзя – дальше начинаются сплошные горки.

Обхаживаемый Ольгой водитель переговаривается с коллегой из остановившейся за мостом второй машины – молодым рыжеватым пареньком, который говорит ломающимся юношеским голосом, что ждать не имеет смысла и надо ехать. Приняв решение и разделив его на двоих, наш водитель приободряется и сажает нас к себе.

Сия детективная история получает неожиданное и счастливое разрешение вскоре после нашего отправления. Оказывается, водитель третьей машины, обогнав намного своих приятелей и не найдя никого около условленного места, проехал несколько дальше и стоял преспокойно метрах в пятистах за мостиком, притулившись у обочины, всё то время, которое друзья его без пользы провели рядом с нами.

Я рад за нашего водителя, потому что встреча товарищей, друг друга искавших – это всегда здорово. Особенно, если речь идёт о совместной дороге по российской глубинке. Одновременно я радуюсь, что мы стояли некоторое время на месте и могли любоваться светящимся голубым зеркалом Иргины.

Ехать нам недолго – всего-то километров сорок, но для нас и это ладно. Тем более что едем мы в хорошей машине, где можем позволить себе расслабиться, не хватаясь за поручни и сиденье, рискуя слететь с оного на каждой ухабе. Три машины идут ровным треугольником, не сбавляя скорости, словно звено истребителей; я понимаю, насколько важно становится в далёком пути товарищеское чувство локтя.

Перегонщик везёт нас на пять километров за развязку, прямо в Ачит. Там он разворачивается и отправляется догонять ранее свернувших товарищей.

Мы встаём неподалёку от остановки, на которой местные алкаши продают грибы и ворованные огурцы. С другой стороны молодая женщина предлагает ягоды и мёд, выставив их на капот и крышу старого «Москвича». Алкаши, как люди бывалые, пытаются давать нам советы, как лучше останавливать машины, и мы отходим от них подальше.

Оля спрашивает у женщины, почём земляника, и умоляюще смотрит на меня. И что за манера просить в собственном доме?

Мы наслаждаемся крупными, спелыми ягодами. Это для нас первая в году земляника. Под Москвой она давно сошла, здесь же всё созревает позже. Потому что север.

Солнце клонится к закату, а мы склоняемся к тому, что ночевать придётся где-то здесь. Но удача улыбается нам и на этот раз. Неподалёку останавливается шикарная фура «Вольво» и Оля отправляется на переговоры. Случай достаточно редкий, но переговоры с водителем подобной машины оканчиваются успешно. Особенность той элитной части дальнобойщиков, что ездят на иномарках, заключается во всемерной заботе об их здоровье и безопасности, соответственно и контроль за такими машинами со стороны контролирующих органов более жёсток. Им запрещено ехать без часового отдыха более четырёх часов и более восьми часов в сутки вообще. Для этого у них в кабины вмонтированы самописцы, регистрирующие все остановки, время отдыха и скорость по трассе. Также гаишники следят внимательно за тем, чтобы в кабинах было максимум два человека, включая самого водителя, поэтому такие фургоны останавливаются достаточно редко, не говоря уж о том, что их тормозной путь составляет иной раз больше ста метров, а любому нормальному водителю будет отчаянно жаль тормозных колодок, если окажется, что какой-нибудь деятель остановил его для того, чтобы выйти через пять километров.

Этот, на «Вольво», остановился по собственной надобности, но Оля сумела втереться к нему в доверие.

- Может возьмёте нас с собой, а? – попросила она невинно, когда водитель обратил на неё внимание.

- Да мне нельзя двух сразу брать. Одного бы взял…

- А мы будем очень мягкие и пушистые! – заверила его нежно многоопытная жена моя, что было совершенно нелогично, но что, тем не менее, возымело действие.

Фуры-иномарки в самом деле машины элитные. После самосвалов отечественного производства в них можно по-настоящему расслабиться, что мы немедленно и делаем. Водителя зовут Алексеем, у него чуть седоватые гладкие волосы и слегка лукавое выражение лица с широко открытыми глазами, словно он постоянно говорит, разводя руками и пожимая плечами: «Люди, ну вы чего? Мы же взрослые люди, всё понимаем!..» Кроме этого, он в тельняшке. Из разговора с ним выясняем, что едет он не один, неподалёку ещё идут три машины. Изредка он переговаривается с ними по вмонтированной в панель управления рации, советуясь относительно дальнейшего пути. О конечном пункте он нам не говорит, и старательно уходит от этой темы, узнав, куда мы едем. То есть ясно даёт понять, что везти нас очень уж долго, возможно, ещё и завтра не собирается. С моей точки зрения проще об этом сказать прямо, но люди совершено необязательно должны вставать на мою точку зрения и делать то, что хочу от них я. Главное, что я понимаю его правильно.

Разговаривать с Алексеем приятно, он быстро схватывает суть сказанного другим человеком и живо откликается, если не сильно сосредоточен на дороге. А такое периодически происходит, потому что едем мы всё-таки по Уралу, путь и в наиболее пологих его местах. Особенное ощущение испытываешь, когда, легко, безо всякой натуги взобравшись на высокий холм, мощная машина по инерции начинает катиться по затяжному спуску, молча погромыхивая громадным кузовом и приседая упруго на рессорах. А ты сидишь и с высоты двухэтажного дома смотришь на тяжело проплывающие мимо перевалы.

Фото 11. Южный Урал.

Совершенно неожиданно Оля начинает беспрерывно меня перебивать, продолжая любую мою фразу и не давая мне возможность вставить хотя бы слово. Меня это очень раздражает и через некоторое время я замолкаю, предоставляя ей самолично решать коммуникационные вопросы. Ольгино красноречие впечатляет и Алексея. Когда мы проезжаем мимо очередного ДПС, возле которого ему приходится остановиться, он задёргивает её занавеской (а Оля за неимением места расположилась на лежаке) и напоминает о правилах, к которым могут придраться проверяющие.

- Так что ты разговаривай пока молча. Знаками, - доводит он до неё свою основную идею, опасаясь, видимо, что даже присутствие рядом гаишников её не остановит, но глаза его поблёскивают непроницаемым юмором.

После переговоров с другими водителями Алексей принимает решение останавливаться на ночь, не доезжая до Екатеринбурга. Потому что уже темнеет, до города ещё семьдесят километров, а будут ли места в тамошнем автопарке, неизвестно. Пока мы сидим в кабине, к нам подходит водитель другой машины и грубовато предлагает полить мне из канистры на какую-то тряпку. Канистра достаточно тяжёлая и с какими-то особенностями, поэтому часть воды проливается мимо.

- Ты чего, твою мать, нерусский что ли? – зло спрашивает подошедший и начинает делать всё самостоятельно.

С ещё меньшим успехом. От адекватной реакции меня удерживает только то, что я в машине его попутчика. А так и хочется сказать: «Не один я, видать, тут нерусский». Когда он отходит, Алексей неодобрительно замечает, что тип это весьма неприятный.

- У него и машина вся такая же, как он сам. И, кстати, он нерусский как раз и есть. С такими вот приходится работать. Стараешься просто внимания не обращать, иначе потом не отмоешься…

С этим мы совершенно согласны и прощаемся, отодвинув в сторону мысли о том, что завтра совместный проезд можно было бы и продолжить.

Оглядываемся. Кругом поля с лесами на горизонте, чистое небо с густо-оранжевым ровным закатом, а мы стоим рядом с «TIR-парком» и стандартной кафешкой. Ещё рядом пост ДПС, только вот он совсем нестандартный. Поначалу мы даже не верим глазам своим, настолько поразительно то, что мы лицезреем.

Пост ДПС представляет собой заботливо раскрашенный в бело-синие цвета трактор. Невероятно.

Поминутно оглядывая на такое чудо, словно опасаясь, что за нашими спинами оно исчезнет или просто уедет по делам, мы заходим в домик, где располагается кафе, и делаем заказ. В помещении никого больше нет и только когда мы уже приступаем к ужину, входит какой-то молодой парень и на правах завсегдатая начинает громкий разговор с сотрудницами. Причём разговор у них разворачивается абсолютно неаппетитный – про аварии, раздавленных людей и так далее.

- Молодой человек, кроме вас тут ещё люди находятся, и не всем приятно за едой слушать такие вещи, - прерывает его Ольга. – Если вам хочется поговорить на эту тему, подойдите хотя бы к стойке.

Такая вот у меня жена. Не только запретит делать что-либо, но и укажет пути реализации запрещённого в другом месте.

…После ужина мы идём сначала в одну сторону, потом понимаем, что до ближайшего леска достаточно далеко, а то, что мы приняли за таковой, оказывается кладбищем, и принимаем решение располагаться прямо на поле.

Звёзды сияют на безлунном небе всё ярче, кромка заката всё уменьшается, но его ровная полоса ещё кое-как освещает нашу дорогу, пока мы ломимся по весенней тракторной колее, ныне почти заросшей, по пояс обливаемые холодной влагой с колосьев. Ломимся мы не просто так – нас привлекает защитная лесополоса, очень, конечно, узенькая, но, так или иначе, защищающая от ветра.

Нам нешуточно холодно, да и ветер стихает лишь изредка. До Екатеринбурга мы не доехали, но жизнь прекрасна и за час езды до него. Мы ставим палатку, цокая зубами и согреваясь уже привычным недовольством, которое Ольга проявляет по поводу неуклюжести некоторых моих действий и одномоментно с полезным совмещаем приятное – любуемся одинокой сосной, кажущейся совершенно чёрной. Изломанные, растопыренные ветви её вплоть до отдельных иголок чётко прорисовываются на тёмно-оранжевом фоне заката. Вот-вот, кажется, молчаливо проскользит мимо неё Баба-Яга на ступе, а следом закашляет филин. Мы растворены в просторах мира, мы путешествуем вечность, мы никуда не торопимся, и наша единственная цель – вместить в себя поплотнее каждый приходящий момент. Отвлечённые заботы покинули нас, и давно лопнула нить вязкого напряжения. Всё хорошо.

к началу

продолжение

[обсудить статью]

 

Ваши комментарии к этой статье

 

№13 весна 2003 г дата публикации: 30.04.2003