Владимир Калуцкий,
член Союза писателей России
БАБУШКА НАДВОЕ СКАЗАЛА
Об этой загадочной книге я знал всегда. С детства предание о ней жили во мне наравне со сказками и я верил в книгу так же, как в Колобка и Царевну Лягушку. А ходячим образом её оставалась бабушка Варвара - высокая властная женщина с одним глазом. На селе у нас имя ей было - старуха Изергиль.
Память моя начинается с блеска золотых очков фельдшера Терентьевича. Он склонился над моей люлькой и смешно шевелит усами. Глаза мигают за толстыми стёклами и он гулко вещает:
- Корь, голуби мои. На ниточке сердечко удержалось. Страшное позади - мальчик переломил хворобу и веку ему теперь до ста лет!
Потом оборачивается через плечо к той, в ком дальше стану признавать бабушку, и спрашивает:
- Так, что ли, в твоей книге написано, Варвара Карловна?
Бабушка согнулась по другую сторону люльки. Чёрная книга при ней, водит пальцем по странице:
- Тонко прясть - долго жить… - Голос гулок и колюч.
- Так и я о том же! - Терентьевич отходит к окошку. Начинает набивать ручной машинкой табак в тонкую папиросную гильзу. Бабушка задёргивает пелены над моей люлькой.
- Спи.
И я засыпаю счастливый и почти здоровый с тем, чтобы память моя зацепилась за чёрную книгу уже в другом возрасте.
У нас в семье разброс по детям - двадцать лет . К тому времени старший,. Алексей, служил в Средней Азии. Шестьдесят восьмой год - наши войска вломились в Чехословакию, и воинская часть Алексея оказалась в Братиславе. Мама с ума сходила - там стреляют, а вестей оттуда - никаких. Сидим в хате, горюем.
На крюке под потолком - та же люлька, только в ней теперь не я, а младший брат - Саша. Вторая бабушка - Анна Ефремовна, забавляет Сашу. Тренькает погремушкой. Потом осторожно касается пальцем его стручика, нюхает палец и притворно-громко чихает:
- Крепок табачок у внучка!
На окно ложится мимолетная тень и входит бабушка Варвара. Молча садится на лавку с краю и раскрывает книгу. Гвоздём-пальцем почти царапает страницу:
- Написано: не спадет голова - будет и борода. Не ревите - ничего с солдатом не случится, до седых волос доживёт.
И той же тенью мимо окна уходит. Жила бабка Варвара не у нас, а у второго своего сына - Павла.
Уходит и бабушка Аня, уносит на руках Сашку. В нас, внуках, она души не чаяла. Я и вырос-то на печке у бабы Ани. Помню запах пересушенных валенок и невыветривыемый дух самосада. Каждое лето зелёные листья его лопушились за окном на громадной грядке. Через эту грядку мухи не перелетали - дохли в настоенном на самосаде воздухе. Мы с мамой долго сидим за столом, а потом в окно стучится тётя Оля - почтальонша наша. У неё письмо от Алексея - живого и не раненного.
На селе про книгу знали все. Но бабушка Варвара гаданием не занималась. Только если сама видела, что человеку плохо - брала книгу и шла помогать. Говорили, что попадание у неё безошибочное, даже что-то вроде поговорки ходило в округе: «Правда, как у бабки Варвары». Пацаны просили меня украсть книгу, а я даже в руках её никогда не держал. Видел - ну, чёрная, толстая. В ней рисунки и круги какие-то. Учитель истории Николай Фёдорович сказал, что вся это чертовщина к науке отношения никакого не имеет. Такая же чушь, как поповские выдумки о Боге.
Так я и думал. Раз у бабушки чёрная книга и крестик на шее - стало быть, она с чёртом и Богом заодно. Старуха Изергиль, одним словом.
Это её так первой наша руссовет назвала, Раиса Степановна Наказных. Шёл урок по биографии Горького, а тут бабушка стремительной своей поступью промчалась за окном к баптистам: там умирал их пресвитер. Вот Раиса Степановна и высказала, указав за окошко:
- Вылитая старуха Изергиль! Если бы жив был Алексей Максимович - он непременно свой образ списал бы с бабки Варвары.
Тогда я и невзлюбил Горького. Ещё мне не нравилось, что ему позволено было то, что в других порицалось. Раиса Степановна соловьём пела о нелёгкой жизни писателя, о том, что «он исходил всю Россию, пробовал заниматься множеством ремёсел». А я вспомнил, как неделю назад председатель колхоза Коркин кричал на моего брата Алексея: «Чего тебе на месте не сидится? Трактористом был, скотником, завклубом - тебе мало? Теперь в город уехать хочешь? Летун!»
«Значит, - думал я. - Горький был летуном и бродягой - это хорошо. А брату моему нету ходу из колхоза? Да попробовал бы тот Горький пожить в нашем селе - вряд ли написал про старуху Изергиль!»
Пытался я заговорить с бабушкой о книге. «Любопытной Варваре нос оторвали!» - отбрила меня бабушка. А дядя Павел, у какого она жила, как-то сказал:
- Книгу эту привёз из Крыма с войны наш прадед Платон Савич Железцов. Он там с адмиралом Истоминым Севастополь оборонял.
Дядька сходил в дом и вернулся к крыльцу с резной шкатулкой:
- Вот, - достал из шкатулки медаль тусклого металла на желтой ленточке, - его, Платона Савича.
Я взял медаль. «Не намъ, не намъ, но имени Твоему» - отчеканено на одной её стороне. Дядька добавил, что шкатулка и прочие документы фамилии бабушка Варвара хранит при чёрной книге.
- По той книге ещё и бабушка её читала будущее, и мать. И ни разу никто не ошибся! - закончил дядя Павел, унося шкатулку в темноту хаты.
Последний раз книгу целой я вдел в день смерти деда Емельяна - мужа бабушки Ани. Был жаркий летний день. В их небольшой хате набралось много народу. Хата в одну комнату - угол с окном отгорожен занавеской. Люди по эту сторону, баба Аня с умирающим - по ту. Там лежал на лавке дед, а в приземлённое окно заглядывали листья самосада. Тишина, и только слышны бабушкины причитания. Сейчас это вспоминается кощунством, но тогда, помню, я никак не мог понять лёгкого смятения в горнице. Муха жужжала под потолком и слышны были почти укоризненные слова бабушки:
- Емелька, Емелька, сам-то ты умер, а табак твой стои-и-т…
Бабка Варвара на это громко кашлянула и прочла по раскрытой на коленях книге:
- Не плач, тетеря, что вышла потеря.
И враз все зашевелилось, дёрнулась занавеска. Вышла бабушка Аня и вытерла под глазами:
- Кончился…
А вскоре, одна за другой, умерли и мои бабушки. Дядька Павел сказал, что шкатулку с книгой бабушка заранее увезла в село Солоти, под Валуйками, к своей младшей сестре. Дескать, и голову о том бить не стоит.
Отец тоже не добавил надежд:
- Там от книги одни обложки остались - рассказал он. - Бабка туда случайных листов напихала и только делала вид, что читает. Знаешь - её муж, а мой отец, Павел Христианович с Первой мировой самовольно ушёл, как армия распалась. А тут - гражданская война. Вот он на чердаке себе лежанку устроил, чтоб не мобилизовали. А мать хитрая была: придут красные: - Где военнообязанный Павел Железцов? Бабушка зыркнет на них, да ещё и накричит:
- Нехристи! Где-где..? Так ваши же только сегодня утром и забрали.
И те уходят восвояси.
Меняется власть - приходят белые. Опять мобилизация. Стучат к бабке на подворье: - Где вольноопределяющийся Павел Железцов?
- Где-где!.. Так ваши утром и увели. Нехристи.
А дед мышью сидел на чердаке. Но когда темнело, он опускался в хату. И тут бабка милостиво выкраивала ему ножницами из страниц заветной книги чистые поля и пространства между абзацами и рисунками на курево. А когда и этого не хватило - дед стал сворачивать цыгарки из целых страниц. Война шла несколько лет - вот так и искурил наш Павел Христианович заветную книгу. А ты уши развесил, лопушок!
- Но ведь она угадывала точно! - не сдавался я.
- Именно - угадывала, - согласился отец. - А насколько точно - так то бабушка надвое сказала! Шарлатанство всё это, правильно твой учитель истории говорит.
…и я смирился.
Жизнь так закрутила, что опомнился лишь пять лет назад на пороге пенсионного возраста, опять в своём селе. Без чинов и званий заканчивается жизнь. Всё как по Библии: домой не заявляются на белом коне - домой принято возвращаться в рубище. Словно вернулись ко мне и Терентьевич, и Раиса Степановна, и запах пересушенных валенок. На сельской улице с разбегу врезалась в меня девчушка, лет семи. Глянул на неё и понял - родня! - в глазу у девочки пятно табачного цвета. Это у нас фамильное по линии бабы Ани и деда Емельяна. Спросил, и - точно: своя, двоюродного брата внучка.
Обошёл глухую улицу с заколоченными домам. Постоял напротив ушедшей в землю, с проваленным чердаком, хаты дядя Павла. Это там докуривал таинственную книгу мой дед Павел Харитонович.
Чем чёрт не шутит!
Пролезаю сквозь крапиву, становлюсь на остов железной кровати и подтягиваюсь на руках. Чердак пронзают лезвия солнечных лучей, золотится встревоженная пыль, кучи присыпанных сизой золой школьных тетрадей и учебников. Чёрные крылья разодранной книги, битые граммофонные пластинки. Дунул на едва заметный пол слоем пыли кружок - медаль. Поднял. Отер. "Не намъ, не намъ,. но имени Твоему".
Вразброс листы бумаги старой пореформенной печати. Это у меня профессиональное - такое я вижу сквозь слой пыли.
«Кометы и падающiя звезды»… Ещё лист. «Таблицы арабской или магической кабалистки, предсказывающiе судьбу»… Вот страницы с глубокими вырезами по тесту - следы пагубной страсти деда-курильщика...
Так это же страницы знаменитой гадальной книги!
Мир перестал существовать для меня. Я до темноты елозил в пыли, собирая крупицы сакрального издания. И я нашёл всю книгу - постранично!
Потом ещё неделю я собирал её - листок к листочку, а потом съездил в Новый Оскол к знакомому переплётчику и опять заключил весь труд в его же обложки.
Теперь книга моя и у меня. Я, понятно, не чернокнижник, не гадатель. Я книге нисколько не верю.
Но только за те пять лет, что живу на хуторе, она ни разу не солгала. Поначалу я просто из любопытства пытался угадать по ней погоду на день. Попадание было в десятку.
Потом у здешнего фермера угнали трактор. Ради смеху заглянул в книгу. «Как ни вилять, а быть бычку на верёвочке», - ответила книга. Точно! - пропажа вернулась к вечеру.
Да много чего мне открыла книга. У людей - компьютеры - а я ухожу мыслью между тёртыми обложками мягкой телячьей кожи. И чем больше вникаю в страницы, - тем обширнее открываются горизонты.
Слушайте, а может, - это сумасшествие?
А разве компьютер - норма?
Книга на сей счёт говорит: «Не спрашивай - лучше будет».
Ваши комментарии к этой статье
№47 дата публикации: 15.09.2011