Ева Райт

 

СКАЗКИ ДЛЯ БЫВШИХ ДЕТЕЙ 

БАБКИНЫ СТРАСТИ

В один прекрасный день ступа приказала долго жить. Она раскололась на четыре части и, согласно современным нормативам, касающимся высокоскоростных перелётов, восстановлению не подлежала.

Бабка Яга с минуту погоревала возле служившего без малого пятьдесят лет средства перелётов и решила заменить его на новое, с наворотами. Однако в ответ на запрос по поводу получения ступы с активным гашением турбулентости её попросили повременить. В качестве комплимента от Центролеса ей вручили пригласительный билет на межгалактический конгресс летающей нечести и крошечный свёрток, к которому прилагалась инструкция. Водрузив на нос очки, бабка приготовилась обстоятельно изучить каждое её положение.

Однако инструкция оказалась краткой. Неукоснительно следуя лаконичным предписаниям, Бабка сначала крепко-накрепко загерметизировала окна и щели своей видавшей виды избы, а затем высыпала в печь напёрсточное количество порошка. Тут же в печи загудело-зашумело. Страшная сила вынесла огонь в печную трубу и, перевернув избушку вниз трубой, помчала её прочь от земли.

Потирая ушибленные места, Бабка ворчала:

- Ах, ты, безмозглость куриная, разбери тебя на косточки... Не могла потише стартовать...

- Рвё-ё-ё-т меня-а-а, - провыла в ответ избушка и ускорилась до второй космической скорости.

Когда избушка достигла третьей космической скорости, Бабка окончательно потеряла ориентиры. Сил на комментарии у неё уже не доставало.

Похоже, Яга на время потеряла сознание. Когда она очнулась, то обнаружила себя лежащей на полу - на куче своего нехитрого скарба. Избушка, между тем, стояла на твёрдой почве и почёсывала ногу об ногу, пытаясь унять зуд в слегка обожжённой в полёте коже. За окошком в воздухе горела лазерная надпись "Приветствуем космолетающих Бабок Ягушек!"

На конгресс Бабка прибыла последней. Основная программа к этому времени уже была завершена. Сейчас Ягушки демонстрировали друг другу искусство пилотажа на своих избушках, движимых космическим топливом.

- Надо же, нечисть ты крылатая! - восхищалась наша Бабка, глядя, как кувыркаются высоко в небе, исчезают и так же внезапно появляются её коллежанки.

На обратном пути, ещё до того, как загрузить печь остатком реактивного топлива, Бабка Яга приняла стаканчик мухоморной настойки. Она не видела, как поднаторевшая в летательном деле избушка, прежде чем перевернуться вверх тормашками, совершила красивый вираж. Она не страдала теперь от невесомости и была расслаблена до того, что даже пропустила момент приземления.

Первое, что бросилось ей в глаза при пробуждении, - восхищённая физиономия лешего, потрясающего свежим номером "Нечистополитена". Бородавки на его носу шевелись, заскорузлые пальцы с кривыми ногтями порхали в пространстве по удивительным траекториям.

- Ты только посмотри, - хрипел он, - как тебя тут.

Бабка присмотрелась к яркой глянцевой странице и увидела фото: страшную физиономию с вытаращенными глазами за окном маленькой невзрачной избушки на фоне цельносварных с убирающимися лапами избушек Ягушек-инопланетянок. "Ягушка-землянка учится летать", - гласила ироничная подпись под фотографией.

"Жаба" прыгнула на сердце Бабки и стала его давить: уж очень жалкой выглядело её изображение на фоне такого великолепия. Она подбежала к Лешему и попыталась вырвать у него журнал. Но Леший не дал.

Он выскочил в открытую дверь, и в следующее мгновение Бабка увидела его сидящим поодаль на пеньке. Разложив на коленях журнал, Леший гладил Бабкину фотографию, приговаривая:

- Ты - моя красавица. Ты - первая в нашем лесу Яга-астронавтка. Я горжусь тобой...

Его хриплая скороговорка была прервана визгливыми криками кикимор, сначала вразнобой, а затем стройным хором скандировавших:

- Слава, Бабке Ягушке - космолётчице! Слава, храброй землячке!..

Стоя в дверях переминающейся с ноги на ногу от удовольствия избушки, Бабка улыбалась:

- Надо же... - думала она. - Ценят... В следующий раз прикид избушке поменяю, себе макияж сделаю и...

Не откладывая дела в долгий ящик, она тут же послала мысленный запрос в Центролес:

- Прошу снабдить моё базовое летающее средство титановой оболочкой, антиревматоидной смазкой для куриных ног, чтобы они убирались при полёте, а также тренажером-имитатором невесомости. Желаю прославить наш лес.

Ответ не заставил себя ждать:

- Вы поставлены на очередь. Ваш номер 1281.

Ягушка почесала себя за ухом и подумала, что ещё не раз успеет помыть голову лешему, пристрожить кикимор и прокатиться в новой ступе перед логовом Кощея, который уж больно зазнался, с тех пор как побывал на земном симпозиуме бессмертных.

Знай наших!

 

БЕЗУМНЫЙ ДЕНЬ

Для завершения ремонта машины времени Викке требовалось приобрести, по крайней мере, ещё три детали. Они были дорогими и к тому же достать их было не просто. А пока Викка развлекался тем, что с помощью дубликатора, который, благо, не пострадал в последней передряге, создавал свои копии.

Виккины дублёры, как правило, были весьма трудолюбивыми. Он уже давно забыл, что такое готовка, стирка, уборка - за него всё делали другие Викки - его точные копии. Чтобы они не путались под ногами в его малогабаритной квартирке, он программировал их существование только на время выполнения ими очередного поручения.

Сегодня у Викки был праздник. Недостающие детали, наконец, заняли своё законное место в машине, чья неуклюжая конструкция, занимающая полкомнаты, уже полгода пылилась в ожидании нового старта. Викке захотелось как-то отметить это событие и он решил, что перед запуском аппарат нужно непременно очистить от пыли. Естественно, Викка не собирался горбатиться сам. Утомительную роль пылесборщика он предполагал доверить своему дублёру.

Радость переполняла Викку, и он решил не ограничиваться одним дублёром. Его весьма привлекала идея праздничного обеда. Также ему хотелось осуществить давно лелеемую им мечту: прыгнуть с парашютом. Когда трое отправились по своим делам, ему вдруг показалось забавным отправить четвёртого на рыбалку. Пятый должен был познакомиться с девушкой и попытаться заинтересовать её особой Викки. Впрочем, последнее, по-видимому из-за бездушия копий, никогда им не удавалось.

Приподнятость Виккиного настроения, похоже, передалась его дублёрам. Работая, они напевали или насвистывали бодрые маршевые мелодии. "Не кочегары мы, не плотники...", - заводил уборщик под монотонное завывание пылесоса, "летят перелётные птицы...", - отрывисто выкрикивал повар, энергично отбивая куриное филе. Сам Викка сидел у экрана монитора, фрагментарно отображавшего деятельность каждой Викка-копии. Не спеша потягивая мятный коктейль, он вскользь следил за дублёрами, с наслаждением обдумывая подробности первого после долгого перерыва путешествия.

Неприятности начались с того, что повар, очищая баклажаны, порезался острым ножом. Многословно высказывая своё неудовольствие, он оторвал Викку от приятного занятия, заставив перевязать ему палец. После этого из кухни раздавалось уже не бодрое пение, а ворчливые комментарии по поводу того, какой Викка плохой хозяин и как отвратительно оборудована у него кухня.

Вскоре квартиру наполнил едкий запах, который шёл от сгоревшего мотора пылесоса. Кашляя и задыхаясь, уборщик потребовал от Викки тряпки для пыли и пола. Запрограммированный на обязательное выполнение уборки, он должен был выполнять свои обязанности, что бы ни случилось.

Пока Викка разыскивал свои старые спортивные брюки, собираясь приспособить их под тряпку для мытья пола, на экране монитора происходили удивительные события. Его дублёр, посланный на поиски сговорчивых барышень, оперативно закадрил девушку и вёл её домой. Неожиданный звонок, заставил Викку отправиться открывать в дверь с тряпкой в руке. Картина "Не ждали" вряд ли могла передать бурю его эмоций при виде дублёра и полной неряшливого вида девушки с букетиком дешёвых полевых цветов. Представив Викку своим братом-близнецом, развязный дублёр, не сняв туфли, повёл девицу прямо на кухню, где потребовал у брата-повара ланч на две персоны.

Усаживаясь в кресло перед монитором, Викка напряжённо думал над причинами сегодняшних неудач. Ему казалось, что они могут быть вызваны заменой сгоревшей лазерной микросхемы аналогом, потом ему стало казаться, что он допустил какую-то ошибку в программировании... Погружённый в свои мысли, он не заметил, как мирный сюжет о рыбаке приобретает вовсе не мирное течение. Как резиновая лодка, прокушенная какой-то зубастой рыбиной, на середине реки идёт ко дну, и как бедолага-дублёр, бросив взятое напрокат имущество, вплавь добирается до берега.

Очередной звонок в дверь заставил Викку насторожиться. В его маленькой квартирке уже имелась шумная компания на кухне, раздражённый повар, громко стучащий утварью, и недовольный уборщик, борющийся со своими кровными врагами - пылью и мусором - с помощью таких несовершенных инструментов как тряпки.

Когда дверь отворилась, перед Виккой возникла его копия - злая и смертельно уставшая. Оставляя за собой мокрые следы, она последовала в спальню, откуда через несколько минут раздался её рыкающий храп. Викке уже не хотелось возвращаться на своё место. Он ходил взад-вперёд по коридору, с нетерпением поглядывая на часы: дублёры, чьё существование ограничивалось четырьмя часами, вот-вот должны были исчезнуть.

Настал долгожданный полдень, но к удивлению Викки облегчения не последовало. Его уши по-прежнему раздражали хохот, звон, громкое бурчание и оглушительный храп. Вдобавок ко всем имеющимся прелестям, после неудачного приземления с парашютом, в квартиру, страшно стоная, ввалилось последнее Виккино создание. Травмированного дублёра Викке пришлось усадить в своё кресло и затем каждые несколько минут менять холодные компрессы на его опухшей щиколотке.

Дабы хоть ненадолго отключиться от этого бедлама, Викка стал вслух как можно громче произносить буддистское "Ом!". Он не умел правильно басить и, тем не менее, вскоре почувствовал явное облегчение. "Это ведь я сам, - думал Викка, - не вполне уверенный в себе, легко раздражающийся и стремящийся к быстрым результатам. Я сам программирую свои неудачи, а потом страдаю от последствий их реализации. Вот и сейчас, опасаясь очередной неудачи, я оттягиваю время старта".

Последняя мысль раззадорила Викку. Уже не обращая внимания на обстановку, он почти бегом бросился к машине и стал уверенно включать тумблеры и кнопки, готовя её к старту. Ровный и уверенный звук правильно работающих механизмов придал Викке решимости. Он задраил дверь и нажал кнопку пуска.

Втягиваемый в глобальную воронку невременного поля, Викка улыбался: что бы не случилось там, куда он отправлялся, отныне он сам будет - принимать решения, исполнять назначенное и без страха отвечать за содеянное.

 

В ПРОСТРАНСТВЕ СВЕТА

Моим друзьям

В пространстве Света невозможно заблудиться,
куда бы ты ни направился, путь твой будет только к Свету.

 

Испытывая душевный кризис, я хватался за мало-малейшую возможность подняться со дна своей депрессии к высотам утраченного равновесия. Пожалуй, в любое другое время я бы не обратил внимания на чуднЫе россказни деда Лады, но теперь готов был ухватиться за любую спасительную соломинку.

- Как сейчас помню, - шамкал дед своим малозубым ртом, - когда был мальцом, сказывала однажды бабка моя, что аккурат через 80 лет в ночь апосля затмения луны... - дед отхлебнул из кружки большой глоток чаю и, одобрительно крякнув, продолжил экскурс в далёкое прошлое. - Так вот, об энтой ночи бабка-провидица сказала: «Пойдёшь на Чудь-гору и там, на ей, силу свою найдёшь».

Положив свою большую, натруженную за долгую жизнь руку на моё колено, дед Лада пристально посмотрел на меня:

- Доверяю я тебе. - Хочу взять тебя в провожатые, боюсь, сам не дойду.

- А когда идти-то?

- Сам посуди: назавтра затмение объявили, значит, к вечеру и приходи. Пока туда-сюда, глядишь, и луна покажется. Да не забудь амуницию подходящую собрать: фонарь какой-нибудь, горячее...

Слабо верилось в то, что старик одолеет трёхкилометровый подъём. Одетый в тяжёлый овчинный тулуп, он с трудом передвигался по неторному пути, заваленному снегом. Ровно через полчаса после начала движения в гору дед Лада, задыхаясь, прохрипел:

- Иди, сынок, дальше один. Вишь, чтобы взять силу, сила нужна.

Проводив старика до дому, я засомневался: возвращаться мне на гору или же отложить свой поход за бессмертием до лучших времён. Однако, припомнив, с каким неодобрением провожала нас моя жена, решил, что скорое возвращение объекта её осудительных настроений только подольёт масла в огонь.

Одолевая горный склон, я постоянно ощущал чьё-то присутствие. Но кроме соглядатая-луны, тревожившей своим светом мои и без того напряжённые нервы, кругом никого не было. В попытке хоть как-то облегчить своё тревожное состояние, я всяко-разно обругивал себя. И таким образом мне и адресату моего монолога, в конце концов, удалось одолеть трудный подъём. Ступив на указанную дедом Ладой территорию, я принялся исхаживать её, то и дело простирая руки к небу: «Господи, дай мне силу!» Эти просьбы оставались без ответа («чтобы взять силу, сила нужна»), и я без энтузиазма шагал дальше.

Рюкзак мой легчал, лишившись более половины запасённого провианта, в то время как решимость возвратиться в посёлок становилась всё весомей. Готовый попрощаться с Чудью, я воткнул свою палку в снег и воздел очи к её островерхим макушкам. Увиденное сбило меня с ног и швырнуло на снежное одеяло. Было от чего упасть! На отвесных стенах, в выбеленном снегом покрове, неведомый скульптор высек дивные, полные значения лики. Недвижные в своих чертах, они необычайно выразительно передавали живую игру эмоций. Здесь были страх и любовь, страдание и умиротворение... Вообразив, что молиться в этом театре эмоций негоже, я решил подойти к его актёрам поближе: авось они наведут меня на место силы.

Случилось так, что я залюбовался прекрасным женским лицом, полным любви и покоя, и, невольно подняв руку, осторожно провёл по нему сверху вниз. Тут же, словно маска совлечённая, барельеф осыпался, обнажив в гранитной стене зияющее отверстие. Мои колебания были недолгими: если анонс спектакля обещает любовь, то внутри горы непременно отыщется место, где она даёт своё представление. При слабой поддержке карманного фонаря, я не раз спотыкался в тесном проходе и даже однажды упал, прежде чем достиг желанной цели. Но она того стоила. Да что там! Зрелище, представшее пред моим изумлённым взором, превосходило всякие ожидания.

Всё видимое пространство было засажено по-весеннему цветущими деревьями. Яблоневые, вишнёвые, грушёвые... - они обращали свои белокипенные кроны к небесной дали. А там, в необъятном голубом просторе, словно блики света, мелькали быстрокрылые птицы, подхватывая на лету тончайшие лепестки, которые, вместо того, чтобы, кружась, ложиться на изумрудную зелень травы, вспархивали, притянутые светом солнца. А какие здесь были необычайные бабочки! Ромашки и ароматные гвоздики, колокольчики и душистые лилии служили прекрасными подмостками для их танца. Когда большая среброкрылая жемчужница опустилась на бледно-сиреневую ромашку, я не удержался и, сведя большой и указательный пальцы близко друг к другу, стал медленно приближать руку к бабочке. Но не успел я прикоснуться к тонкой пудре прихорошенных крыльев, как позади себя вдруг услышал полный сердечности голос.

- Маленький! - звал он. - Иди ко мне!

Не было сомнения, голос принадлежал моей матери. Мгновенно позабыв о бабочке, я обернулся. Молодое, почти юное лицо женщины излучало такую нежность, такую всепоглощающую любовь, что единственным мыслимым порывом было заключить её в объятия. И хотя я хорошо осознавал, что моя покойная матушка обликом и голосом вовсе не походила на фею весеннего сада, я ни на минуту не усомнился, что передо мной самое родное, самое любимое существо.

- Родной мой, - сказала мать, слегка отстраняя меня от себя, - я хочу сделать тебе подарок.

Подобно дирижёру, она выполнила левой, «сердечной» рукой плавный взмах и... всё, что было вокруг, вдруг исчезло, оставив вместо себя пространство, полное слепящего света. Глаза мои рефлекторно зажмурились, но уже вскоре по просьбе матери вынуждены были открыться.

- Вот, возьми, мой хороший, - вложила она в мои ладони большой стеклянный шар, внутри которого цвёл весенний сад, голубело небо, мелькали птицы и миниатюрная жемчужница продолжала охотиться за нектаром.

Принимая шар, я вопросительно посмотрел на мать.

- Каждый раз, когда ты согреешь её своим дыханием, сфера развернёт мир любви. Вот так, - и она подула на шар. - А когда сделаешь так, он вновь свернётся, - и по мановению её руки только что материализовавшийся сад опять превратился в прозрачную, полную чудес сферу.

Заглядевшись на чудесный дар, я не сразу заметил, что вокруг всё переменилось: пространство белого света исчезло, и атмосфера холодной ночи вновь вернула мне моё сиротство. Непрошенные слёзы навернулись на глаза, но тут же высохли в дыхании морозного ветра. По-прежнему светила луна, и в её свете циферблат часов обнаружил удивительную вещь: моё путешествие в пещеру заняло не более минуты. Что ж, это было мне на руку. Если так пойдёт дальше, то в эту ночь мне удастся совершить ещё немало открытий и, может даже, получить искомую силу.

Следующим объектом моего деятельного внимания стал образ мудреца. Я с сожалением разрушал великолепную снежную лепнину, извиняя себя тем, что попасть в пространство мудрости иначе нельзя. Очутившись в подземной обители, я пришёл в не меньшее восхищение, нежели в прежний раз. Там в далёком далеке виднелись величественные горы, фасад которых радовал небогатой, но весьма изыскано уснащавшей камни растительностью. В подробностях мне было дано увидеть маленькие искривлённые сосны и невысокие берёзки, ютящиеся на каменных выступах, разноцветные мхи и цепкие плети вечнозелёных плющей, и поверх этой колоритной композиции - прозрачные завесы небольших водопадов, чьи сладкозвучные речи побуждали без промедления выступить в путь по единственной имеющейся здесь дороге. Делая по ней первые шаги, я недоумевал, отчего могу видеть мельчайшие детали того, что находится от меня за многие километры. Ещё одной причиной моего недоумения было полное отсутствие видимости по обе стороны пути. Густой туман своей молочно-белой пеленой надежно скрывал другие подробности этого дивного мира.

- Похоже, другого пути нет, - подумал я и уже без колебаний продолжил путь по каменистому тракту в сторону гор.

Вначале меня ничто не тяготило. Дорога, хотя и была усеяна мелкими камнями, позволяла идти без особого напряжения и при этом любоваться горным пейзажем, который, неуловимо меняясь, с каждым днём становился всё краше. Пройдя значительное расстояние, я не приметил никаких подвижек: цель оставалась такой же недосягаемой, как и в начале пути.

- Если это путь мудрости, он не имеет конца. Какими бы привлекательными ни были его цели, идти к ним можно вечно.

Эта догадка, наверняка, огорчила бы меня, если бы не внезапные перемены, произошедшие на фоне далёких гор. Там, в конце пути, я вдруг увидел мужскую фигуру, которая, показавшись в отдалении, мгновение спустя уже предстояла предо мной, наполняя всё моё существо трепетом восторга и величайшей почтительности. Как и подобало мудрецу, его облик сочетал силы любви и глубокой сознательности. В его статной фигуре, задрапированной свободно ниспадающей бело-голубой материей, читалось большое внутреннее достоинство и мощь водителя.

- Сын мой, - обратился ко мне мудрец, - я хочу подарить тебе путь - дорогу, по которой ты можешь прийти к себе внутреннему. А через себя и ко мне. Моя любовь к тебе беспредельна, так же как и моё ожидание твоего прозрения и преображения.

- Отец, - начал было я благодарственную речь, но, задохнувшись от прилива блаженства, сумел только выдавить из себя, - отец, я люблю тебя...

Восторжённо-радостный, я заворожено следил, как мой кумир взмахом руки превратил пространство мудрости в шар и, продемонстрировав его способность разворачиваться и вновь сжиматься, бережно передал его мне.

Встреча с морозной ночью быстро охладила мои эмоции. Пряча шар отца за пазуху, рядом с тем, что вручила мне мать, я утешил себя:

- Ничего-ничего, прошла всего какая-то минута, я ещё многое успею познать и пережить.

Однако прежде мне довелось изрядно побороться с затягивающим в свои цепкие тенета белым покровом горы. Больше часа обходил я подножие скал вершинного гребня в надежде отыскать подходящую личину - символ мира, в котором я мог бы получить столь же чудесные переживания, как и в двух предыдущих. Но, увы, глаза, глядевшие на меня с ледяных барельефов, не горели огнём любви или мудрости. Они были печальными или задумчивыми, полными скорби или бесконечной усталости. Следовало поторопиться с выбором. Ночь неумолимо шла к завершению и тем ежемгновенно отнимала уникальную возможность непосредственного познавания - сокровища, зачастую недоступного простым смертным.

Наконец, я принял решение. Избрав наиболее сложное отображение человеческих проблемных состояний, я убрал снежную маску и храбро двинулся по мрачному, узкому коридору, завершив свой недолгий поход в довольно невесёлой местности. На каменистом грунте обширной, выцветшей под лучами палящего солнца пустыни я увидел группы людей, которые лежали и сидели, стояли и бродили взад-вперёд. Состояние крайней озабоченности не позволяло им заметить меня, распознать путь близкого освобождения. Мне захотелось утешить горюющих, заставить радоваться хмурых, я жаждал услышать детский смех и ласку в женских голосах. И тогда я достал из своего тайника шар любви и подул на него. Едва моё дыхание коснулось волшебной сферы, как тут же обитатели этого печального мира оказались в благоухающем саду, под живительной сенью раскидистых крон. Освежающее дыхание лёгкого ветра, изумительный вкус родниковой воды помогли оздоровить настроения угнетённого человечества. Тем не менее, среди радующихся детей рода человеческого я обнаружил глубоко задумавшихся - тех, в ком ласка материнской любви не уменьшила жажды познания. И тогда поверх мира любви я поспешил развернуть мир мудрости. Мои опасения не оправдались: три мира не имели пересечения. Да-да, я не оговорился. Помимо двух пространств, развёрнутых мной, здесь, в этой дивной реальности, сохранилось и третье - безграничная пустыня, всё ещё удерживающая в своих немилосердных объятиях страждущих.

- Чуден мир твой, Господи, - подумал я, наблюдая, как люди из пустыни и редкие одиночки из райского сада перешли на путь, ведущий к мудрости и любви. - Нужно ли мне сказать что-то в пользу движения по пути познания или его огненный магнетизм сам укажет им верное направление?

Покуда я раздумывал, в воздухе, прямо над головами пришедших в мир мудрости зажглись-заискрились бело-голубые огоньки. Стоило протянуть руку, и тотчас же, подобно доверчивой птичке, огонёк опускался на ладонь. Как его следовало использовать, никто не знал. Одни прикладывали его к больному месту, другие - к голове, третьи - к сердцу. Как бы там ни было, все они получали изрядный заряд воодушевления. Я тоже почувствовал, что внутри меня разгорается волнующий огонь, уходит усталость, и за спиной будто растут крылья. Жажда беспредельного познания овладела мной. На диво, сейчас меня не удручали необходимость повторения уже пройденного пути и перспектива отсутствия скорых результатов. Решимость - мою и моих сопутников - поддерживала выданная авансом энергия высшей мудрости.

Сменялись восходы и закаты, и я, не без душевной боли, замечал, как редеет наш, поначалу единодушный, отряд. Разногласия, рождаемые сомнениями, необходимость для продолжения движения вожжения огней духа, побуждали путников тайно или явно уходить в сторону. Исчезнувшие в густом тумане вскоре появлялись в вылинявших декорациях безрадостной пустыни.

- Отступивший с пути мудрости погружается в неведение, продолжая рассеивать свои энергии в среде привычных человеческих заблуждений, - этот невесёлый вывод я сделал, когда обнаружил, что лишь трое моих бывших спутников сумели возвратиться в сад любви, который, подобно миру мудрости, уже удалился на значительное расстояние от юдоли человеческих страданий.

- Непросто будет теперь возжаждавшим прекрасных откровений добраться до лучших миров.

- Это точно, - подтвердил Лар, сидевший у меня на закорках.

У юноши одна нога была короче другой, в пути он быстро уставал, и потому время от времени приходилось нести его на плечах. Другую мою попутчицу - очаровательную Елну - я нередко поддерживал морально. Услышав о людях из нижнего мира, она неизменно огорчалась, жалея убогих. Она считала себя ни в чём не превосходящей этих бедняг и даже стеснялась того, что в отличие от них, перед ней простираются прекрасное будущее и определённый путь, тогда как они обречены на тяжкие страдания.

- Елночка, ты - настоящее сокровище, - не уставал повторять я, когда моя молодая спутница в очередной раз гасла при мысли о бывших товарищах. - Песни, которые ты поёшь, наполняют все миры красотой и радостью, и, если их зов не побуждает несчастных подняться выше, это их выбор.

О праве выбирать мы нередко собеседовали с Ларом. Случалось, он заводил разговор о том, что перейти снизу вверх - из худшей в лучшую жизнь - можно и не совсем по своей воле.

- Давай, Арик, кричать им, что здесь им будет гораздо лучше. Люди легко поддаются на уговоры и быстренько скакнут сюда.

- Взгляни на мои седины, дружище. Каждый волосок впитал знание о том, что насилие не способно привести к красоте. Только знание и растущее чувство любви прокладывают дорогу к совершенному.

С той же настойчивостью, с которой Лар, хромая, одолевал немалые расстояния, он изыскивал возможности осчастливить страждущих:

- Если насилие не годится, тогда нам нужно спуститься вниз и учить их. Обучение - та же пропаганда, только под видом свободно преподносимых знаний.

Бормоча себе под нос строки будущей песни, Елна на минуту отвлеклась, чтобы заметить:

- Кто же из нас достоин учить, если мы и сами далеки от совершенства? Когда несовершенный учит, получается пропаганда. По-настоящему обучить может только совершенный.

Эти слова нашей «птахи» звонкоголосой живо напомнили мне о неприятных моментах: когда уверенность в том, что безошибочно следуешь к совершенному, вдруг сменяется мыслями о собственном ничтожестве и иллюзорности далёких целей. Где ты, страна мудрости отца? Когда я достигну твоих вершин и склонюсь в восхищении перед твоим великим владыкой?

Всякий раз, попадая в ямы уныния, я рисковал провалиться всё глубже и глубже, но двое моих друзей не позволяли мне насладиться свободным падением.

- Слушай Арик, бросай ныть, - задирал меня Лар. Глядя на меня снизу вверх, он как бы напоминал мне, что не он меня, а я его, физически убогого, должен подбадривать. Мне становилось стыдно, но и с этой позиции Лар умел снять меня с меткостью заправского снайпера:

- Мы идём? Идём. Мы стараемся очистить мышление? Стараемся. Мы наполняем сердца только достойными чувствами? Да! Так чего же ныть? Кто-то, и вправду, раньше нас добрался до гор, но тут уже как кто сумел...

- Слабое утешение, - думал я, но все же старался приободриться.

Любое уныние, допущенное нами, провоцировало коварный туман, царивший по бокам дороги. Не сдерживаемый ясностью мысли и эмоций, он расползался как угодно далеко, скрывая от нас и дорогу, и вдохновляющий пейзаж, и даже друг друга. Последнее, как мы считали, было, вообще, недопустимо. Кто же, как не друг, поддержит на нелёгком пути?

... дорога в СВЕТ - длинна и нелегка,

но, если рядом - друг, всё - по плечу.

В минуту злую, вот - моя рука

и жизнь моя! Возьми. Я так хочу.*

- пела наша любимая Елночка, и туман понемногу отступал.

Удивительное дело, когда было особенно плохо, она умела самоотверженно поднять упавшее знамя нашего похода и показать путь. Именно ей, в обход наших умствований, удавалось обеспечить наилучшие условия движения, особенным образом подчёркивая красоту привлекающей нас цели.

Однажды на рассвете наша «птаха» воскликнула полным восторга голосом: «Послушайте, послушайте! Слушайте все мою песню!»

Ты - уже не птенец, твои Крылья сильны

и испытаны взлётами жизни земной!

прогони же последние сладкие сны,

ощути Два Лазурных Луча за спиной!

 

Не промедли! Ты лишь на мгновение - здесь!

Не промедли! Упущенный миг - не вернуть...

слышишь крик журавлей? Это Знак! Это Весть!

Завершается путь. ... начинается ПУТЬ! *

Моё сердце, застигнутое огненной волной, забилось так часто, как никогда в жизни. Однако мучительный жар в теле с лихвой окупался высшей степенью восторга, рождавшегося каждой клеточкой тела. Наверное, и Лар испытывал нечто подобное: его рот приоткрылся, а взор широко распахнутых глаз был полон блаженства. Сама птаха... О! Взглянув в сторону Елны, я живо замахал руками, призывая друзей увидеть то, что видел сам.

Всё вокруг поразительным образом изменилось. Сейчас мы пребывали в стране наших устремлений - у подножия гор, чьи заснеженные вершины празднично сияли в лучах утреннего солнца. Сейчас на пиках-близнецах наши глаза могли разглядеть... о чудо! две величественные фигуры - матери и отца. Любимые, они были так прекрасны!

Растущий восторг оторвал нас от земли и понёс вверх, к ногам владык. Приблизившись, мы услышали указ: «Владейте!» Его стрела пронзила сердца, зажгла в них серебряное пламя всеобъемлемости. Казалось, теперь они вместили все миры - со всеми радостями и горестями - и могли отзываться любовью на каждый зов. Только любовью...

Уже светало, когда я подошёл к окраине посёлка. Свет, озарявший меня изнутри, преображал окружающее в образы восхитительной новизны. Я не уставал миловаться нарождающейся лазурью неба со щедрой подмалевкой розовым - знамением ещё скрытого горизонтом солнца. Прелесть свежего снежного покрова наводила меня на мысль об изначальной чистоте всякого божьего творения. Чистота - неотъемлемое свойство огня духа, превосходящего красотой все видимые формы. И, прозревая его во всём, я был пленён очарованием открывающегося мне мира.

Я шёл по улицам поселка и не узнавал их. Стало ли тому причиной ликование моего сердца или... ? Вот и дома моего на его прежнем месте не было, вместо него...

- Арик, иди к нам! - позвали меня с другого конца улицы. Я не припомнил, чтобы там жили мои друзья, но лучшего выхода, чем пойти на зов и разрешить недоумение, у меня не было.

- Арик, душа моя, как же я тебе рада!

- А я как рад!

Елна? Лар? Не может быть! Но, присмотревшись, под покровами зимней одежды, я признал своих дорогих друзей.

- Арик, мы только что сюда попали! Даже не знаем как. А ты?

Я уже не был тем прежним Ариком, который жил по законам логики. Теперь я принадлежал миру любви, который всегда дарил только лучшие возможности.

- Пойдёмте, - позвал я друзей и повёл туда, где жил прежде.

Дверь нам открыл ещё не старый седовласый мужчина. Его не удивило наше раннее появление. Напротив, он был нам рад:

- Добро пожаловать в Чудьгород. Меня зовут Верий.

В необжитом ещё доме сесть было некуда. И так, стоя посреди светлой горницы, мы услышали множество поразительных вещей, которые поведал нам Верий - глава чудской общины:

- Чудьгород - поселение для новых людей. Такие посёлки постепенно появятся на всей территории нашей страны. Но пока жителями первого города-общины могут стать лишь идущие по пути Света.

- А где мы будем жить? - спешно поинтересовался практичный Лар.

- Где выберете. Пустых домов много.

Мы не верили своим ушам, это была настоящая сказка.

- Ребята, это так круто! - не переставал восторгаться Лар, пока мы ходили в поисках наиболее удобного для нас жилья. - Будем жить вместе! Вокруг - только самые нормальные люди!

- Думаю, и работа у нас будет интересная, - заметил я.

- Дорогие мои - тихо и настойчиво обратилась к нам Елна, - главное, что у нас теперь будет духовный учитель. Это так прекрасно...

Чуткое сердце нашей «птахи» верно почуяло душевную красоту и силу встреченного нами человека. В её глазах стояли слёзы, но взор, полный светлой надежды, стремился в небесную даль, прозревая прекрасное будущее:

Сердцем - к Сердцу, рядом встанем,

ощущая Сердца жар!

Только - ВМЕСТЕ - мы, земляне,

сможем мир преображать!

 

Мощный Огнь Сердечных токов

- СВЕТ ЛЮБВИ - рассеет тьму!

Мы изменим мир жестокий

- ВМЕСТЕ - СВЕТ послав ему!

 

Сердцем - к Сердцу, миру светим,

Друга чувствуя Крыло!

Мы, земляне - СВЕТА дети!

ВРЕМЯ СВЕТА - в мир - ПРИШЛО! *

____________________

* Стихотворения Е.Туркка.

 

ЕЩЁ ДО УТРА

- Ну, как живёшь, подруга? - в вопросе сидевшей напротив женщины сквозила неуверенность, которая словно в дрожащей воде отражала чувство вины. Её немного опущенная голова, взгляд, украдкой скользивший по собеседнице, лишь подчёркивали смущённое состояние её души.

- Хорошо живу, - улыбнулась Яна.

Луч искренней, снимающей преграды улыбки коснулся Анны, зажигая в ней надежду избавиться от отягощающей совесть неприятной ноши.

- Как же «хорошо», Танечка? От матери твоей слышала, что семейная жизнь у тебя не сложилась, - оживилась она.

Яна не спешила с ответом. Не то чтобы ей вдруг захотелось представить декорацию своей жизни в более выгодном свете, но, скорее, её правдивый ответ для убедительности нуждался в особых словах, понятных отвыкшей от общения с ней подруге.

- И верно, не сложилось. Живём теперь порознь. Но не одной семейной жизнью сердце согревается. Вспомни, когда ты и Ольга на парней заглядывались, у меня интерес к другому был.

- Да уж, - покачала головой Анна, - ты у нас всё летала...

Из комнаты, соседствующей с кухней, послышалось всхлипывание.

- Неужто разбудили? - встрепенулась она и, быстро вскочив на ноги, поспешила в детскую.

- Дитя малое, - про себя вздохнула Яна.

Тосковала ли она о том, что не имела деток, как Анна, у которой их было четверо, или же вспомнила о чём-то прошедшем, было не разобрать. Однако выражение мимолетной грусти на её лице скоро сменилось маской глубокой задумчивости: события двадцатилетней давности, покоившиеся с миром в клетке памяти, вдруг затрепетали вспугнутой птицей, заставив присмотреться к ним, прислушаться к их сказу.

Яна, тогда ещё Татьяна, а чаще всего Танечка, два семилетия своей жизни прожила относительно безбедно в знающей согласие немногодетной семье. На пятнадцатом году, однако, этому спокойствию пришёл конец.

Как-то ночью привиделось засыпавшей Тане, будто она летит. Короткий полёт внезапно сменился остановкой и после почти мгновенной внутренней борьбы - вверх или вниз? - завершился стремительным возвращением в тело, которое сильно вздрогнуло, заставив часто забиться сердце. Ничего такого, что бы поражало воображение, в этом сне не было. Скорее всего, «неудачный полёт» ушёл бы из памяти, если бы со временем ситуация не повторилась. Как и в первый раз, в «пункте перехода», где решалось, сумеет ли она сконцентрировать внутреннюю силу для продолжения полёта, ей не удалось собраться и она, испытав немалое разочарование, «упала» в своё растревоженное резким пробуждением тело. Сложно было вспомнить, как и когда в ней созрело острое желание преодолеть сковывающую её неуверенность и прорвать границу миров, но однажды это случилось. Едва задержавшись на «кордоне», Татьяна, нисколько не раздумывая, рванула вверх...

Мир, в котором очутилась девочка, был слепяще светел. Поначалу он даже показался ей бесцветным нагромождением бесформенных кристаллов. Позже сама собой появилась перспектива, и Таня рассмотрела некое подобие холмистой местности, деревья и кустарники на ней и, главное, поняла, что стоило напрячь воображение, и монотонность, происходившая от того, что множество живых оттенков, играя, складывались в единый цвет, разрушалась, уступая место радующей сердце красоте. Девочка с упоением пила нектар новых насладительных ощущений и далеко не сразу заметила высокую фигуру в серебрящемся зелёно-синем одеянии. Светлый ореол, окружавший незнакомца, создавал эффект светящегося кокона, не позволяя в деталях разглядеть черты его лица. Татьяну охватило глубокое волнение, когда звук, исходящий из кокона, завибрировал чёткой, понятной ей речью:

- Ну, вот ты и дома.

То, что говорил человек «сотканный из света», казалось необычным и неожиданным, однако же принималось девочкой как давно забытое, а теперь счастливо обретённое, знание:

- Вот ты и дома. Здесь, на нашей планете, я - твой Учитель, ты - моя ученица. Ответь, согласна ли ты продолжать учиться, поднимаясь от земли?

- Согласна, конечно согласна! - захлебнулась волной восторга Татьяна.

- Найди в себе силы прийти в другой раз. А сейчас иди с миром...

Её восторженность не угасла и после пробуждения, да и потом мысль о посещении чудного мира и Учителе согревала грудь так, как бывает, когда приходит ответ на твою молитву. И потому каждый отход ко сну связывался с ожиданием причащения к этому источнику лучших мыслей и чувств. Даром, что планета была иной, в наставлениях Учителя она постоянно получала то, что представляло полезную основу жизни на земле:

- Жизнь строится любовью, всё иное её разрушает. Стремись касаться того, что вызывает в тебе любовь, и отходи от всего, что её угашает. Если гасителей нельзя избежать, ищи убежища в мысленной связи со мной.

- Ищи знаний, которые помогут растить в тебе свет любви, держись людей - носителей этого света. Ищи случая разделить полученное с нуждающимися. Не скупись в отдаче, но, раздавая, знай меру.

- Иди по жизни без опаски. Помни, что всякое жизненное задание тебе по силам и правильно исполненное послужит ко благу. Залогом его безошибочного исполнения всегда будет сердечное сосредоточение на моём образе.

Желание поделиться своей радостью, богатством новых необычайных впечатлений одолевало Таню после каждого посещения иного мира. Поверили бы её рассказу мама или отец? Вряд ли. Она и так слыла в их доме фантазёркой, невыгодно отличаясь своей непрактичностью от старшего брата, который за три года пребывания в городе успел окончить техникум, жениться, найти хорошо оплачиваемую работу и даже «родить» двойню. Прозвучи её признание на исповеди, куда она время от времени ходила, не исключено, что отец Даниил обозначил бы её контакт с миром Света как «бесовское наваждение». Оставалось попробовать осчастливить сказочно прекрасными историями подруг: Анну и Ольгу. Связанные обещанием никому не передавать Татьяниных секретов, они, и в самом деле, слушали её рассказы как заворожённые. Конечно, спроси их поначалу, правда ли то, о чём с таким воодушевлением рассказывает подруга, каждая из них, прежде чем ответить, ещё бы подумала. Но со временем, замечая новую гамму чувств на Танином лице - нежданные переходы от бьющей через край радости к нежной задумчивости, - девочки стали утверждаться в правдоподобии её историй.

- Без малого двадцать лет прошло, а мне до сих пор совестно за то, что мы сделали, - прервал воспоминания голос Анны. Теперь она хлопотала у плиты спиной к гостье, что придавало ей смелость шаг за шагом двигаться в направлении признания своей вины.

- Скажи, пожалуйста, кто из вас придумал проверить меня?

- Ольга наша... - тут Анна как-то неловко дёрнула рукой, припечатав край ладони к горячему противню. Охая и приговаривая «нашла меня расплата», она немедля стала смазывать ожог чем-то остро пахнущим и маслянистым.

Эти причитания и проворство движений напомнили Татьяне тот день, когда маленькая черноглазая Анечка, теребя подругу за рукав, упрашивала: «Возьми, ну пожалуйста, возьми нас с собой!» Вспомнила Яна и те проблемы, которые враз обрушились на неё, когда она согласилась: следует ли спросить разрешения Учителя; как сделать так, чтобы подойдя к тонкой границе между бодрствованием и сном, скооперироваться с девочками и взлететь совместно; и наконец, как провести ночь в одном месте. Однако последнее оказалось самым простым, ночевка на сеновале в одну из тёплых летних ночей была разрешена всеми родителями безоговорочно.

Осознавая взятую на себя ответственность, Танечка старалась изо всех сил. Напряжение её души было, по-видимому, так велико, что, подобно мощному магниту, привлекло к её покинувшей физическое тело тонкой сущности тонкие тела подруг. И хотя возле себя она не видела ни Аню, ни Олю, её не оставляло ощущение, что девочки где-то рядом. Мимолётная удовлетворённость сменилась некоторым разочарованием, когда в «пункте перехода» она потеряла Олю. Зато приземлившись на «своей» планете, Татьяна возликовала: с ней рядом стояла немного испуганная Анечка и широко распахнутыми глазами глядела на мир красоты. Когда поодаль на холме появился Учитель, повеяло тревогой. В этом мире, где всем правила мысль, ничего не стоило приблизиться к нему на любое желаемое расстояние, однако, как ни старалась, стронуться с места Таня не смогла. «Учитель сердится», - от этой мысли на глаза навернулись слёзы. Но что-то не давало им пролиться. Когда надо, Учитель бывал строг. Вот и сейчас девочки услышали лишь краткое «идите с миром», после чего мгновенно очутились в тесных объятиях матери-земли.

Когда горячие ватрушки, распространяя аромат ванилина, заняли своё место на кухонном столе, когда острота жжения сменилась ноющей болью, Анна вернулась к прерванному разговору:

- Скажи, ты меня простила?

- Тебя-то за что?

Из горла Анны вырвалось слабое подобие стона:

- Стыдно сказать: ни единым словом тебя не защитила... А раз молчала, значит предала. Скажешь, не так?

Яна покачала головой:

- И хорошо, что молчала. Открой ты рот, и тебя бы прогнали вместе со мной. Кто бы потом твою мать-инвалида досматривал?..

Ножом, отсекающим всё лишнее, нежизнеспособное, прошлись последние слова по сердцу Анны. Испытывая боль и облегчение одновременно, она спросила:

- А Ольгу смогла простить?

- Я не в обиде на неё.

- Да брось ты! - в голосе Анны сквозило сомнение.

Она подула на руку, чтобы утишить досаждавшую ей боль и посмотрела на Яну: во взгляде подруги, который неизменно выражал спокойствие и ласку, сейчас появилось жалостливое выражение - так обычно смотрят на болеющих малышей матери.

- Господи, да что же это такое? - пробормотала Анна и, демонстративно размахивая обожжённой рукой, выбралась из-за стола. Ей не хотелось, чтобы Татьяна заметила её слёзы. Совсем как тогда, в далёкую пору их юности, когда, прощаясь, она отворачивала от подруги своё заплаканное лицо.

После неудачного полёта у Анны вдруг проявились способности к рисованию. Она писала взахлёб - картину за картиной. Фантасмагорические пейзажи вызывали у окружающих неоднозначную реакцию: у матери - одобрение, у односельчан, чаще всего, насмешку, а у подруги Ольги - зависть. Ревнуя девочек к их, пусть и нелестной, инаковости, она не преминула распустить слухи о том, что они не совсем нормальны, а, может быть, и вовсе ведьмы... Когда россказни о подругах дошли до отца Даниила, на исповеди он понудил Ольгу дать подробный отчёт о фантазиях Татьяны и делах Анны, после чего недвусмысленно заявил, что видит во всём этом «происки лукавого». Отказавшись каяться в несотворённом грехе, Таня вызвала тем немалый гнев односельчан. Чтобы уберечь дочь от следствий их нетерпимости, родители отправили её к брату в город. Анне же пришлось выдержать прилюдную порку от матери и ею же произведённое сожжение злополучных картин во дворе дома.

- Жаль, картины твои мама спалила, - посетовала Яна, потирая виски. То ли оттого, что на кухне было жарко, а, может, от невесёлых воспоминаний у неё разболелась голова.

- Что ты! - вдруг рассмеялась Анна. - Это она так, две штуки в костёр бросила, чтобы дураков успокоить, остальные до сих пор на чердаке валяются.

- Правда?! - обрадовалась Яна.

- Правда-правда! - закивала подруга. И пока, подтверждая первоначальную мысль, длилось это движение, яркая улыбка постепенно стала угасать и, в конце концов, стёрлась с лица.

- Перестали писаться картины, и радость ушла...

- А муж, а деточки? Я же видела, как ты на них смотришь, с какой любовью...

- Это другое...

- Думаю, что всё одно. Любовь заставляет творца творить. Художника писать картины, мать с любовью воспитывать своих детей.

Анна судорожно вздохнула, непрошенные слёзы снова наворачивались на глаза:

- А я вот думала, что как предала тебя, так и пропал мой дар художника...

- Ничего у тебя никуда не пропало, просто одно выражение любви претворилось в другое.

Тут Анна снова подхватилась с места, чтобы обнять подругу.

- Хорошая ты моя, - говорила она, всхлипывая, - какой ты мне груз с души сегодня сняла!

- Ой, а давай Ольку позовём! - отстранилась она от Яны, но заглянув ей в глаза, тут же опомнилась: - Боже, что я мелю?! Тоже мне выдумала, Ольгу звать...

- Позови, если хочешь, - погладила её по руке Яна. Её неторопливые движения были спокойными, а глаза, все так же, светились состраданием.

- Позови, - повторила она, - прощения у неё попросим...

- У неё-то за что?! - изумилась Анна.

- За то, что искусили её, в гордости своей не разделили с ней ласку мира высшего.

- Господи, это мы-то гордые! - выронила из рук Анна телефонную трубку, из которой уже доносился голос Ольги.

Было уже за полночь, когда привлечённая обещанием невероятного сюрприза, на пороге кухни появилась третья подруга. Её модная одежда и умеренный, умело выполненный макияж подчёркивали то, как уверенно она идёт по жизни, однако таящаяся в теле напряжённость хищника, готового к прыжку, и горькая складка у рта обнаруживали преследующий её страх и нереализованность. С усмешкой взглянув на непочатую бутылку вина на столе, Ольга достала из сумки сигарету и жадно затянулась:

- Что, ждёте, каяться начну?

- Посмотреть на тебя захотели, узнать, чем живёшь, - улыбнулась ей Яна.

- Ты присядь, присядь, - подставила ей табуретку хозяйка.

Но Ольга не сдвинулась с места. Будто бы полностью сосредоточившись на вдыхании ядовитого дыма, она продолжала курить. Докурив длинную дамскую сигарету до конца, она загасила окурок в подставленном ей Анной чайном блюдце:

- Всё у меня есть: и магазин универсальный, и муж богатый, и сын - умник. Вот только вашего прощения мне не хватает!

- Оленька, а как же медицина? Ты ведь врачом стать мечтала... - в голосе Яны сквозили сочувственные нотки.

- Кесарю-кесарево, а слесарю-слесарево... Ты сама-то продолжаешь общаться со своим Богом?

Яна поднялась на ноги и подошла к взволнованной подруге:

- В мире светлом бываю теперь не так часто, как раньше, но связи с Учителем не прерываю. Несу его слово людям, в особенности тем, кто нуждается в утешении. Я как приехала в город, так с тех пор в социальной службе работаю, со стариками да инвалидами.

- Трогательно. Очень, - сдержанно заметила Ольга.

- Оля, театра нам твоего не надо. Уходи! - вдруг не выдержала Анна. Не переставая дуть на ожог, здоровой рукой она стала подталкивать Ольгу к выходу.

- Дай хоть ватрушку в дорогу. Идти далеко, время скоротаю, - как-то невесело иронизировала та.

- Вот приготовила тебе целый пакет - хоть все сразу съешь. Бери и иди с миром...

Вместо того, чтобы направиться к выходу, Ольга вдруг остановилась и порывисто обернувшись, поглядела на Яну:

- Прямо как твой Учитель: «Идите с миром!» Может, ещё и благословите, матушки?

Лицо говорившей раскраснелось, её возмущённый разум, отвергающий естественное тяготение сердца к милости и примирению, заставлял без оглядки бросаться в омут надуманных переживаний. Яна взяла подругу за руку:

- Все мы, живущие, получаем родительское благословение свыше. Никто его не лишён - во всякое время, во всяком своём положении. Оленька, постарайся почувствовать ласку и любовь от тех, кто ведёт нас, и будет тебе облегчение и направление в жизни. А мы с Аннушкой прощения твоего просим, что не сумели обласкать тебя тогда и сейчас, смягчить скорбь в твоём сердце.

Высвободив руку, Ольга направилась к выходу.

- Ты хоть бы спасибо сказала! - вдогонку ей крикнула Анна.

Откуда-то из коридора послышался тяжёлый вздох и подозрительное сопение.

- Простила, - прошептала Яна.

- Простила ли? - задумалась Анна. И без всякого перехода послала мысль уже по другому руслу. «Завтра, - думала она, - нужно полезть на чердак, найти кисти. Краски, чай, засохли... Похоже, так пересыхает в нас творчество, когда мы не прощаем».

- Сами себе запруды ставим, - сказала она вслух. - Завтра воскресенье, пойду у всех прощения попрошу, кого обидела или на кого сама была в обиде.

- Себя не забудь, - тихо подсказала ей Яна.

- С себя любимой и начну, - засмеялась Аннушка. Когда скрипнула входная дверь и в коридоре вновь послышался стук каблуков Ольгиных сапог, она подмигнула Яне:

- Похоже, будет с кем по душам поговорить... ещё до утра.

 

ЗАВОДНЫЕ БАРАШКИ

Заводные барашки весь день паслись на лугу, собирая солнечный свет. А вечером отдавали его, освещая пространство около дома. Но главной их прелестью было то, что, насытившись светом звёзд, они рассказывали истории: чаще всего бессмысленные, и гораздо реже - обладающие смыслом. Лишь благодаря тому, что они предсказывали непогоду, отец терпел эти шумные создания, которые целый день мотались по лугу, пугая настоящих овец.

Барашки были подарены тётушкой, когда Алес исполнилось шесть лет. Выгружая их из повозки, тётушка многозначительно заметила:

- Когда-нибудь, девочка, они принесут тебе откровение от солнечного бога.

И Алес старательно вслушивалась в ежевечернюю болтовню барашков, опасаясь пропустить то волшебное мгновение, когда они заговорят о главном.

Жизнь Алес текла своим чередом, пока в один прекрасный день с гор не спустился юноша в пастушеской одежде. Увидев необычных, сверкающих на солнце искусственной шерстью быстроногих созданий, он поинтересовался: зачем при таком обилии отличных живых барашков Алес понадобилось обзаводиться их жалким подобием. На что Алес ответила откровенно, описав все замечательные свойства своих любимцев. Она умолчала только об одном - о том, что уже десять лет ждёт от них обещанного откровения.

Юноша-пастух, который очень приглянулся Алес, позвал её с собой в далёкие странствия, обещая всячески охранять её от невзгод и дарить радость совместного пути. Алес была не против, но когда представила, что ей придётся расстаться со своими заводными барашками и она никогда не получит весть от солнечного бога, отказалась. Не один вечер потом провела она в грустных воспоминаниях о встрече с чудесным юношей, утешаясь милым блеянием своих всегдашних вечерних собеседников.

Настал день, когда у Алес остался всего один барашек. Два других безнадежно испортились и теперь ютились в сарае в ожидании третьего, чтобы позже быть с почестями погребёнными в самом прекрасном месте сада - под яблоней.

Последний барашек уже не бегал. Простояв целый день на солнце, в вечерний час он слабо светился и старался, как мог, развлечь свою постаревшую на тридцать лет хозяйку. Так же как в детстве, Алес внимательно прислушивалась к его путанным речам, пытаясь уловить крупицы смысла. И вот однажды в поток его повествования затесался вопрос, за которым последовала пауза: барашек ожидал ответа.

- Помнишь ли ты юношу, который пришёл сюда, когда тебе было шестнадцать? - спросил он у хозяйки.

- Помню, - с печальной улыбкой ответила Алес.

- Так вот это был солнечный бог.

Изумлённая, Алес не могла промолвить ни слова. Тогда барашек продолжил:

- Помнишь ли главные слова, сказанные им тогда?

Алес была в отчаянии: она пропустила в своей жизни что-то очень важное. Опустившись на колени перед барашком, она посмотрела в его угасающие глаза и прошептала:

- Не помню.

А затем уловила еле слышное:

- Пойдём со мной.

Это были последние слова последнего заводного барашка, после которых он уже не мог ни светиться, ни разговаривать.

"Весть пришла слишком поздно!" - стучало у Алес в висках.

Возможно, она бы и провела остаток дней своих в горьких сожалениях, если бы так прилежно не прислушивалась к своим барашкам - носителям звёздных откровений. Она вспомнила, что время тугой спиралью уходит в будущее, и догнать того, кто ушёл вперёд, можно, совершив прыжок между отдельными витками.

Алес собралась с мыслями и, с силой потянув ленту времени на себя... прыгнула.

Солнечный бог был по-прежнему юн, но неузнаваемо строг.

- Я пришла, дорогой - сказала ему Алес.

Но он даже не улыбнулся в ответ.

- Ты опоздала, - холодно заметил он.

Тогда Алес сказала:

- Я понимаю, что теперь не смогу делить с тобой совместный труд и радость. Однако я готова на любые жертвы, только бы служить тебе.

Вердикт солнечного бога, возможно, кому-то показался бы безжалостным, но Алес обрадовалась, когда услышала:

- Я принимаю твою готовность служить. Ты станешь моим вестником.

И он превратил Алес в заводного барашка, отправив её вместе с двумя другими на ферму к одной маленькой девочке.

 

ЗАПАХ КОФЕ В ПОСТЕЛЬ

Ада попросила шофёра высадить её за квартал от дома. Волны восторга распирали грудь, взмывая вверх расслабляли большой красивый рот, заставляя его расплываться в улыбке. Всё, что попадало в поле её зрения, улыбалось в ответ: прохожие, шедшие навстречу, лица людей с обложек книг в витрине книжного магазина, продавец с синей лейкой в руке за стеклом цветочной лавки, манекены, демонстрирующие лучшие образцы белья... Она чувствовала себя бесконечно счастливой. Отныне фирма принадлежала ей!

Хотелось немедленно – восторжённо и взахлёб - делиться победительными настроениями. Так, чтобы в ответ не плохо скрываемая зависть или раболепное восхищение, а глаз, без искажений отражающий огни её победы, поток чувств, наполняющий и без того полную чашу её впечатлений. Где найти того, кому можно было бы довериться без оглядки?

В глаза вдруг ударил солнечный зайчик. Ада отвернула голову, радуясь этому приветному знаку. И тут же иного рода вспышка заставила её остановиться: удивительно живой и доброжелательный взгляд мужского манекена. Разве может быть такое, чтобы неживое застывшее лицо могло так чудесно глядеть? Мыслимо ли, чтобы пластмассовая кукла в серых трикотажных шортиках и такой же невыразительной футболке могла подарить то самое сочувственное внимание, о котором только что мечталось Аде?

Ада решительно открыла дверь в магазин. Мелодично звякнул колокольчик над головой. Навстречу ей, широко шагая, уже шёл молодой мужчина в безукоризненно белой рубашке.

- Здравствуйте! Чего бы Вы хотели?

Аде было весело, она чуть не взорвалась смехом, когда представила физиономию продавца после её слов.

- Манекен! Тот, в сером белье!

- Серое белье - такое, как на манекене?

- Да нет, же, - топнула ногой Ада. - Весь манекен целиком.

Продавец застыл в недоумении. Как и ожидалось, лицо у него было преглупое.

- Позовите заведующего, быстренько! - возбуждённо похохатывая, приказала она.

Когда в чистеньком зальчике появился заведующий, он, после долгих препирательств, согласился продать Аде манекен за кругленькую сумму. А чтобы как-то компенсировать этот явный перебор, без устали осыпал её комплиментами и весьма демонстративно руководил организацией доставки товара на дом.

Стоило Аде избавиться от посторонних глаз, как она тут же позволила себе расслабиться. Сбросив туфли на шпильках и порядком осточертевший деловой костюм, она забралась в кресло с ногами и принялась болтать - свободно, откровенно - как говорят обычно в состоянии сильного опьянения:

- Господи, как ты мил. Представляю, если бы ты был живым... Такой нежный, внимательный, заботливый... У меня есть всё. Нет только отзыва... отклика... сочувствия... Как было бы славно, если бы ты предупреждал мои желания... Боже мой, как ты мне улыбаешься... Я тебя уже почти что люблю...

Последняя реплика была произнесена с закрытыми глазами - Ада засыпала.

Пробуждение было странным: затекли ноги, болела шея. Однако сейчас Аду более всего тревожил удивительно сильный запах свежеприготовленного кофе и... отсутствие манекена на прежнем месте. Отдалённый звон чашки о блюдце заставил её вскочить и быстрыми, прихрамывающими шагами ринуться на одоление пространства между комнатой и кухней, чтобы в конце дистанции остановиться и оторопело наблюдать, как стройный блондин в тонком сером белье умело управляется с немудрёной задачей приготовления лёгкого завтрака.

- Ты уже проснулась, дорогая?

Приятный тенор мягко вошёл в ухо, мгновенно трансформируя пережитую тревогу в восхитительное осознание сбывшейся мечты. Сладостная полнота жизни наступала в сей же час, и для этого не требовалось больше никаких дополнительных усилий...

Своего мужчину Ада назвала Манек. Милый и сообразительный, преданный до самозабвения, он стал её постоянным спутником - верной тенью на работе и дома. Едва появившись, он подарил ей сорок дней и ночей сплошного, безупречного счастья.

День сорок первый ознаменовался первым омрачением.

Вечером, спешно собираясь на чрезвычайно важное для неё мероприятие Ада обнаружила, что её возлюбленный не способен к быстроте и решительности действий. По его версии рубашки, галстуки, запонки никак не хотели гармонически сочетаться, составив более-менее презентабельный ансамбль. Не скрывая своего раздражения по поводу его нерасторопности, Ада принялась одевать его сама. Манек выслушивал резкие упрёки в свой адрес молча. Растерянная улыбка не сходила с его лица до самого окончания процесса распекания-одевания.

- Ну вот, теперь ты похож на человека, - констатировала Ада, отстраняясь от молодого человека.

Отступив от него на шаг, она осмотрела его с ног до головы. Перед ней вместо живого теплого человека стоял... бездушный холодный манекен.

В первые несколько минут Ада вопила. Заливаясь слезами, она сдирала с возлюбленного одежду, пытаясь растирать его твёрдые, словно окаменевшие, мышцы. Когда тщетность её усилий стала очевидной, она устало опустилась на пол и, судорожно вздыхая, заговорила. Поток её речи состоял из обвинений в свой адрес и попыток самооправдания, время от времени перемежающихся молитвами.

Не сразу её глаза, застланные слезами, смогли распознать едва уловимые приметы пробуждения любимого. Не сразу она смогла ответить на его вопрос: что с ней случилось. А когда первая улыбка озарила её перепачканное косметикой лицо, она с несвойственной ей кротостью пустилась в пространные и обстоятельные объяснения.

Как ни странно, в этот вечер, хотя и с опозданием, они сумели посетить то самое важное мероприятие. Уверенность и быстрота действий Манека при сборах теперь были настолько очевидными, что Ада втайне забеспокоилась: не является ли это признаком разительной перемены в нём, не охладеет ли он к ней после своего столбняка. Однако вскоре она убедилась, что изменения коснулись лишь тех черт его характера, по поводу которых она недавно выказывала неудовольствие.

Благодатное свойство памяти, притупляющее давно прошедший жизненный негатив, существует наряду с другим - коварным - её свойством: скорым забвением полезных жизненных уроков. Очередной приступ недовольства случился с Адой после вечеринки, на которой какой-то подвыпивший тип неоднократно приставал к ней с предложением потанцевать. Раздражённая испорченным вечером, по дороге домой она выговаривала Манеку за его неумение давать решительный отпор любым домогательствам, за его интеллигентскую привычку ограничиваться словесными сентенциями по отношению к наглецам.

У ярко освещённой витрины какого-то кафе Аде неожиданно пришлось остановиться: её молчаливый спутник внезапно потерял возможность двигаться. Мертвенность его тела, холодность его позы манекена приводили Аду в замешательство. Как поступить? Как скрыть неправдоподобную нелепость этой ситуации от любопытных глаз, наблюдающих за ними из-за стёкол?

Ада с содроганием обняла того, кто ещё недавно грел её теплом своего трогательного сочувствия, а сейчас никак не реагировал на её растущее беспокойство:

- Я знаю, ты отойдёшь. Я верю, - горячо шептала она, прижавшись лбом к его плечу. - Я, конечно, сволочь. Я снова обидела тебя. Но и ты хорош...

Трудно сказать, для убедительности ли спектакля или в порыве отчаяния, Ада периодически целовала мокрое от её дыхания лицо любимого, изредка прижимаясь губами к его неподатливым холодным устам. Украдкой поглядывая на часы, она с нетерпением считала минуты до того времени, когда ему положено было "оттаять". Однако по прошествии означенного срока изменений не последовало, и Ада стала тоскливо перебирать возможные варианты: оставить Манека беспомощно стоять на улице под моросящим дождём или вызвать грузовое такси или подождать ещё...

Любимый пришёл в себя, как и в прошлый раз, совершенно неожиданно. Решительно подхватив окоченевшую Аду под белы руки, он торопливо повёл-поволок её домой. Правда, у подъезда им пришлось задержаться. Какие-то молодчики, увидев в пошатывающейся, промокшей паре источник лёгкой добычи, стали требовать денег.

- Отдай им деньги, ради Бога, - попросила своего спутника ослабевшая от пережитого Ада.

Но тот заговорил с вымогателями в жёсткой, вовсе не присущей ему манере. А когда его попытались ударить, сумел мастерски отразить удар. Расшвыряв троих нападавших, он провел дрожащую Аду в подъезд, приговаривая:

- Не нужно бояться, дорогая. Я - твоя постоянная защита, я - твоя скала.

Ада сообразила, что её "пиление" и на этот раз сработало. Она получила мужчину улучшенного, близкого к идеалу, качества! Поэтому, когда невзначай она сорвалась в третий раз, к обычной боязни потерять любимого примешались весьма практические соображения: преобразовать его слабости в противоположные им сильные качества.

Лекцию о необходимости развития гибкости и целеустремлённости Манеку пришлось выслушать, находясь в состоянии ступора в кладовой офиса, сразу после того как он провалил переговоры с женщиной-менеджером, в которых ему отводилась ключевая роль. Нельзя утверждать, что последовавшие вслед за первой подобные лекции организовывались Адой нарочно. Напротив. Отметив "положительный" эффект от своих нападок, она попросту перестала контролировать свои эмоции, обездвиживая возлюбленного всякий раз, когда считала его поведение некорректным. Таким образом она научила его отстаивать своё мнение, быть хладнокровным, идти на компромисс, не поступаясь своими принципами, и некоторым другим важным для "идеального" мужчины вещам.

На двести шестьдесят первый день их совместной жизни случилось непредвиденное. Ада застукала Манека... целующим руку секретарше.

"Да, можно быть любезным! Да, можно слегка пофлиртовать! Но нельзя же быть таким болваном, чтобы делать это у дверей начальницы! Нельзя же..." Ада самозабвенно кричала, не обращая внимания на то, что её слушают подчинённые, на то, что вопреки сложившейся практике тот, на кого изливался её гнев, остаётся подвижным и теплым.

- Пожалуйста, пройдёмте в кабинет, - прервал её излияния Манек, уводя вдруг растерявшуюся Аду прочь от любопытствующих глаз.

Глоток воды, поток прохлады от кондиционера помогли ей немного успокоиться. Предваряя нежелательные расспросы, Манек заговорил первый:

- Сейчас я попрошу тебя помолчать и выслушать то, что, возможно, поможет тебе измениться к лучшему.

Его наставительный тон удивил Аду больше, нежели содержание речи.

- Я желаю тебе научиться направлять своё недовольство на себя; переделывать себя, а не окружающих, - глаза Манека сверкали огнём подлинного вдохновения. - Я очень благодарен тебе за то, что ты вдохнула в меня жизнь и превратила в полноценного человека - в того, кто сам научился любить, кто не довольствуется лишь тем, чтобы любили его.

Он перевёл дыхание и заговорил снова:

- Ты настолько усовершенствовала меня (и я искренне благодарен тебе), что такая прекрасная девушка как Эвелина смогла обратить на меня внимание и полюбить. Я не мог не ответить ей взаимностью.

Последние слова были произнесены в присутствии Эвелины, имевшей смелость появиться в кабинете без спроса. То что она увидела там, заставило её без сил опуститься на стул: начальница с искажённым от страдания лицом стояла посреди комнаты в позе витринного манекена.

- Господи, что теперь с ней будет? - прошептала девушка.

- Не беспокойся, - обнял её за плечи Манек, - это ненадолго. Пожелаем Аде, чтобы она как можно быстрее пришла в себя и стала более терпимой.

- Когда она очнётся, она, наверное, выгонит нас... - задумалась Эвелина.

- Я мечтаю отправиться куда-нибудь автостопом... Я так мало видел... Мне всего-навсего девять лунных месяцев.

- А я всегда мечтала о таком человеке... как ты... И чтобы утром запах кофе... в постель.

Ада попросила шофера высадить её за квартал от дома. Проходя мимо витрины бельевого магазина, она слабо усмехнулась. Как оказывается мало нужно для счастья: любимый человек рядом и запах свежезаваренного кофе по утрам. Может, и ей стоит попробовать довольствоваться малым? Продолжая грустно улыбаться, она вошла в магазин и потребовала от девушки-продавца, чтобы ей продали мужской манекен с витрины - жгучего брюнета в ярких пляжных шортах...

 

ЗАПРЕДЕЛЬНАЯ ЛАСКА

- Принесёшь запредельную ласку.

- Принесу.

- Ни перед чем не остановишься.

- Не остановлюсь.

- Поклянись.

- Клянусь.

Саяна вышел из дворца. Стеклянные ступени горели огнём, полнясь закатным ализариновым светом, оседавшим в глубине сгустками цвета бычьей крови.

- Пойдём, - похлопал он по широкому плечу низкорослого угрюмого человека.

- Что, опять - "иди туда - не знаю куда"? - проворчал угрюмый.

- Хуже, Диан. Теперь ещё и "принеси то - не знаю что". Скажи, что может означать "запредельная ласка"?

Диан сердито сплюнул себе под ноги.

- По запредельным штучкам у нас дурочка спец. Пойдём у неё узнаем.

- Пойдём, - машинально повторил Саяна и обернулся: сейчас ступени дворца показались ему чёрными, а сам дворец гиперболизировано огромным склепом.

Дурочка сидела на крыльце, любуясь закатом. У её ног лежал козлик, а на руках, свернувшись клубочком - белый котёнок.

- Смотрите, - обращалась к ним девочка, - там, на солнышке, огненный козлик играет с огненным котёнком. Солнечный песочек лёгонький. Когда они бегут по нему, он отрывается и летит далеко от солнышка. Каждый длинный лучик - прыжок солнечного козлика, каждый короткий - тамошнего котёнка.

- Эй, дурочка, знаешь, где искать запредельную ласку? - приблизился к ней Диан.

- Сами не найдёте.

- Тогда собирайся, покажешь!

- Я уже собранная, - улыбнулась девочка. - Вот только козлику верёвочку на шею привяжу, а котёнка в корзинку посажу.

- И не вздумай зверинец с собой тащить! - погрозил ей Диан.

- Без них не пойду, - спокойно заметила девочка и полезла в карман фартука за веревкой.

 

* * *

- Послушай, Диан, третий час идём, а ты всё "дурочка" да "дурочка" - уши вянут. Давай её по имени звать.

- Дурочка, как тебя звать-то? - брезгливо морщась, поинтересовался Диан.

- Дурочка, - простодушно ответила девочка. - Так все зовут.

- Мы будем звать тебя... - задумался Саяна и замолчал, вглядываясь в водоворот ночной темноты, постепенно втянувший в свою воронку остатки дневного света. - Огонёк...

- Тоже мне, сопливый огонёк, - хмыкнул Диан.

- Огонёк, говорю, впереди! - прикрикнул на него Саяна.

 

* * *

Внутри гостевого домика было вдоволь мест, где можно было уединиться и отдохнуть.

- Как миленько! - обрадовалась девочка, отворяя дверь в маленькую опрятную комнату. - Здесь будет хорошо козлику и котёночку. Она поставила корзинку на мягкий коврик и, свернувшись калачиком, прилегла рядом.

- Слушай, как тебя там? Дурочка... или Огонёк. Ты что, на полу собираешься спать?

- Здесь удобно. Сюда упадёт первый луч солнца. Он согреет меня своим поцелуем и, может быть, шепнёт, где искать запредельную ласку. Кто, кроме солнца, умеет так приветить всякого, обращённого к нему лицом?

 

* * *

- Давай, Огонёк, колись. Что тебе наговорило солнце?

- Сначала животненьких накормить нужно, - отвечала девочка, поглаживая малышей по спинкам.

Диан знал, что раздражаться с утра - плохой знак, однако торопливо поедая белую, зелёную и розовую снедь, он с нетерпением поглядывал в сторону девочки, которая из рук кормила козлика и любовалась лакающим из блюдца котёнком. Вдобавок, его выводили из себя замедленно медитативные движения Саяны.

- Кто из нас рыцарь? Кому из нас поручено нести бессменный дозор и, подобно неукротимой стихии, устремляться к цели? - думал он, подавляя ревнивую обиду.

Рыцарь, и в самом деле, был погружён в глубокое размышление. Лишь недавно, вынужденно оставив так полюбившееся ему фрилансерство и подписав долгосрочный контракт с диктатором, он стал заложником буйной фантазии этого хитрого и тщеславного властолюбца, мечтающего прибрать к рукам как можно больше владений в цепи миров. Каждый добытый Саяной киджет позволял диктатору получить полный набор волновых характеристик новой области и, установив с ней энергетический контакт, планомерно выдаивать её ресурсы. Красный и Оранжевый, Жёлтый и Зелёный миры уже платили немалую дань, кое-как залатывая энергетические дыры, создаваемые его непомерным аппетитом. Сейчас его превосходительство Ненасытность, похоже, замахнулся на тонкую энергетику Голубого или Синего, а может, и Фиолетового мира. Саяна знал: чем дальше в фиолетовую часть спектра смещался мир, тем сложнее было отыскать нужный киджет и доставить его заказчику. Он посмотрел на свои покрытые шрамами руки, потом взглянул на девочку, играющую с котёнком: "Ну вот, ещё и дурочка может пострадать... Нет-нет, пусть только покажет, а там однозначно - домой..."

- Мой добрый рыцарь, - вдруг заговорила девочка, ловя на себе его взгляд, - солнце сказало, что запредельную ласку можно отыскать в мире Белого Света.

- Что? В Материнском мире? - кровь прилила к лицу Саяны: ему не под силу было даже войти во врата этого мира - не то что добыть хотя бы частицу его ключевого материала.

- Не морочь нам голову, - обозлился Диан. - Не верю, чтобы эта ветхая задница послала нас обивать пороги.

- Ты можешь нас туда провести? - щурясь от яркого света, заливающего комнату, поинтересовался у девочки рыцарь.

- Нас, наверное, там уже заждались, - весело сказала она и, прихватив корзинку с котёнком, бодро зашагала к двери.

 

* * *

К проходу в мир Белого Света вела горная дорога. Она была каменистой - то и дело кто-нибудь из троих спотыкался о торчащий из земли камень. Нужно заметить, что камни в этой местности умели дать путнику верное направление мысли.

- Чёрт возьми, - не переставал ругаться Диан, запинаясь о камни. - Нам этот мир не по зубам.

Зато девочка, когда носок её ботинка задевал камень, радовалась. Она любила всё белое: белого котёнка, белого козлика и огненно-белое солнце. Очутиться в Белом мире было её давней мечтой. Саяна на подходе к нему пытался выстраивать цепочки мыслей, ухватившись за которые можно было подойти к выполнению поставленной задачи. Но камни - эти осёлки трезвомыслия - разбивали в прах его построения, предупреждая о непоправимости последствий вторжения в Материнский мир.

 

* * *

Первой по верёвочной лестнице лезла девочка. Она наотрез отказалась возвращаться домой и теперь с корзинкой, надетой на руку, из которой выглядывала любопытная кошачья мордочка, медленно поднималась вверх - к необъятных размеров облаку, недвижно покоящемуся над вершиной горы. Сзади её подстраховывал Саяна, а следом за ним, нелицеприятно комментируя блеяние козлёнка, который сидел в его заплечном мешке, испытывал на прочность бамбуковые ступени Диан.

- Вот и всё, - с усмешкой заметил рыцарь, когда они очутились перед так называемыми вратами - абсолютно гладким щитом без малейших признаков наличия замков или защелок. Сложив руки на груди, он с недоверием смотрел на маленькую храбрую девочку, которая, приложив к полотну ворот розовую раковину уха, пыталась получить ответ на неразрешимый для него вопрос.

- Ну что, Огонёк, отворяй - с иронией обратился к девочке Саяна, когда она выпрямилась.

- В неё можно войти только с любовью в сердце, - откликнулась она.

- Мы ещё воротам в любви не признавались, - саркастически заметил Диан.

- Нужно представить себе что-то любимое, и тогда они нас впустят.

Когда, к вящему удивлению мужчин, врата распахнулись и Огонёк проскользнула сквозь дивное дрожащее молочное марево в иной мир, Саяна, стремительно рванув с места, бросился за ней. Однако уже в следующее мгновение слёзы невольно брызнули у него из глаз: он оказался грубо отброшенным молниеносно закрывшимися створками.

Боль дробно пульсировала в каждой части его тела, стуча в виски настойчивым "вспоминай". Что мог отыскать в своей памяти рыцарь, чья жизнь была посвящена внешнему геройству, всецело поглощающему его ментальные и душевные силы?

Пытаясь возродить сердечный трепет, он невзначай выудил из забытья образ когда-то любимой им женщины и как-то враз вспомнил её губы, пахнущие лаймом, её бархатный влажный взгляд, частое хлопанье ресниц, когда она обижалась... "Господи, как же её звали? Роза! Её, в самом деле, звали Роза!" И здесь воспоминание, словно кислород, прорвавшийся к горючему веществу, еле тлеющему на дне сердца, враз воспламенило все его чувства, взрывной волной открывая всё зажатое, запретное, запертое - изнутри и вовне.

 

* * *

Едва очутившись в обители Белого Света, Саяна замер в восхитительном волнении - перед ним одна за другой проходили картины сказочной красоты. Где же рычаг, чтобы остановить, выбрать одну из них?

- Все рычаги в твоей голове, - услышал он голос девочки.

Рыцарь огляделся - поблизости никого не было. "Где-то там - в одном из этих садов, храмов, галерей должна быть девочка Огонёк. Интересно, какой из пейзажей она предпочла?" Саяна представил себе улыбающееся личико, две торчащие косички, корзинку с котёнком и вдруг... оказался в двух шагах от лавины низвергающегося радужного света. Оправленный в кружево отливающей серебром растительности, светопад летел вниз с головокружительной высоты и, соприкасаясь с землёй, играл в широком русле среди невысоких кристально-белых берегов. У его подножия, в искрящихся потоках стояла девочка, протягивая к рыцарю руки. Стоило Саяне ответить на её зов, как он сразу же позабыл, зачем пришёл. Да и как тут вспомнить о помощнике, оставшемся в другом мире или о поисках киджета, когда сейчас он находился во власти всеобъемлющей ласки: матери, любимой, солнечного света, всех лучших слов человеческого языка...

Рыцарь не знал, сколько пробыл в блаженном неведении, и был буквально ошарашен стремительным броском зигзагообразного пламени. Ему показалось, что молния метит в него.

- Моё время истекло, - подумал он и, поискав глазами девочку, обнаружил её сидящей на берегу.

- Вот то, что ты ищешь! - крикнула ему Огонёк, демонстрируя кристалл - источник лучистого света.

Следующий удар молнии пришёлся Саяне точно в голову.

 

* * *

- Эй, дурачок, скажи, чего лыбишься? - дразнили Саяну резвящиеся вокруг него дети.

- Будет вам дразниться!

И сидящий у дороги бывший рыцарь рассказывал им о мире, сверкающем красотой, о кристалле, который вобрав толику любви, множил её бесконечно, о необыкновенной девочке - принцессе Белого Света. Лишь об одном умалчивал мечтательно улыбающийся Саяна: о недобром умысле, который привёл его в этот прекрасный мир и печальном завершении своего похода. Тогда, выброшенный ударом молнии на землю, он лежал в дорожной пыли, не переставая ощущать всеми ниточками нервов восхитительное кипение белого света. Его тело мучительно болело, но душа, очищенная запредельной лаской, сияла, подобно утренним лучам, рассеивающим ночную тьму.

Некоторое время спустя солдаты диктатора отыскали Саяну и приволокли во дворец.

- Добыл запредельную ласку?

- Не добыл.

- Видел её?

- Видел.

- Выколоть ему глаза!

Тень недоброго воспоминания легла на обезображенное лицо Саяны. Но тут же, нащупав нить, связующую его с миром Материнской любви, он получил приток животворящей силы. Ласка его голоса заставила притихнуть расходившихся детей:

- Что несу миру?

- Светильник своего сердца.

- Он не погаснет?

- Никогда!

- Достанет ли света для всех?

- Достанет всем жаждущим.

 

ЗАТЯНУВШИЕСЯ ГАСТРОЛИ

На лице дирижёра Тода ван Корна ещё цвела радушная улыбка, с которой он провожал последнего почитателя своего таланта, когда в дверь постучали.

- Да-да, - со слабым вздохом отозвался Тод.

В этом вздохе сквозило лёгкое самодовольство, в нём угадывались демонстративная усталость и тщательно скрываемое нетерпение: «Ну же, входите скорее... Хочу услышать ваши восторженные отзывы...» Однако с появлением в артистической уборной незнакомца всё, что недавно тешило ван Корна, отошло на второй план, оттеснённое иными, более острыми, впечатлениями. В душу закрадывался холодок тревожащего недоумения, который изнутри шёл наружу, расползался мурашками по телу, не позволяя как следует сосредоточиться на разговоре. И пока незнакомец, чьё имя мгновенно улетучилось из головы Тода, расписывал несомненные выгоды предлагаемого им гастрольного тура, именитый дирижёр силился распознать, что в стоящем напротив мужчине могло вызывать беспокойство. Очки с непроницаемо чёрными стеклами? Или, быть может, манера говорить? Незнакомец едва открывал рот, а между тем звук его голоса был достаточно громким, не соответствующим «замороженной» мимике его лица.

- Чревовещатель какой-то, - подумал ван Корн, прогнал пару-тройку возникших в связи с этим нелепых мыслей и заставил себя вникнуть в содержание контракта.

Гастрольный договор, и впрямь, сулил немалые выгоды и удобства, и что немаловажно, полную свободу в подборе репертуара - он был настолько хорош, что Тод без колебаний взял протянутую незнакомцем ручку и подмахнул все три экземпляра удалым движением уверенного в себе, удачливого человека. За внешней обычностью стандартных фраз подписанного им документа он никак не мог предвидеть то, что после не раз заставляло его удивляться лёгкости, с которой он на много времени вперёд определил свою судьбу и судьбы сотни своих подопечных.

Примерно через полгода полносоставный симфонический оркестр уже размещался в «личном» транспорте - двухъярусном четырёхосном автобусе, загадочно поблескивавшем дымчатыми тонированными стёклами. За ван Корном здесь было зарезервировано целых два кресла: рядом с водителем и одно из первых мест в салоне, так сказать, в «гуще народа». Устроившись для начала непосредственно перед лобовым стеклом, он с удивлением обнаружил, что место водителя занимает тот самый джентльмен, который вёл с ним переговоры о гастролях, а теперь в ожидании, пока оркестранты займут свои места в салонах, сидит неподвижно и безучастно смотрит перед собой. Впрочем, о последнем Тод мог лишь догадываться, поскольку рассмотреть выражение глаз своего соседа, по-прежнему скрытых тёмными очками, не представлялось возможным.

«Хорошо бы вспомнить, как его зовут», - напрягал память ван Корн, стараясь из близких по звучанию комбинаций составить имя, похожее на то, которое ему когда-то называли.

- Не старайтесь вспомнить моё имя, - вдруг послышалось рядом, - называйте меня просто Проводник.

Дирижёр не успел никак отреагировать на эту более чем странную реплику - ответ на его мысли, поскольку в это время громоздкий с виду транспорт легко тронулся с места и, быстро набирая скорость, помчался по загородной автостраде. Обладатель немалого водительского стажа, ван Корн был уверен, что автобус, продолжавший двигаться всё быстрее и быстрее, едет с запрещённой скоростью. Цифры, мелькавшие на дисплее спидометра, подтвердили его догадку, но едва он открыл рот, чтобы потребовать от лихача вразумительных пояснений, как вокруг потемнело - по-видимому, автобус въехал в тоннель. Тоду стало не по себе. «Это всего лишь тоннель, который скоро закончится», - уговаривал он себя. Однако страх, заставлявший неистово колотиться его обычно спокойное сердце, не проходил. Сейчас ему почему-то казалось, что они уже не едут, а летят. Тревогу усиливал тонкий, едва уловимый его музыкальным ухом писк. Чтобы отвлечься, ван Корн стал насвистывать «Полёт валькирий» и, по мере того как нарастал его страх, свистел всё громче и фальшивее.

- Надо же, как громко я могу! - удивился он, расслабляясь, когда снаружи посветлело и кромешная темень сменилась, наконец, обычным дневным пейзажем.

Обычным ли? Присматриваясь к зелени, отдающей синевой, к белой кристаллической почве, поражаясь необычной архитектуре зданий, Тод уже собирался засыпать Проводника вопросами, как тот вдруг остановил автобус и механическим, ничего не выражающим голосом, усиленным микрофоном, оповестил пассажиров, что они прибыли на место назначения, а именно в первый гастрольный город.

Недоумение ван Корна росло по мере того, как происходило его знакомство с окружающим. Привыкший, прежде зрительного восприятия, вслушиваться и определять свои отношения с миром на основе аудиовпечатлений, он никак не мог понять, на каком языке разговаривают гостиничные служащие, почему кроме человеческих голосов отсутствуют любые другие звуки: стук каблуков, шум лифтов, развозящих оркестрантов по этажам... Так прислушиваясь и присматриваясь, исследуя и удивляясь, Тод провёл время до самой репетиции, которая должна была состояться непосредственно в концертном зале.

- Чёрт, нужно было отдохнуть, - подумал он, когда очутился за дирижёрским пультом на сцене.

Он не понимал, что его сейчас так раздражало: непривычный серо-стальной, «металлический» цвет стен с укреплёнными на них пластинами-отражателями, сонные лица музыкантов или здешняя акустика, благодаря которой звук выходил слишком объёмным и громким.

- Тише, - заклинал оркестрантов ван Корн. - Мягче!

- Хватит блеять! - кричал он валторнам.

- Прекратить этот кошачий визг! - останавливал он скрипки, неистово стуча дирижёрской палочкой по пульту.

По окончании репетиции Тод был вконец измотанным и разочарованным: никогда прежде его оркестр не звучал так скверно. Концертное выступление только утвердило его в этом мнении, хотя публика принимала игру гастролеров благосклонно. После нескольких подобных концертов накануне отъезда им овладело ощущение счастья, как в детстве, когда каждое путешествие сулило неслыханную новизну и освобождение от всего, что обременяло в прошлом. Однако надежда на обновление впечатлений быстро улетучилась, когда всё повторилось: ощущение ужаса при прохождении тоннеля, непривычно возбуждённое состояние по прибытии и, что хуже всего, ещё более сложная акустическая обстановка зала.

- Ответьте мне, что всё это значит? - поймал он Проводника перед очередным переездом.

- Я ждал этого вопроса, - не поворачиваясь к собеседнику, отозвался тот.

- Вы знаете, что нарушили контракт? Кто возместит мне и моим музыкантам ущерб, причиняемый этими жуткими ныряниями во тьму? Или, может, это считается нормой - выступление в залах с такой дикой, ненормальной акустикой?!..

- Прошу Вас, успокойтесь, - прервал не в меру расходившегося ван Корна Проводник. - Мы готовы повысить оговоренную ранее оплату в два-три раза. И всё-таки уверен, что, как только Вам станет известна миссия, которую Вы выполняете, Ваше настроение изменится к лучшему.

- Какая ещё миссия? - насторожился Тод.

После мистически беззвучной паузы в разговоре, он услышал:

- Оркестр под руководством Тода ван Корна впервые в истории Земли совершает гастрольный тур по планетам галактики...

- Галактики?!

- Да, концерты так и называются «Музыка Земли».

Галактическое путешествие на автобусе? Иные миры, внешне так похожие на земной? Нет, вполне поверить в это Тод не мог. Но теперь, когда всё, что его тревожило, получило такое, пускай и достаточно фантастическое объяснение, текущие неудобства он пытался принимать с бóльшим смирением. Хотя вскоре убедился, что состояние комфорта, покоящееся на привычках, не сообразуется с поразительно разнообразными условиями Космоса. Возможно ли быстро привыкнуть к зеленоватым или отдающим голубизной лицам гуманоидов, в огромных чёрных глазах которых ничего не отражается: ни восторг, ни равнодушие, ни одобрение? Как угадать в покачивании головами, шевелении длинных «растительных» усиков или непонятных движениях рук, нравится ли им то, что они только что прослушали или нет? Когда же на очередном концерте ван Корн, как ни старался, вообще не заметил никакой реакции публики, словно окаменевшей в своих, напоминающих стоматологические, креслах, он вновь почувствовал, как постоянная душевная напряжённость, которая не отпускала его на протяжении уже многих недель, достигает своей предельной отметки:

- Как Вы полагаете, это нормально, когда, вместо аплодисментов или хотя бы каких-нибудь хлопков ушами, все молча встают, поворачиваются к сцене огромными хвостатыми задами и так же по-хамски удаляются?!

- Им понравилось, - поспешил успокоить его Проводник.

- Откуда Вы знаете?

- Если бы не понравилось...

Улыбка и жест Проводника красноречиво показывали, что, благодаря своему мастерству и искусству своих подопечных, Тод счастливо избежал участи стать жертвой разъярённых жителей одной из планет Млечного Пути.

После этого случая ван Корн, выходя на сцену, старался как можно меньше обращать внимание на публику. Он целиком сосредотачивался на музыке - родных голосах его старой, доброй планеты и не терял творческого вдохновения, даже когда приходилось играть для похожих на белесую картошку безухих созданий, глупо вращавших своими водянистыми глазами.

- Любезный, поясните мне, чем эта глазастая картошка слушает?

- Ничем. У неё нет слуха.

- ???

- Эта, как Вы изволили выразиться, «картошка» тончайшим образом ощущает все вибрации. Она воспринимает их с помощью мембраны, расположенной на уровне сердца.

Зачастую, человек, выбитый из привычной колеи, постоянно находясь в состоянии стресса, начинает ощущать свою привязанность к вещам, чья накопленная годами, приемлемая для него энергетика дарит иллюзию близости к дому как оплоту его существования. Такими вещами Тоду сейчас виделись инструменты оркестрантов. С некоторых пор перед началом репетиции он совершал особый ритуал: подходил к музыкантам, брал в руки инструмент и держал его какое-то время так, будто общался с ним мысленно, или внезапно наудачу извлекал из него случайный звук. Глядя со стороны на его блаженную улыбку, можно было подумать, что он сошёл с ума. Однако ни в его трезвости, ни в зоркости сомневаться не приходилось.

- Что за безобразие?! Почему без инструментов?! - возмущался он в очередной раз, заметив, что на репетицию оркестранты пожаловали с пустыми руками.

- Так нам сказал Проводник...

Продолжая закипать, ван Корн с нетерпением ожидал пояснений от своего импресарио, который на сей раз давал их не только дирижёру, но и всему коллективу симфонического оркестра:

- Отныне ваши инструменты вам не нужны. Жители этой и остальных планет, где нам предстоит побывать, воспримут их звучание как очень грубое и невыносимое для них.

- Как же нам играть? - послышались отдельные голоса со сцены.

- Будете играть мысленно, как это умеют делать все музыканты. Мысль, подобно музыкальным инструментам или же человеческому голосу, производит вибрацию - только более тонкую. Сгармонизированные вибрации многих мыслей звучат значительно более изысканно и красиво, нежели звуки любого оркестра.

- Допустим, - сквозь зубы процедил дирижёр. - Допустим, каждый из них в заданном мной ритме поведёт свою тему. Однако поясните мне, бестолковому, что буду слышать я? Как я смогу проконтролировать то, что нафантазируют эти «монстры» мысли?

- Вот, возьмите, - протянул ему нечто, извлечённое из внутреннего кармана пиджака, Проводник.

- Что это за верёвочка? - брезгливо поморщился ван Корн, берясь двумя пальцами за матерчатую петлю.

- Осторожно, на её конце очень хрупкая мембрана. Она вставляется в ухо. Я постоянно пользуюсь аналогичной для контакта с местными обитателями.

Мембрана, вставленная в ухо Тода, внезапно преобразила для него мир, который зазвучал на удивление прекрасно. Нежное очарование его консонансно сочетающихся звуков, наконец, позволило ван Корну расслабиться. Каково же было его изумление, когда он впервые услышал то, что напевали про себя его музыканты! Вспышка его гнева грозным шквалом обрушилась на их головы. Стуча кулаком по пульту, он в запале выкрикивал:

- Я не хочу знать, что творится у вас в головах! Мне не нужны все эти мысли о сладком сне, о ваших заботах и прочей дребедени! Я хочу слышать музыку, только музыку! И если теперь нечему петь в ваших руках, запеть должна душа!

С первой репетиции ван Корна унесли на руках, с мокрой тряпкой на лбу - у него случился приступ мигрени. И дальше, вплоть до самого концерта, его состояние было близко к истерическому: местная музыка и музыка его оркестра были несопоставимы. Он уже думал было отказаться от выступления, как вдруг ему в голову пришла спасительная мысль: пусть каждый оркестрант, воспользовавшись его мембраной, услышит звучание этого мира, а потом будь что будет...

Концерт отыграли сносно, в конце концов, по-ученически чисто, без помарок. Воображая о впечатлении, которое производила их игра на инопланетян, Тод гнал прочь рвущееся наружу смутное беспокойство, «запечатывая» его спасительным: «Вы сами этого хотели». Подразумевалось, что слушатели добровольно пришли, чтобы ознакомиться с исполнительским мастерством оркестра, прибывшим с более низкой по вибрациям планеты.

Убедившись, что и второй, и последующие концерты собрали полные залы, ван Корн и вовсе успокоился, но требований своих не смягчил. Теперь, когда отсутствовали всяческие похвалы, когда в артистические уборные не приносилось ни единого цветочка, когда деньги за гастроли уже лежали в земном банке, зачем ему было так выкладываться самому и мучить своих подопечных? Спроси его об этом, он ответил бы просто: «Ради музыки». Музыка, которая не оставляла Тода ни днём, ни ночью, наполняя душу восторгом, замещала всё: и дружеское общение, и мысли о земном, и прочие жизненные подробности. Из-за неё он даже ссорился со своими лучшими друзьями - первой скрипкой и контрабасом. Только во время переездов в нём просыпалось сожаление о своей нетерпимости к ближним и нередко, воспользовавшись автобусным микрофоном, он адресно просил прощения у тех, кого обидел, а затем у всех, перед кем забывал извиниться. Оркестранты считали его чудаком и прощали многое. Привыкнув к его чудачествам, они не слишком удивились, когда во время последней поездки дирижёр вдруг влез на сиденье и с помощью металлического уголка своего «дипломата» разбил стекло, пытаясь через образовавшийся пролом выбраться в беспросветный мрак тоннеля.

Когда ван Корн пришёл в себя, в его голове замелькали десятки вопросов, среди которых доминировал один: как он очутился в этом странном, а главное беззвучном, месте. Именно об этом он сразу же поинтересовался у Проводника, когда тот предстал перед ним воочию.

- Сам знаешь, - последовал бесстрастный ответ.

- Это планета или то, что называют «чистилищем»?

- Сам знаешь...

В сумеречном свете не то сулившем рассвет, не то скорое наступление ночи Тод вдруг разглядел то, чего никогда не видел прежде - глаза Проводника: они были без радужки, в них отсутствовали зрачки, и только вспышки света, его нарастание и убывание указывали на наличие у собеседника зрения.

- Я так и знал, что ты - инопланетянин, - подумал ван Корн, но вслух заговорил об ином:

- Меня выбросили из автобуса? Да?

- Да.

- Ага, - обрадовался Тод тому, что хоть что-то сумел вспомнить самостоятельно.

Однако уже следующая догадка погасила его радость:

- Значит, вот как... За все мои для них старания?

- Да.

- Ты, что, робот, - твердишь одно и то же?

- Сам знаешь...

Тут ван Корн задумался: уж не плод ли его разгулявшегося воображения визави, так похожий на Проводника?

- А может, меня никто и не выбрасывал? - хитро прищурившись, заглянул он в его лунно-каменные глаза.

Услышав очередное «да», Тод рассердился и вяло ткнул Проводника кулаком в живот. Каково же было его удивление, когда рука, беспрепятственно проникнув в тело, легко вышла наружу с противоположной стороны. Ван Корн отдёрнул руку и с досадой произнёс:

- А-а, пошёл ты...

В тот же миг его единственная надежда на получение хоть какой-то информации исчезла: призрачная фигура Проводника бесследно растворилась в воздухе.

Долгие часы, а может и дни, Тод бродил по красивой, но абсолютно пустынной местности, то разговаривая сам с собой, то напевая знакомые мелодии. Однажды он дошёл до водного простора, ультрамариново-синее волнение которого пробудило в нём творческие порывы, заставив такт за тактом вспомнить партитуру «Симфонии моря». По мере того, как он задействовал ту или иную группу музыкантов, тот или иной инструмент, их партии уже самостоятельно продолжали звучать в пространстве, щедро насыщая его истосковавшийся по музыке слух. Но самое чудесное случилось чуть погодя, когда над водной гладью, словно на сцене, появился... оркестр.

Теперь ван Корну уже не нужно было бесцельно блуждать по опостылевшим пригоркам. В любой момент он мог «собрать» своих музыкантов, чтобы исполнить любой шедевр из собственного репертуара. С удовлетворением отмечая про себя безупречность этого исполнения, он порой нарочно допускал неточность и тогда, давая волю своей фантазии, пускался в пространные объяснения, как нужно играть то или иное место. «Терпеливо выслушав» дирижёра, оркестранты затем исправляли ошибку, и всё шло как по маслу, до очередного приступа воображения их руководителя. Нужно заметить, что Тод, как никогда ранее, дорожил их, пускай и призрачным, обществом - не потому, что они всегда были готовы исполнить все его «музыкальные прихоти», но оттого, что, наконец, осознал, как любит этих талантливых и не очень, удачливых и не слишком, но несомненно близких ему людей. Жалко было лишь то, что он не мог поговорить с ними, спросить их мнение, узнать, что их заботит, радует...

Однажды поутру ван Корн открыл глаза и сразу же увидел, унюхал и услышал целый спектр нового - дисгармоничную смесь земных энергий, от которых уже давно отвык. Он поспешил восстановить свой статус спящего и решил привыкать к окружающему постепенно. Для начала стоило вспомнить, как он здесь очутился. Память услужливо «раскопала» эпизод, в котором, как и во многих ему подобных, Тод ощутил неприятное нытье под ложечкой при въезде в тоннель. На сей раз страх «заговорил» с ним. Совершенно невыносимым показалось то, что он должен навсегда покинуть эти волшебно звучащие миры. Может, если тоннель ещё не закончился, он сумеет вернуться?..

Воспоминания были прерваны громкими человеческими голосами, прислушиваясь к которым ван Корн уразумел, что речь идёт о нём:

- Я считаю, что его спас Пепичек. Он первый заметил...

- Нет, это Шоня-контрабасист схватил его за ногу и потянул назад так сильно...

- Да уж, чересчур сильно. Из-за этого Тод упал и ударился головой...

- Не спорьте. Главное, что он остался жив. Помните, когда мы гадали, жив он или умер, он начал пальцем отбивать ритм?

- Наверняка дирижировал...

- Конечно, после десяти дней наших круглосуточных молитв мог бы и вернуться...

- А знаете, мне его не хватает, хоть он и псих изрядный. Я его даже люблю...

- Кто ж его не любит?

- А я вас всех как люблю! - вдруг «ожил» ван Корн и, не давая своим подопечным опомниться, заявил:

- Первым делом, когда выйду отсюда, - составлю новый договор о гастролях... по соседней галактике.

- И не стоните, пожалуйста, как школьники, которым урок физкультуры заменили математикой! Отныне мы будем играть лишь ментально, без помощи инструментов.

- Кто не согласен, пусть отправляется в похоронный оркестр. Кто согласен, получит сверхчувствительную мембрану - уж я об этом позабочусь.

- Нужно только дождаться Проводника...

 

ЗВЕЗДА С ЗВЕЗДОЮ...

- Ко мне, Из! - полетела в пространство молния приказа.

По слабому толчку в районе правого виска я поняла, что контакт состоялся. Из был готов освободить для меня некоторую область своего сознания.

- Волей пославшего меня, утвердись! - перенеслось моё сознающее начало в тело Иза.

Раньше переживание смены тела вызывало массу непривычных, порой неприятных, ощущений. Теперь лишь иногда мои губы растягивались в улыбке при созерцании рук-щупальцев и таких же зеленовато-бурых осминожьих нижних конечностей. Из был полуживотным-полурастением и на своей планете принадлежал к наиболее высокоорганизованным существам. Некогда они согласились сотрудничать с Землёй, предоставляя свои тела и их энергию земным сознаниям, чтобы те могли сообщаться с другими галактиками, теми обитателями Вселенной, прямая связь с которыми с Земли была невозможна ввиду огромных расстояний. Планета Иза была своеобразным промежуточным звеном между Землёй и дальними мирами.

Ещё одно усилие, и вот уже в эфире звучат позывные, предваряющие намеченный диалог:

- Слушай! Слушай, Капять!

- Слушаю! Слышу тебя, Земля!

Моим собеседником на планете Капять был молодой человек с длинным, замысловатым именем, которое, будучи сокращённым до инициалов ЛЖ, звучало как Эльж. Он щедро делился со мной образами родной земли, явно намереваясь увлечь меня в стан её пылких поклонников. Планета Капять и гуманоиды, населявшие её, очень напоминали Землю. Но развитие цивилизации было иное. И потому в мою обязанность входила передача им необходимой информации о наших лучших достижениях и находках.

Начало работы контактёра походило на только что разожжённый костёр. Огненное воодушевление постепенно разгоралось и, достигая своего пика, постепенно сходило на нет, оставляя в конце едва заметные язычки пламени. Как правило, сил на личную беседу не оставалось, её доставало только, чтобы полусонным добраться до прохладных объятий спального ложа и погрузиться в долгий, целительный сон.

Однажды токи пространства были особенно благоприятными. Мы отработали положенное время, но были достаточно бодры, чтобы углубить наше знакомство, переходя от делового контакта к приятному, непринуждённому времяпровождению. И Эльж запел. Птица, зовущая солнечные лики весны... говор порожистого горного ручья... колыбельная любящей матери... Его гортанное пение шло из глубины существа, из самого сердца. Оно звало войти в прекрасный, необыкновенный мир, где мы...

- Нет, нет, только не это! - погасила я перерастающее в стихийный порыв восхищение.

Но крохотная птичка живого интереса к юноше уже свила своё гнездышко в моей душе. И как я ни заглушала её звонкий голосок, она продолжала насвистывать свою незамысловатую песенку. Наверное, по её подсказке деловое общение становилось всё напряжённее и короче, а нечастые разговоры о личном всё более воодушевлёнными.

Как-то, желая развлечь меня, Эльж предложил:

- Хочешь увидеть меня?

- Можешь успеть.

Торопливо, ощущая быстро уходящую жизненную силу, я подключила к каналу восприятия внутреннее зрение... Лицезрение Эльжа стало последним ударом по моей оборонительной позиции. Стены были разрушены неукротимой лавиной дремлющих чувств, пробуждённых взором его больших, слегка раскосых глаз цвета морской волны. Автоматически я передала ему и свой портрет, но полагаю, даже если бы моя внешность была намного более заурядной, Эльж бы не отступил: мощный энергетический вихрь уже соединился с моим огнём, увлекая нас в воронку взаимного обожания.

Это были отношения, заранее отмеченные знаком близкого расставания. Это был превышающий силы поиск встреч в неумолимо разлучающем нас пространстве. Он вносил разлад в наши жизни, нарушая к тому же постоянство моего контакта с небесным Учителем. Тоска по возлюбленному, которая не оставляла меня и во сне, при виде Эльжа мгновенно преображалась в ярую радость. «Иди ко мне! » - звали его глаза, и моё сознание тут же улетало навстречу сознанию возлюбленного. Экстаз взаиморастворения не оставлял места для отдельных впечатлений. Это было похоже на безумие.

Но один раз, в первых числах осени, привычное томление вдруг сменила чёрная тоска. Мало кто на Земле в наше время испытывал нечто подобное. Земля была счастливой планетой, местом светлых энергий, и тёмные переживания, привлечённые из пространства, считались заразительными. «Инфицированных» быстро отыскивали, изолировали и оказывали срочную помощь. Медлить было нельзя. Ощущение безысходности, накатывающее при мысли о любимом, в свою очередь, подталкивало к неотложности действия.

«Дыхание радости» уняло остроту переживания, и более-менее успокоившись, я поспешила в центр космоинформации. Резво пробежав к подъёмнику, быстро взлетела на свой уровень и, похоже, незамеченной проскользнула в контактёрскую кабину. Привычная обстановка - зелёные стены с мощным энергоизоляционным покрытием, лёгкий запах озона и полная тишина, - как всегда помогли до предела сжать пружину внимания. Посыл мысли мощным поршнем направил зов в пространство, откуда практически сразу был получен положительный ответ Иза, но дальше... дальше создавалось впечатление вдруг раскрывшейся бездны. Ни звука, ни толчка, ни искры - пустота безмолвия была зияющей. В какой-то момент показалось, что от напряжения я вот-вот потеряю сознание. Но далёкий, едва слышный голос вернул меня в настоящее:

- Слушай! Слушай, Земля! Капять меняет оператора!

- Почему не слышу Эльжа?!

- Его больше нет! Утром он ушёл в Нивану.

Наступала ночь. За окном центра реабилитации благоухали ночные фиалки. Очнувшись от беспамятства, я встала с ложа и подошла к распахнутому настежь окну. Глубокий вдох и краткая задержка дыхания помогли направить энергию кверху:

- Учитель, помоги! Я должна увидеть Эльжа!

Сознание снова начало затуманиваться, но именно так, как бывало перед переносом его в другое тело. А затем начало проявляться что-то бесконечно родное, волнующее. Розы, слабый аромат увядших роз, отдалённо напоминающий былое благоухание... Так проявлялась близость сознания Эльжа, непривычно бессильного и всё больше теряющего силы с каждым мгновением. Удерживать связь со мной он был уже не в состоянии, кто-то другой делал это за него.

- Учитель, благодарю! - вырвалось пламя признательности из сердца.

- У тебя мало времени, торопись! - послышалось в ответ.

- Эльж, родной, не уходи! - трепетало моё сердце.

- Прощай! - донеслось в ответ лёгкое дуновение.

Страстное волнение вдруг сменилось холодной решимостью: я должна быть с ним, навсегда... И рванувшись вслед уходящей жизни, моё сознание сжалось в отчаянной попытке покинуть тело, на сей раз безвозвратно. Но голос Учителя удержал меня:

- Ты не должна сейчас уходить. Преждевременный уход разлучит вас надолго. Но у тебя есть выбор. Ты можешь постараться пережить ситуацию на Земле или... войти в тело Эльжа и жить в нём на Капяти. Последнее усложнит твою жизненную задачу, но может превратить тебя в подвижника. Решай скорее, плотное тело погибшего вот-вот начнёт разрушаться.

Всё было трудно, очень. Ходить в новом теле, сонастраивать свою нервную деятельность с присущими ему рефлексами, говорить, дышать... И в то же время, всё было прекрасно. Со всех гладких полированных поверхностей на меня смотрело отражение Эльжа. Я горевала, любовалась им, разговаривала... Я жила и думала, что могу сделать нечто большее для более полной реализации жизненной задачи любимого на чужой мне планете.

Если думать и чувствовать я могла привычным образом, то в действиях приходилось постоянно подстраиваться под инопланетное мышление. Мне был чужд, непривычен мужской экстремизм, вызывающее поведение этой половины капятьского человечества. Из курса истории я хорошо усвоила, что давным-давно на Земле происходило нечто подобное. Мужчины игнорировали женское мышление, ограничивали участие женщин в управлении обществом, беззастенчиво пользовались дарами их самоотверженности. Сейчас Земля отличалась красотой равновесия мужского и женского начал, и, справедливости ради, нужно сказать, что в некоторых сферах женщины имели даже некоторый приоритет. Например, на работу контактёрами брали преимущественно женщин, ибо присущая женской природе интуитивность, словно нарочно создала их для этой профессии. Здесь, на Капяти, это была исключительно мужская работа.

В своём новом-старом коллективе я чувствовала себя неуютно. И хотя в местном космоцентре собрались наиболее восприимчивые, тонко чувствующие мужчины, я была далека от их психологии.

- Эй, парень! Тебе срочно нужна деваха. Сразу молотком станешь, на мужика похож будешь...

Их сочувствие, сдобренное изрядной порцией иронии, никак не помогало мне освоиться с телом и настроиться на контакт. Мне казалось, что я семеню за временем мелкими шагами, и все ожидаемые изменения происходят крайне медленно. Поначалу приходилось ссылаться на недомогание и лишь симулировать межпланетный диалог, выдавая в отчётах сведения о Земле, продуцированные моим собственным сознанием.

Когда впервые состоялся мой контакт с Изом, мне хотелось прыгать и кричать от радости, как это обычно делают маленькие дети. Ещё больше освоившись, я стала атаковать Землю зовами, нащупывая «своего» контактёра.

- Эй, кейкер (так на жаргоне называли контактёры друг друга), можно подумать, что ты выиграл... - комментировали выражение моего лица коллеги, когда в эфире я встретилась со своей лучшей подругой.

Позже к ней присоединились почти все мои друзья. И симуляция продолжалась. Выкладывая для Земли, как положено, сведения о Капяти, вторую половину сеанса я посвящала личным контактам.

Не новость, что работа на холостом ходу быстро приедается. Мне, привыкшей к постоянному притоку свежей, неожиданной информации, в конце концов, надоело безделье и притворство. Покинуть нынешнее рабочее место было бы настоящим безумием: моё тело пока не слушалось меня настолько, чтобы овладевать новой профессией. Притом я ещё только училась вырисовывать местные иероглифы дрожащими от напряжения пальцами, однако читать уже умела и наверстывала пробелы в своих знаниях о планете, прочитывая от корки до корки «болталки» - информационные бюллетени, публикуемые на электронных носителях - экранах, развешенных буквально повсюду. Не было их разве что в помещениях по уходу за телом.

Как-то, считывая по дороге домой информацию с портативного экрана, я вдруг задумалась:

- Почти в каждой болталке есть какой-то факт из земной жизни. Она интересует местное население, она считается занимательной, как впрочем и любая информация о жизни на планете-побратиме, на Земле. Почему бы мне не начать давать сведения о самых необычных и поразительных моментах земной жизни?

И я пошла на штурм информационных изданий, преодолевая косноязычие и осваивая лёгкость и непринужденность стиля. Достаточно скоро мне уже было не стыдно видеть свою подпись под своими материалами, которые, в отличие от большинства публикаций на Земле, имели авторство. Теперь коллеги называли меня уже не Эльж, а «наш болтала», что было для меня предпочтительнее. Услышав имя возлюбленного, моё сердце по-прежнему сжималось от мимолётного приступа тоски.

Но однажды насмешливое «болтала» приобрело в устах коллектива жалостливый оттенок.

- Эй, болтала, тебя начальство видеть хочет! - сообщал каждый, кто попадался по пути, провожая меня сочувственным взглядом.

Личный разговор с начальством сулил серьёзную неприятность. Это был ещё один перекос на Капяти: доступ к персонам, занимающим руководящие должности, был крайне ограничен для рядовых сотрудников и, хотя в большинстве своём начальники отличались образованностью и достаточной компетенцией, данное положение вещей мне казалось нездоровым.

- Это что такое? - показал на настенный экран начальник, едва за мной сомкнулись створки двери его кабинета.

- Моя статья в болталке, - бодро ответила я, слегка коверкая слова.

- А вот это что? - «выстрелила» фотонным лучом в экран указка в руке начальника, подчёркивая строки, которые обратили на себя его внимание.

Я терялась в догадках, не в силах сообразить, что от меня хочет этот холёный, с пронзительным взглядом абориген. Видя моё недоумение, он поманил меня к себе и, когда моё лицо оказалось совсем близко от его стерильной физиономии, вдруг зашипел:

- Ты - не Эльж... Кейкер, признайся, ты - с Земли...

Мне нечего было сказать в ответ: опровергать факты или оправдываться мне претило. Приходилось выслушивать тихий, ядовитый тон визави:

- Все отчёты проходят через мои руки. Вот они у меня где все, - и начальник постучал себя по голове. - Но то, что опубликовано тобой в болталке, докладывалось только спецконтактёрами и пока не разглашается.

- А если это моя выдумка? - отодвинулась я подальше от сверлящего взгляда раздражённого мужчины.

- А то, что ты - не Эльж и даже не мужчина - это тоже выдумка? Говоришь не так, как он, ходишь семенящим шагом, одеваешься слишком ярко... и даже взгляд у тебя другой.

Терять мне, по-видимому, было уже нечего:

- Если Вам так любопытно, отвечу. Я - его пара. Да, я - женщина, с Земли. И этим горжусь. Не такая пассивная и неуверенная в себе, как здешние бедные женщины. Эльж ушёл, а я присвоила его тело. Мне хотелось хотя бы таким образом быть ближе к нему. Вам это понятно?

Во взгляде начальника мелькнуло торжествующее выражение:

- Ну вот ты и проявила свою женскую слабость. Не смогла достойно отказаться от своей привязанности.

- Хотите верьте, хотите нет, но слияние сознаний - это больше, чем слияние тел. Мне кажется, что мы были близки к тому, чтобы соединить свои сознания навеки.

Сейчас глаза начальника выдавали его интерес, и одновременно в них таилась смесь брезгливости и высокомерного снисхождения:

- Женщина, ты не попала вместе с возлюбленным в Нивану. И не остаешься на его месте здесь. Я не стану разглашать твоей тайны. Это всё, что я могу сделать для тебя.

После я подрабатывала в болталках и вела свободный образ жизни, по-прежнему пристально присматриваясь к течению общественной жизни. Как-то раз в голову мне пришла идея:

- А что если организовать женское движение - борьбу за равноправие с мужчинами?

Выяснилось, что сделать это было достаточно легко. По-видимому, женщины Капяти только того и ждали, когда их призовут к действию. Многие из них были настолько активны, что порой приходилось их удерживать от немедленного покорения наиболее крутых склонов. Умеренная позиция не замедлила обнаружить свою слабость, и уже вскоре было решено, что женским движением должна руководить женщина, после чего меня отстранили от руководства. Чтобы хотя бы косвенно стимулировать процесс раскрепощения женского сознания, я начала публиковать в болталках материалы под рубрикой «Как я руководил женским движением». Очевидно, моё свободомыслие слишком сильно возбудило общество, поскольку уже после пятой статьи меня решили от него изолировать.

На планете Капять не было тюрем. Всех неугодных ссылали на пустынные острова посреди единственного, но чрезвычайно обширного океана. Между ссыльными попадались не только асоциальные типы. В глиняных норах можно было встретить и весьма прогрессивно мыслящих граждан. Поскольку никто не занимался обеспечением отверженных, они сами добывали себе средства к существованию: вылавливали из недр океана разную живность, а из подводной растительности плели подобие одежды. Естественно, выживали только самые приспособленные.

Мне не хотелось задерживаться здесь надолго, и потому было всё равно, как отреагируют на мою идею здешние жители. Стремясь приостановить их постепенное одичание, я предложила организовать общину: сообща добывать пищу, вместе изготавливать одежду, образовывать недоученных, окультуривать отстающих. В целом идея не сработала, однако несколько человек согласились попробовать. Радовало то, что Учитель одобрил и это моё начинание.

Жизнь среди безрадостного и грубого быта, в окружении недоброжелателей была суровой и полной опасностей. Она продлилась ровно сто тридцать капятьских дней и ночей, после чего на остров вдруг пожаловали представители власти.

- Если хочешь освободиться, ты должна стать спецконтактёром, - было сказано мне.

- Да, хочу! - дрожа от радости призналась я. - Только у меня есть одно условие. Вместе со мной вы освободите и нескольких моих друзей.

Очутившись на борту крылатого эллипсоида, я с ужасом обнаружила, что ни одного из моих добрых знакомых-островитян в салоне нет. А вместо них на материк летят самые жалкие и малодушные зэки. Сотрудничество начиналось с обмана. Его длинный дымный шлейф, как выяснилось, плотно закрывал истинные горизонты общественной морали капятитян. И уже очень скоро я вновь ощутила горький привкус дыма.

На новом месте я проработала ровно один день. В мои обязанности входила передача ложных сведений о состоянии дел на планете. Когда по окончании рабочего дня я заявила, что категорически не согласна заниматься этим и дальше, меня препроводили в подвал здания космоцентра и заперли в тёмной, пустой комнатушке, где не было ничего, кроме стола и стула. На столе я разглядела сосуд, на этикетке которого демонстративно красовался нарисованный от руки иероглиф. Его начертания гласили: «Яд».

Мне стало смешно и грустно одновременно. Такой грубый способ ухода с физического плана уже давно не практиковался на Земле, к тому же, моё сознание, привыкшее к свободному перемещению, и само было готово в любой момент покинуть тело. Но и этот преждевременный переход, противоречивший божественному замыслу, был неприемлем. Всё насильственное, прерывая естественное течение энергий, потрясает не только отдельную судьбу, но и создаёт заразительную вибрацию, отравляющую обширные, не защищённые от вторжения негатива пространства.

Когда мои глаза достаточно свыклись с полумраком, я стала различать на стенах разнообразные надписи. Одни были полны отчаяния, другие свидетельствовали о разочаровании и лишь немногие - о стоицизме их авторов. Чтение отяжеляло сердце, а комната, и без того давившая своей энергетикой, казалось, превращалась в склеп. Однако, что-то побуждало мой взор скользить по стенам, а мозг продолжать расшифровку несовершенных начертаний. И вдруг где-то в дальнем углу огненно высветилось: «Ухожу в Нивану, отказываюсь быть спецконтактёром. Прощай, любимая! Л.Ж.» Дата - первые числа осени прошлого года. Сомнений быть не могло. Это писал он, мой Эльж! Во мне закипела радость, раздвигая затворы темницы: «Мы и здесь с тобой встретились, любимый. Значит, мы неразлучны вовеки. Да здравствует любовь!»

И теперь, до того как произойдёт мой естественный исход из плотной сферы планеты Капять в ослепительное сияние надземных миров, я не стану марать стены темницы. Я буду транслировать свою историю в пространство, пока окончательно не истощится во мне энергия плотной жизни.

- Слушайте! Слушайте все! - закричу я и продолжу. - Жизнь - это любовь. Жизнь движима любовью. Жизнь - это свобода любить. Жизнь - это свобода...

 

ИДЕАЛЬНЫЕ ИСПОЛНИТЕЛИ

Маня никогда не понимала маминых опасений при работе с биоподобным гумипластом. Создавая идеальных исполнителей, мама обычно закрывала дверь бытового зала и просила не беспокоить её ни под каким предлогом. Вспоминая об этом, Маня только улыбалась. Что же тут сложного? Распаковать коробку, смешать в нужных пропорциях чёрные и белые гранулы, размягчить их в руках, вылепить человечков и в завершение подержать фигурки в эфирной бане.

Назавтра родители возвращаются из командировки, а в доме форменный бедлам. Без идеальных исполнителей тут никак не обойтись. И хотя Маня никогда прежде не создавала гумипластовых человечков, она с готовностью принялась за дело.

Не в Маниных правилах было следовать инструкции. Чтобы ускорить процесс, она высыпáла гранулы гумипласта в ёмкость бани, прямо в действующие эфирные потоки. А потом мысленно заставляла их группироваться в подобие человеческой фигурки. Двоих идеальных исполнителей таким образом она создала без проблем. Приступая к формованию третьего, Маня занесла руку над ёмкостью, чтобы высыпать белый гумипласт и тут... В соседнем помещении что-то упало с ужасным грохотом. От неожиданности Манина рука дрогнула, и весь порошок, рассчитанный на две фигурки, оказался в бане.

Следовало немедленно выключить прибор, так как формовать одноцветных человечков строжайше запрещалось. Однако останавливаться на полпути Маня не умела. И белый человечек получил право на существование в течение следующих земных суток.

За Маней никогда не наблюдалось отсутствие здравого смысла, но на сей раз исследовательский интерес подавил в ней это спасительное качество. И вопрос о том, что делать с остатками гранул, решился в пользу изготовления чёрного исполнителя.

Пока две последние фигурки дозревали в сушилке, их форматные аналоги уже принимали ментальные приказы своего наставника. Ничего особенного - только то, что нужно для уборки. Маня просила их собрать разбросанные по квартире вещи и материалы оставшиеся от её рукодельных работ, удалить пятна со всех поверхностей и, наконец, устранить все микрочастицы, которые издревле именуются пылью. Запрограммированные, исполнители тут же приступили к своим обязанностям, убирая со своего пути всё, не соответствующее идеальному порядку.

Наблюдая за тем как просыпается белый человечек, Маня забавлялась его нелепым видом: секундная заминка при его формовании обернулась большеголовостью и коротконогостью. Едва малыш принял вертикальное положение, она тут же приказала ему приготовить пищу в духе древних традиций конца двадцатого века. Маня всегда чувствовала, когда адресат "закрыт" для мысленных воздействий. Вот и сейчас ей показалось, что человечек полностью игнорирует её посылки. И не ошиблась.

Белый исполнитель начал свою деятельность с совершенно нелепых действий. Похоже, им руководила идея тотального созидания. Каждой частицей своего небольшого тельца он примагничивал всё, что попадалось ему на пути и, умело манипулируя конечностями, доставлял в одно место. В считанные минуты он собрал в центре бытового зала всю бывшую там утварь. Когда аккуратно сформированный конус показался человечку идеальным, он помчался "наводить порядок" в других помещениях. Маня хотела поймать его, но с первой попытки промазала. А затем была вынуждена обратить внимание на пришедшего в активность чёрного исполнителя.

Этот, как и его янская противоположность, оказался глух к Маниным приказам. Зато развёрнутая им деятельность полностью опровергала строительные наклонности белого. Чёрный был ярым разрушителем. В мгновение ока он разбросал все элементы кучи, ничуть не заботясь о целостности вещей. Его следовало немедленно остановить!

Улучив момент, Маня набросила на него толстостенный металлический колпак и, полагая, что решила одну проблему, потянулась к подобной ёмкости - гипотетической ловушке для белого исполнителя. Однако её отвлёк оглушительный треск разрываемого на части металла. Это чёрный силой однонаправленной мысли разрушил свою темницу. Явив апофеоз разрушения, он тут же помчался дальше.

Маня пришла в замешательство. А что если этот разрушитель доберётся до стен дома? Конечно, можно позвонить в службу спасения, но тогда не миновать серьёзного наказания за несоответственное поведение. Маня лихорадочно соображала и параллельно в поисках подсказки шарила глазами по разгромленному бытовому залу. Неожиданно её осенило. Подхватив валяющуюся под ногами экранирующую сетку, она поспешила на розыски односоставных исполнителей.

Белый и черный нашлись в центральном зале, который к этому времени успели изменить до полной неузнаваемости. При этом один занимался собиранием, а другой - развалом собранного. Полному хаосу противостояли попытки их нормальных коллег навести элементарный порядок. В этой "сбалансированной" ситуации Маня могла действовать не торопясь. Она стояла посреди комнаты и следила за старательным белым человечком - наиболее статичным из всей команды. Когда на мгновение рядом с ним оказался чёрный, Маня метнула в их сторону экранирующую сетку и... возликовала. Инь и Ян, замкнутые в одном пространстве, не позволяющем выдавать энергии вовне, теперь нейтрализовывали друг друга.

До самого вечера и целую ночь Маня просидела возле клетки с пленниками, охраняя её от наскоков идеальных исполнителей, которые не раз стремились убрать посторонний предмет из центра зала. К утру, когда все исполнители, превратившись в эфирный пар, исчезли, она вздохнула с облегчением.

Разминая затекшие ноги, Маня медленно прошлась по дому. Сейчас всё в нём было в идеальном порядке. Исключение составляла груда поломанных вещей, сложенных уборщиками у двери домашнего хранилища. Маня затолкала их в большой ящик (дальше ими займётся идеальный ремонтник) и пошла отдыхать. Засыпая, она видела одну и ту же картинку: две маленьких фигурки - чёрную и белую, которые дергаются как под током. Однако это не помешало ей настроить внутренний слух на общение с космическим наставником.

Голос возник, как всегда, неожиданно и передавал примерно следующее:

- Чёрное и белое, верх и низ - противоположности, крайности. Природой не предусмотрена моножизнь, не желающая изменяться и обогащаться за счёт присоединения новых элементов. Всё, не способное к усвоению нового и тем самым к совершенствованию, выбраковывается. Устремляясь к идеалу, всегда ищи середину. Идеальное - значит, уравновешенное, гармоничное. Как роза, как единение сердец, связанных любовью, как Высший Закон.

 

ИСХОД К ВОЗНЕСЁННЫМ

На рассвете, ещё в темноте, бежать пришлось по городу. Белые, красные, фиолетовые дома слегка покачивались, продолжая убаюкивать жильцов. Утренняя заря догнала меня на загородной дороге с искусственным травяным покрытием. Морозный воздух слегка щекотал ноздри, а босые ноги, по щиколотку погружённые в слегка влажную, тёплую зелень, с наслаждением отталкивались от пружинистого основания. Солнце светило в затылок, когда справа показался завод, превращающий неорганические отходы в сырье для изготовления искусственной травы. Снег взбитыми сливками лежал на изумрудных кубах его зданий. Рождественскую цветовую гамму дополняли красные шары изоляторов, висевшие яблоками на плазмовпроводах. Когда солнце запретило моей тени высовываться больше, чем на полметра, одно за другим пробежали небольшие селения с цветистыми названиями: "Нежные кудри", "Радужный рассвет", "Развесёлая удаль". К вечеру безлюдная местность стала навевать тоску.

- Надо же было полгода пить это чёрное вонючее пойло, от которого постоянно тошнило и звенело в ушах, чтобы теперь бездарно бежать третий день подряд - и всё без толку!

В сумерках заорали зимние цикады. Они превосходно чувствовали себя в искусственной траве и всякий раз, когда я приближался к ним, выстреливали далеко вперёд, не переставая истошно стрекотать. Их треск был настолько оглушительным, что я не сразу услышал позади себя топот двух пар резво бегущих ног. Кто-то нагонял меня, а когда нагнал, сбросил темп, пристроившись гуськом. Наверняка у этой парочки были те же проблемы, что у меня.

Когда впереди у обочины замаячил огонёк, я сообразил, что это светятся окна пункта выдачи. Пора было остановиться, отдохнуть, и здание - башня с куполообразной крышей - казалось не самым плохим для этого местом. На входе в автоматически отъехавшую дверь мне пришлось посторониться: бежавшие сзади обогнали меня и опрометью ринулись к вращающемуся прилавку.

- Вот уж допекло - так допекло! - подумал я, занимая очередь за двумя одетыми в глухие комбинезоны фигурами, у которых открытыми оставались лишь беспокойно бегающие глаза.

Сбросив дорожный заплечный мешок на пол, я стащил с себя куртку из нитей шелкоткачика и переоделся в лепестковую белую рубаху. Пока я проделывал эти манипуляции, мои спутники уже получили по паре псевдокрыльев, подробные инструкции о том, как ими пользоваться, и поднялись на трамплин, стартуя с которого они могли научиться технике полёта.

- Ну, а Вам какие? - встретил меня голос, исходящий из-за непрозрачного стекла прилавка.

- Никакие, - ответил я устало.

- Тогда зачем Вы здесь?

- Просто, зашёл пообщаться, немного откиснуть.

- А-а-а, - раздалось по ту сторону щита, отделяющего меня от говорящего.

Очень тактично было открыть пункты выдачи искусственных крыльев, работающие по ночам. С тех давних пор как люди начали рождаться с лёгкими и короткими, но чрезвычайно сильными крыльями, бескрылые экземпляры - вроде меня - стали считаться жертвами неудачных мутаций генов. Крылатость людей усугубила их милосердное отношении ко всему живому. Они никогда не тыкали пальцем в мутантов и никаким иным образом не давали почувствовать им их ущербность. Однако бедолаги всё же сторонились полноценных людей и старались селиться общинами, называя свои поселки весёленькими, непринуждёнными именами.

Крылатые неустанно трудились над разработкой и усовершенствованием псевдокрыльев, чтобы те, кто их лишён, могли, как все нормальные люди, испытать радость полёта, приобщиться к духовно-эстетическим действам, имевшим место во многих сотнях метрах над землёй.

Я причислял себя к тем немногим упрямцам, которые, не желая использовать суррогатные крылья, пытались побудить организм к росту своих собственных, воздействуя на него химическим или оперативным путём. Прежде чем подумать о варианте вживления зародышей биокрыльев, мне хотелось испытать более простой способ: ежедневное трехразовое питьё новейшего препарата "Биокрыл".

- Представляешь? Я попал в один процент тех неудачников, у которых от "Биокрыла" токсикоз.

- Бедненький, - протянулась рука в щель между щитом и прилавком.

Маленькая, почти детская, с круглыми розовыми ноготками, она нащупала мои пальцы и слегка сжала их... Мне вдруг захотелось плакать - чёртов бег совершенно измотал меня. Тьфу! Дело вовсе не в беге - физически я чувствовал себя неплохо - причина крылась в разочаровании. Неужели я такой урод, что даже убойная химия, высокая результативность которой доказана во многих случаях, не прошибает мой дефективный К-ген?

Зажужжал механизм, открывающий купол, - мои бывшие попутчики после тренировки готовы были испытать свои крылья-протезы в колком мраке зимней морозной ночи.

- Холодно, - передёрнуло меня.

- Сейчас закрою, - с готовностью откликнулась обладательница хорошенькой ручки.

- Нет, не нужно! Давай оденемся потеплее и послушаем звёзды.

Снова облачившись в куртку, я просунул руку туда, откуда недавно появилась нежная девичья кисть, так робко приласкавшая меня. Когда через некоторое время в мою просительно открытую ладонь тёплым комочком легла сжатая в кулачок рука визави-невидимки, мне захотелось раскрыть, расправить - заставить этот удивительный бутон расцвести.

- Знаешь, я ведь тоже... - послышался голос.

Неужели это удивительное создание с нежной, тонкой душой тоже бескрыло?! Хорошо, что нас разделяла непроницаемая преграда - теперь, наконец, я позволил себе заплакать.

- Не жалей меня, не нужно. Я, как и ты, не стесняюсь своей врождённой аномалии. Наверное, нам предстоит что-то ещё испытать, прежде чем мы получим крылья.

- Ты, что, видишь меня?

- Нет. Стекло непрозрачно с двух сторон. Я просто чувствую, что ты огорчён.

- Уже нет, - с готовностью парировал я и вытер свободной рукой остатки влаги на лице.

Как всегда по ночам, кто-то позвал меня. И всякий раз, когда я слышал этот зов, я думал, что это звёзды говорят со мной. Или же одна звезда. Обыкновенно голос был один и тот же.

- Каждый день ты пробуждаешь свою волю к новой жизни, - вслух повторял я за звучащим внутри меня голосом. - Каждый день ты находишь себя другим - непохожим на тебя вчерашнего. Новый день предлагает тебе решать новые задачи, но одна остается неизменной - во всех своих проявлениях ты должен быть безупречным проводником тока вселенской любви, передавая его встреченным тобой: цветку, дереву, птице или человеку.

Слова зажигали, наполняя сердце искренним восторгом. Мой ликующий голос, который по мере пересказа становился всё громче и громче, казалось, способен был разнести разделительную перегородку.

- Я готова любить, - неожиданно послышался оттуда слегка дрожащий голос, - и знаю, что, лишь встретив суженого, обрету крылья.

Господи, как всё оказывается просто! Я вдруг вспомнил, что совсем недавно в информационной голограмме читал о том, что резкая активизация гормонов полного счастья, положительно влияет на реконструкцию К-гена.

- Я готов любить! Я готов любить! - колокольно звенело у меня в голове, и волна тепла пошла от сердца, расходясь вдоль соскучившихся по приливу восторга нервам.

- Ой! - вдруг дернулась её рука.

- Что случилось? - непроизвольно отпустил её я.

- Какая боль! - вскрикнула она.

Я в отчаянии стукнул кулаком по ненавистному стеклу, разделяющему нас. Во второй раз я стукнул сильней и мне показалось, что оно задрожало. Я готов был бить по нему до тех пор, пока не разрушу. Однако... что за чёртова боль?! Внезапно стало так ломить плечи, что мне показалось, будто надо мной работает пара средневековых костоломов.

Плевать на боль! Из-за перегородки я слышу тихие стоны и готов послать куда подальше и чудовищную ломоту, и всякие опасения по её поводу. Я сдираю с себя куртку, рубашку и, крестообразно сложив руки на ходу принимаюсь массировать лопатки. Где-то здесь должен быть вход, где-то здесь... Обежав башню кругом, с трудом нахожу под гирляндами вечнозелёного плюща узкую дверцу в служебное помещение. Едва открыв её, падаю, сражённый болью.

Никогда не перестану жалеть о своей слабости. Я пропустил самый долгожданный, самый знаменательный момент своей жизни - когда у меня и у моей любимой прорезались крылья...

Отныне "любить" и "летать" стали для нас синонимами. Мы были первыми среди бескрылых, кто, благодаря мощи чудесного притяжения, обрели счастье полёта и были призваны нести этот бесценный опыт по всему миру.

 

ЛАДУШКИН ВЫБОР

Идея Милы Уткиной

 

Как это всегда бывает в начале, душа, предчувствуя огромность возможностей, не в состоянии остановить выбор на чём-то одном. Образы теснятся, словно соревнуясь за звание «самого прекрасного», и заставляют изучать их снова и снова, чтобы, в конце концов, слиться в одно завершающее основание творения. У этого процесса не существует чётких временных рамок. Одни справляются с оформлением творческого порыва быстро, почти мгновенно, другие тратят на это часы, дни, годы.

Когда Ладик решил строить свой мир, он ни минуты не колебался в выборе того, каким будет его будущее творение. Прекрасный, волнующий образ возник сам по себе. Восхитившись, или лучше сказать пламенно полюбив дарованную свыше идею, Ладик немедленно приступил к её воплощению. Но вскоре убедился, что одного вдохновения для того, чтобы построить, пусть даже мысленно, целый мир, недостаточно. И тогда он решил совершить небольшое путешествие по сферам Света.

Егор Николаевич машинально поправил одеяло, укрывавшее тело внука, и так же, не отдавая себе отчёта в том, что делает, вздохнул. Мысли в этой атмосфере, пропитанной удушливыми запахами антисептиков и человеческих страданий, приходили разные. Однако стоит заметить, что они всегда были осенены сокровенным знаменьем надежды. За свою долгую жизнь Егор Николаевич заметил, что это только в очень плохих фильмах тебя погружают в беспросветный мрак, раня душу безнадёжностью, отрывая её от божеских даров. В жизни же всегда находится место надежде. Присутствие надежды в любых, даже самых тяжких обстоятельствах, - естественное состояние души. Нужно только не терять сердцем её ободряющий луч, который и есть одно из проявлений любви Бога на земле.

Внук Ладушка, почти год лежавший в реанимационном отделении местной больницы, пребывал в глубокой коме. И во время своих ежедневных дежурств дед нередко беседовал с ним - как мысленно, так и вслух. Нельзя сказать, чтобы он особо надеялся на то, что мальчик услышит его, однако верил: речь его, наполненная сердечным теплом, помогает удерживать связь с внуком, напоминать тому, что его возвращения горячо ждут.

На самом деле, Ладик слышал, о чём ему рассказывал дед. И по своему переживал за тех, кого оставил в плотном мире, часто посылая им радость и ободрение. Однако связь с Землёй сейчас существовала на периферии его сознания. За свои восемь лет он не успел прочно привязаться к земным реалиям, и даже близкие, с которыми он был связан не одну жизнь, не могли всерьёз отвлечь его от насущной задачи строительства нового мира.

Творец не ощущает себя в своём творении большим или маленьким, подобно тому, как не может любящий оценить размеров своего чувства. В момент любви или творения в человеке всегда пробуждается сам Бог - создатель, одухотворяющий новые формы, призванные к жизни. Окрылённый величием грядущего строительства, Ладик с великим усердием усваивал тонкие энергии светлых сфер. Их красота и многообразие были созданы человеческой мыслью, а потому совершенствование мыслительного процесса как инструмента созидания, виделось ему первостепенной задачей. Об этом не раз говорила ему Наставница.

- Если ты хочешь вырастить в Тонком мире цветы, ты должен научиться чётко, до малейших деталей, представлять себе их форму, их прекрасную суть, а потом, объединив представление с сердечным огнём, отпустить энергию в пространство. Поверь, его не украсит акварельная размытость форм - результат нечёткой мысли. Такими безобразными образцами полны ближайшие к Земле слои Тонкого мира. Но ты можешь по-своему украсить высокие сферы, создав свой, ни на что не похожий, мир.

По-видимому, Ладик достаточно владел своим ментальным инструментом, настройка которого происходит в течение множества земных жизней, и потому ему неплохо удались горы: сначала останцы, а потом и величественные, покрытые белоснежными шапками снегов гиганты. В отличие от своих плотных аналогов на Земле, они были наполнены внутренним свечением, придающим массивным образованиям воздушную лёгкость. Горные склоны как будто парили над водами кристально прозрачных озёр, в которых отражались редкие деревья. Творению растительного мира, Ладик полагал посвятить особенно много сил. Каждая травка, каждый цветок должны были стать подлинными кладезями целительных энергий - прообразами будущих целебных растений земли. У Ладика уже был один пробный, совсем маленький лужок с росными травами и яркими, полными свежей прелести цветами, куда к великой радости юного творца, прилетали пчёлы из соседней сферы собирать нектар. Мальчик ясно понимал их язык и, руководствуясь оценками этих величайших знатоков тонкой субстанции цветов, продолжал работать над луговыми растениями, удаляя сорные и улучшая жизнедательность полезных. Создать немногочисленный животный мир Ладик собирался в самом отдалённом будущем, вооружившись не только знаниями, но и всем накопленным опытом.

Пребывая в усиленных трудах, Ладик не замечал времени, и лишь по тому, как седеет дед, которого он каждый день видел у своего тела, понимал, что поток событий движется к развязке, и ему необходимо сделать выбор. О выборе он узнал от Наставницы. Именно она пояснила, что поспешность, с которой он приступил к строительству мира в Надземном так же важна, как и завершение его кармических заданий на земле, и что он волен выбирать, где ему быть и что делать. Однако мальчик не мог решиться оставить одно и при этом позволить разрушиться другому. Его новый мир, едва намеченный и нуждающийся в постоянном притоке энергий, был не менее хрупок, чем мир его семьи, неизменно теряющей присутствие духа при мысли о возможной разлуке с ним.

- Дорогой Ладушка, - обращается к внуку дед, - помнишь, ты хотел собаку? Так вот вчера вечером отец принёс щенка, как ты хотел... овчарку. Это мама твоя решила: если все мы будем делать, как ты хотел, ты вернёшься... Раньше не говорил тебе, думал не получится, а вот вышло... Без малого шестьдесят лет курил, но уже месяц как без курева обхожусь. Сердце, правда, пошаливает, но это ничего, выдюжим... Щенка, знаешь, как назвали? Ладой. Девочка, значит...

Тихую, неспешную дедову речь прерывает звонок мобильного. Егор Николаевич спешит выйти в коридор, опасаясь, как бы сигнал связи не нарушил работу реанимационных аппаратов.

- Папа, - слышится голос дочери в трубке, - задержись, пожалуйста, ещё на часок. У нас на работе ЧП, как только разберёмся, я сразу же приеду - Ладушку помою, переодену...

- Не торопись больно, нам тут есть, о чём поговорить.

А и вправду, деду, нянчившему внука с пелёнок, знавшего все его секреты и мечты, есть о чём поведать душе отлетевшей, но так и не расставшейся с телом окончательно. Сейчас Егора Николаевича тянет вспомянуть, как он провожал в последний путь жену свою, Софью Ильиничну.

- Видать, в бабушку свою ты пошёл, - рассказывает он внуку. - Соня за год до кончины меня упрашивать начала, мол не хочу я кладбища и могилы, похорони меня в реке. А я, хоть и проплавал механиком полвека, ни в какую. Где это видано христианскую душу в воде топить? А вот когда померла Сонечка, засомневался, боязно стало волю последнюю не исполнить. Пошёл тогда к священнику, к тому старенькому, который ещё тебя крестил. Спросил его. А он и говорит: «Благословения дать не могу, но волю жены лучше исполни». Так и отправил Сонюшку свою на дно. День был холодный, ветреный, даже волна была. Потом дождь пошёл, тоже плакал...

Глаза Егора Николаевича увлажнились, и, переполненный воспоминаниями, он замолчал и после думал о своём молча, до тех самых пор, пока не уснул. Наверно, от печали канунной увидел себя он во тьме. Жутко там было, и удушье горло сжимало - то ли от тоски, то ли от слабости сердечной. Но уже вскоре во мраке свет стал пробиваться, а когда совсем посветлело, тут дед Егор внука увидел. «Надо же, - поразился старик, - ожил-таки мальчонка!»

- Дедушка, голубчик, мы с тобой на высоких небесах, - взял его за руку внук. - Смотри, как здесь красиво!

Перед взором Егора Николаевича красота несказанная предстала. Такую не то что в жизни, даже по телевизору было не увидать - краски яркие, светящиеся, благоухание такое, что аж голова кружится. Всё показал Ладик деду Егору: и горы, и озёра, и всякую растительность... А потом и говорит:

- Дедушка, это я сотворил, пока в коме лежал.

- Ой ли? - качает головой дед.

- Даже не сомневайся!

- Красиво тут, хорошо... А знаешь, сынок, как тебя ждут родные?

- Знаю, дедушка. Я всё знаю: и про тебя, и про маму с папой, и про Любашу...

- Значит, и про собаку Ладу...

Дед с огорчением отмечает, что радостный блеск в глазах мальчика свидетельствует о том, как ему здесь, в этом сказочно прекрасном мире, хорошо.

- Вернулся бы ты, - говорит он без особой надежды в голосе, - мама совсем извелась...

- Дедушка, - загорается Ладик, - я бы вернулся, мне очень хочется. Но я не могу оставить свой мир, без меня тут всё разрушится.

- Кто-то нападёт?

- Нет, просто в начале мира, его нужно питать своими энергиями. У него ещё нет сил самостоятельно жить, как у маленького ребёнка без мамы. Понимаешь?

- Понимаю, понимаю, - вздыхает дед и вдруг начинает плясать вприсядку. - Ай да я, ай да молодец!

Ладик с удивлением смотрит на деда. Тот, не прекращая притоптывать и прихлопывать, со смехом сообщает:

- А когда мамы у ребёнка нету, кто за ним смотрит? Правильно. Папа. Это, конечно, не то же самое, но... Вырастает же!

- Ты хочешь сказать, что меня заменить кто-то может? - удивился Ладик.

- Молодец! Умница! Я тебя и заменю.

Ладику сложно представить, что кто-то другой, кроме него, сумеет позаботиться о его творении, ритмично насыщая его энергией любви и роста. Но дедушкиному слову можно верить. И Ладик, на мгновение смежив веки, воспаряет душой к Наставнице:

- О, Мудрейшая, благослови!

Замечая, как от тела внука отделяется вспышка ослепительного света, Егор Николаевич притихает и вдруг сердцем ощущает, что всё у них получится...

Ощущение тяжести и скованности угнетает не только тело, но кажется, отзывается жутким давлением во всем существе. Темнота. А ведь только что был свет. Свет... Нет, не помнится, что же только что он видел. Рефлекторно открываются глаза. Веки удивительно тяжёлые, и в узкий, щёлочкой открывшийся просвет тут же врывается резкая вспышка света. Глаза немедленно захлопываются, но уже вскоре вновь осторожно приоткрываются. Господи, какой же тут неприятный запах!

Когда Ладик очнулся, он с трудом сообразил, что находится в больнице. Дедушка, который сидел рядом у кровати, спал, и мальчику не хотелось тревожить его глубокий, мирный сон. Во сне старик улыбался. Ладик понял, что одолеть тяжесть тела в одиночку не сумеет и потому стал дожидаться, пока кто-нибудь из взрослых поможет ему. Когда в палату вошла мама, его сердце затрепетало от восторга. Наверное, и мама чувствовала что-то похожее, она даже подпрыгнула от радости. А потом стала будить отца, чтобы и его порадовать: «Ладушка проснулся!»

Радость, которая вихрем ворвалась вместе с маминым приходом, вдруг угасла. На мамином, всё ещё улыбающемся лице внезапно заблестели слёзы.

- Ладушка, дедушка умер, - прошептали её губы и снова растянулись в непроизвольной улыбке.

Ладик закрыл глаза, и мир потускнел. Он слышал, как хлопнула дверь - из палаты выбежала мама. Но глубоко внутри ощущал созидательную энергию, которая, подобно вулканической лаве, клокотала в готовности к творению, жизни и радости. Он чувствовал, что и дед разделяет с ним эту готовность, он и дед - заодно.

- Ничего, дедушка, спеши к свету и ничего не бойся! Спасибо за то, что подарил мне жизнь!

 

НА ЯСНЫЙ ОГОНЬ

- Солнце алое,

дитя малое

радуется солнцу

у мамкина оконца.

Ерошка был деревенским дурачком. И песенка его была дурацкая. Всегда одна и та же. Под стать белой пакле волос, торчащих во все стороны, и залатанной вылинявшей одежде. Ерошка всё время улыбался, и улыбка его тоже была глупой. Его нельзя было любить, недочеловека Ерошку. Но жалеть - жалели многие.

- Это для Ерошки, - откладывался в сторону зачерствевший кусок хлеба на тот случай, когда глупая физиономия с радостным оскалом щербатого рта замаячит за окном в ожидании подачки.

- Пожалуй, отдадим Ерошке, - складывалась отдельно старая рубаха, и никто не возражал. Потому что это было даже почётно, когда вся деревня видела на дурачке рубаху, в которой ещё недавно хаживал член уважаемого семейства.

Кто первый заметил новую Ерошкину песню, сейчас уж и не припомнить.

- Золотая лодочка

по речке плывёт,

и цветочек аленький

в лодочке цветёт.

- пел дурачок, и бессмысленная улыбка не сходила с его счастливой физиономии.

- Ишь, чего выдумал, - пожимала плечами вся деревня. - Где это видано, чтобы в лодке цветы росли?

Но однажды, помнится, Пашка-коневод прибежал с реки, весь всполошенный:

- Там... на реке!..

- Да что там-то?

- Там... лодка... плывёт...

- Эка невидаль - лодка плывёт!

- Лодка золотая! А в ей огонь горит. Да такой свет от лодки идёт, что глазам больно!

- Врёшь!

- Вот те крест! - торопливо крестился Пашка и, едва отдышавшись, бежал, чтобы дальше нести ошеломляющее известие по деревне.

Не враз выяснилось, что по речке Чернушке, и вправду, ранним утром лодка проплывает. Да не лодка, а ладья былинная, золотом червонным на солнце отсвечивающая. Кто ею правит, неизвестно. Потому как из-за сильного света, что над лодкой поднимается, не видать в ней ничего.

В Чернушке течение неспешное, медленно идёт лодка вниз по реке и всякие мысли у деревенских пробуждает. Одни крестятся всякий раз, когда видят: мало ли, может это дьявольское наваждение. Иные думают, что Бог знак посылает. Находятся и не робкого десятка, которые лодку себе присвоить жаждут. Почему бы не подогнать оную к берегу да не распилить на отдельные части, разумеется, если из золота она? Вот богатство-то в руки поплывёт!

Однако не даётся лодка в руки. Только её багром зацепят, тут же металл в пыль превращается, а дерево сгорает. А когда по злобе, что ускользает сокровище из рук, камнями забросать хотят, камни вспять начинают лететь, назад к нападающим. Один только Ерошка радуется лодке, когда та проплывает мимо деревни. Знай себе, бежит вдоль берега и рукою машет, как будто приветствует кого в лодке. Дурачок. Что с него возьмёшь?

Перестали ходить к реке сельчане, потеряли интерес к диковинке. Ну плывёт себе и пускай плывёт, если ей так хочется. И никто уже ранним утром к Чернушке не ходит, разве что по надобности. А тут однажды видят: Пашка от реки бежит и кричит, что было мочи:

- Ерошку нашего лодка проглотила!

- Как? Когда?

- Он поплыл к ней, она и остановилась. А когда влез на борт, так сразу исчез в том огне бесовском. Вот!

 

* * *

«И снова он едет один, без дороги, во тьму…

- Куда же ты едешь, ведь ночь подступила к глазам?

- Ты что потерял, моя радость? - кричу я ему.

А он отвечает: - Ах, если б я знал это сам…»

(Из песни)

 

Иона отложил книгу в сторону. Что же получается? Египет, Индия, Перу, Россия... - везде видели золотую ладью, поражающую воображение ослепительным сиянием, и всегда её исчезновение связывали с пропажей в её сияющих недрах человека, чаще всего такого, которого в народе называют «не от мира сего».

На столе в беспорядке лежали книги; грязная, давно не мытая чашка и фарфоровый чайник с остатками заварки обитали тут же. Обычно аккуратный, сейчас Иона не обращал внимания на беспорядок, слишком уж поразительной казалась ему новость, что где-то в Кордильерах зафиксировали появление золотой ладьи. Современные сведения обнаружили одну малоприятную подробность, о которой старые легенды благоразумно умалчивали: многие, приблизившиеся к лодке, сгорали на месте - не спасали ни вода, ни защитные костюмы. И потому всё побережье вдоль пути следования лодки было оцеплено войсками, дабы сдержать поток безрассудных, рвавшихся испытать удачу.

Раньше Ионе как этнографу порой удавалось выхлопотать командировку за границу, однако нынче, в эти смутные времена, выпросить денег даже на поездку в соседнюю область бывало непросто. И потому, собрав все наличные деньги и с некоторым сожалением расставшись с кое-каким раритетом, Иона налегке отправился в горы: если удастся пробиться к лодке, он сгорит или исчезнет вместе с ней, а если его остановят, то быстро вернут домой ни с чем.

Добравшись до места, Иона не стал «ломиться в закрытую дверь». Избегая встречи с военными, он пошёл по горной тропе, далеко от обрыва, с которого открывался вид на шумную реку, прорезавшую горный массив с севера на юг. Подробная спутниковая карта местности, полученная из Интернета, вела его к истокам. Где-то там, со стороны водопада, территория наверняка не охранялась и, чем чёрт не шутит, оттуда можно было попытаться попасть в воды стремительной реки.

Иона никогда не был экстремалом и потому, когда на рассвете увидел стену воды, стремительно низвергающуюся вниз, содрогнулся от мысли погрузиться в этот ледяной, невероятно опасный поток. Пережить во второй раз короткий приступ страха ему довелось, когда позади раздался хриплый голос:

- Что, тоже хотите прыгнуть?

Оказалось, не один он такой умный, нашлись ещё сорвиголовы, готовые сигануть в водопад, чтобы достичь заветной цели. Двое смельчаков, специализировавшихся на спуске по водопадам, шутя, предложили Ионе дебютировать, заверив его, что благодаря их инструкциям, ему практически ничего не грозит.

По всей видимости, инструкции были, и в самом деле, неплохими. Сначала Иона вполне благополучно выбрался из бурлящего основания падающей стеной воды, а после, при помощи приобретённого у местных сметливых дельцов портативного двигателя, сумел догнать лодку и ухватиться за борт. Что было дальше, он не помнил.

Очнулся Иона на острове - земном тропическом острове с дымящимся вулканом. Картинка показалась ему удивительно знакомой.

- Точь-в-точь как на компьютерных обоях, - вспомнил он. - И это всё? Стоило рисковать жизнью, тратить последние деньги, чтобы банально очутиться на Гавайях, в окружении...

Впрочем, оглядевшись, Иона вскоре убедился в небанальности происходящего. То, что его окружало, скорее, напоминало театральные декорации в 3D. Птицы и мелкие твари никак не реагировали на его появление, а плоды хлебного дерева и бананы были одинаковыми на вкус, точнее, абсолютно безвкусными.

- Похоже на сон, - констатировал Иона и закрыл глаза. Сейчас его главным желанием было очутиться подальше отсюда.

Когда же он вновь открыл их, то с удивлением обнаружил, что находится в городской среде, в окружении старой европейской архитектуры. Но опять же Ионе здесь было не место. Прохожие не замечали его, и, как ни старался, попасть под автомобиль ему тоже не удалось. Экскурсия по Лондону - а это, как вскоре убедился Иона, и впрямь, была столица старой доброй Англии - желаемого удовлетворения ему не принесла. Никаких ощущений, кроме зрительных, призрак-Иона испытать не смог.

- Желаю проснуться, - бросил он клич в пространство, крепко закрывая глаза.

То, к чему устремилось в этот момент его подсознание, вряд ли поддавалось какой-то логической интерпретации. Да, Иона «проснулся». Только, пробудившись, он увидел себя лежащим на раскалённом песке, под безжалостным солнцем пустыни. Горячий ветер с завидным постоянством дул ему в лицо. Иона застонал и вновь зажмурил глаза: «Хочу домой. Домой! Только домой!»

- Ну вот и слава Богу! - с облегчением вздохнул он, обрадовавшись увиденному. - Похоже, я дома.

- Дом, милый дом, - напевал этнограф, вернувшись из удивительного путешествия и стараясь как можно скорее насытиться аурой стабильности и уюта.

Немного погодя, однако, Иона почуял все ту же холодность среды, которую воспринял поначалу как собственное жилище. Он даже схватился за дудук, однажды привезённый из одного похода, но инструмент в ответ на его потуги не издал ни звука.

- Выходит, я умер, - застонал Иона. - Я безнадежно мёртв и больше непричастен к миру Земли. Неужели это конец?

Он не знал, как долго оплакивал свою долю. Из ступора его вывело вИдение некоего смутного светлого пятна в районе правого плеча. Оно обозначилось на периферии зрения и там и оставалось, как ни вертел Иона головой в попытке рассмотреть пришельца.

- Всё ясно, я умер, - решил он, наконец. - А этот ангел пришёл забрать меня с собой.

- Нет, я не ангел, - послышался высокий, похожий на женский, голос, - и не заберу тебя.

Иона молчал, ожидая приговора.

- Я - проводник.

- На тот свет? - сейчас Иона не выбирал выражения и не бодрился, чтобы скрыть душевную боль.

- Нет, - стал строже голос пришельца. - Ты попадёшь назад, в свой мир.

- А сейчас?.. Где я по-твоему сейчас?!

- Сейчас ты в мире своего сознания. И не более того.

- Ага, - задумался Иона, - когда всё закончится, пришелец, наверняка, исчезнет, ведь он только проводник... Значит, нужно его попытать...

- О чём ты хочешь спросить? - «услышал» его мысли невидимый собеседник.

Иона наскоро порылся в бардачке оперативной памяти и вытащил оттуда то, что казалось, само просилось на поверхность:

- Скажи, в чём тайна золотой лодки?

- Это визуализированный проход в иные миры.

- Тогда почему, если я остался жив, я не попал туда?

- Каждый попадает в тот мир, который осилит его воображение. Ты смог увидеть лишь то, что видел уже когда-либо прежде. Ты не готов был раскрыться новому. Твоё сознание заняло оборонительную позицию и не впускает ничего из того, что кажется ему опасным.

Иону задело это обвинение в ограниченности и возможной косности. Он всегда считал себя довольно продвинутым индивидом.

- Если я такой безнадёжный, почему лодка не сожгла меня, как других, которые дерзнули к ней приблизиться? - с некоторым вызовом спросил он.

- Ты - не безнадёжен. Но это был твой последний шанс. Ты им не воспользовался.

Холодный ветерок самолюбия снова прошёлся по сознанию Ионы, недобро шепча о его безнадёжной нереализованности.

- И что теперь? - опустил он голову.

- Теперь я проведу тебя в тот из твоих миров, которые тебе доступны. Если хочешь, в прошлое, где ты снова будешь маленьким мальчиком с незамутнённым сознанием и сможешь начать всё сначала. Или в юность - ближе к черте, за которой для тебя исчезло понятие новизны. А если пожелаешь, то в твоё настоящее...

Слова проводника заставили Иону задуматься: вместе с широкими возможностями познания в детстве и юности, возможно, снова придётся отклониться от эффективного пути, и даже, если, в конечном итоге, удастся вырулить на верную дорогу, не факт, что на энном километре его сознание будет на порядок выше, чем то, которое состоялось на сегодняшний день.

- Верни меня в настоящее. По крайней мере, будет что вспомнить, - махнул рукой Иона.

- Уверен?

- Да, - выдохнул он, готовясь к прыжку в неизвестное.

Иона был немало подавлен, когда очнулся у себя в кабинете. Теперь это, и в самом деле, был ЕГО кабинет: стойкий запах пыли на книгах, радужная плёнка на недопитом чае, сборник рассказов о золотой лодке... Услышав, как скрипят половицы под ногами соседа сверху, Иона приободрился: «Зато это реальность!» Но тут же на лбу у него резче обозначились вертикальные складки: «Но как же преодолеть старые стереотипы и где искать новое?»

Сколько в его жизни было экспедиций, встреч с людьми и море книжной и вербальной информации, но «перпетуум мобиле» восприятия новизны он так и не обнаружил. Начиная с какого-то момента его жизни, его вИдение стало вторичным, впечатления внешнего мира превращались в устоявшуюся трактовку его мозга, в мозаику виденного ранее.

- Нет, - тряхнул головой Иона. - Сейчас, прямо с этого момента, нужно начать пристально всматриваться в жизнь...

Телефонный звонок прервал его размышления. Звонила старая, ещё со студенческих времен, знакомая и предлагала пойти на лекцию по трансцендентной психологии. Иона с ходу согласился сопровождать её, однако, вообразив, какая это будет скука...

- Стоп, - остановил он себя. - Откуда же возьмётся новое, если не через преодоление старого? Придётся научиться наступать на горло собственной песне, - в горькой улыбке Ионы сквозила жалость к себе, он всё ещё не вышел из роли жертвы обстоятельств.

Вечером следующего дня, с неохотой сменив удобные джинсы на элегантный панцирь современного мужчины, Иона направился на встречу с дамой, которую не видел много лет.

- Новое, новое, только новое... я - другой... всё вокруг другое... - твердил он про себя, стараясь обнаружить в облике стареющей, некрасивой женщины то, что могло заронить в его душу искру, которая бы разожгла в нем костёр новых мыслей и ощущений.

Однако разряд не состоялся. Теперь нужно было попытаться ухватить за хвост огненную птицу через канал интеллекта.

- Не удивляйся, что я тебе позвонила, - обращалась к Ионе дама. - Я вдруг вспомнила, что ты когда-то интересовался трансцендентальной психологией.

- Ты ничего не перепутала? - Иона второпях пересматривал багаж прошлого и с трудом нащупал ниточку, за которую стоило потянуть воспоминания.

- Да-да, что-то было, - оживился он, припомнив, как, щеголяя перед сокурсницами своей эрудированностью, рассказывал, что посетил одно занятие семинара, посвящённого только что появившемуся, но уже ставшему модным направлению в психологии.

И вдруг Иону осенило, что если он по-настоящему хочет новизны в своей жизни, то должен сбросить маску всезнающего скептика и предстать перед знакомой и, в конце концов, перед собственной жизнью в облике неофита, готового усваивать каждое знание, которое она преподносит.

- Не был, не участвовал, ничего не знаю, - улыбнулся он. - Я тогда выпендривался перед девчонками.

Оказывается ложь - это тоже способ охранить и укрепить свои позиции, а значит, вместе с безопасностью, которую она предоставляет, это способ остаться в старом, знакомом до пылинки мире.

- Значит, я напрасно тебя выдернула? Ну, извини, - была обескуражена знакомая.

- Нет-нет, - поторопился успокоить её Иона. - Я, можно сказать, только теперь начинаю жить.

Женщина хотела сказать что-то ещё, но тут раздались аплодисменты - на сцене появился лектор. Едва затихли слова приветствия, как он тут же предложил слушателям закрыть глаза. Посидев так с минуту, они, в соответствии с его новым указанием, открыли глаза:

- Посмотрите на сцену, посмотрите вокруг. За ту минуту, пока вас не было здесь, многое, очень многое изменилось. Не качайте головами! Если вы не замечаете изменений, не значит, что мир неизменен. Вы просто привыкли видеть то, что ожидаете увидеть, то, к чему привыкли. Моя же задача - научить вас хоть в какой-то мере научиться замечать изменения...

Иона старался, по мере возможности, быть внимательным и прилежным слушателем. Он даже на всякий случай включил диктофон: вдруг сразу не сможет вполне усвоить новый материал. В зале царила живая атмосфера непринуждённой беседы, и порой Иона отвлекался, наблюдая за говорящими. К сути происходящего его возвращало некоторое ключевое слово или фраза. Так, когда он услышал из уст лектора «золотая лодка», его просто передёрнуло.

- Полагаю, вы знаете нашумевшую историю с золотой лодкой, - говорил, обращаясь к слушателям мужчина.

Когда те согласно закивали головами, он продолжил:

- Так вот, это яркий пример того, как не прилагая длительных усилий, люди хотят обрести лучшую жизнь, мгновенно преобразить своё «я». И хотя паломникам достоверно не было известно, в этом ли направлении действуют энергии феномена, они активно атаковали лодку. Одному смельчаку, как вы знаете, это удалось. Никто не знает, где он теперь: в каком-нибудь райском уголке Вселенной или же распался на атомы. Однако уверен в одном. Если он не был готов к преображению, он не преобразился. Достаточно вспомнить сказочных героев, искупавшихся в кипящем молоке...

Ионе очень хотелось встать и крикнуть:

- Люди, я здесь! У меня ничего не вышло потому, что я не был готов к новой ступени духовного опыта и не сумел открыть своё сердце для новых преобразующих энергий.

 

* * *

«- На ясный огонь, моя радость, на ясный огонь,

Езжай на огонь, моя радость, найдёшь без труда».

(Из песни)

 

Ерошка предстал перед престолом. Ангельские лики окружали его, и свет несказанный исходил от них. А на престоле - в светозарном ореоле чистого пламени - восседала Матерь возлюбленная.

От увиденного воспылал Ерошка восторгом огненным. Долго ли пробыл в самозабвенном восхищении, не сказать. Когда же снова себя понимать стал, уразумел, что сохранил толику благодати в сердце своём и принёс её в новый, невиданный ранее, мир. Сразу почуял Ерошка, что люди - насельники его - так же благодатны, как и он теперь. И живут они ради красоты и творят красоты же ради.

И задумался Ерошка о лепте, каковую внести может в творчество прекрасное. Избрал то, что ближе душе его было. Примкнул в трудах своих к мастеру-садовнику и стал обучаться разговор вести с растениями. Чтоб цветы на них и плоды краше становились. А ещё предстояло ему учиться мыслью растения преображать да новые сорта выводить, гармоничнее прежних. А ещё... Непочатый край возможностей открыл для себя Ерошка. Даже тосклинка мелькнула: вот бы на Землю такое принести!

Мастер, который чуял всё, что с Ерошкой деется, мечту его поддержал:

- Будет, будет Земля райским уголком, когда люди научатся знаки красоты, дарованные свыше, в жизни применять. Боятся человеки Земли новые силы принять, свою самость в них растворить. Боятся сердечного общинножития. Однако жар высшего огня уже коснулся Земли, и скоро увидим её лик просветлённым.

Как скоро суждённое произойдёт, Ерошка так в тот раз и не узнал. Ибо настало время ему и Мастеру творить красоту.

 

НОВАЯ ПЕСНЯ

- Что видишь? - на ладони Ментора появилась прозрачная призма.

- Высокую гору, - ответил Эл.

- А ты?

- Гору и человека, стоящего на вершине, - сказал Тул.

Ментор вернул кристалл в область сердца. Призма, подобно драгоценному камню, заиграла множеством разноцветных искр, вспышки которых озарили фигуру Ментора разновидными светами.

- Что видите теперь?

- Свет, - с трудом выдавили из себя Эл и Тул.

Мощный поток энергии, исходящий из сердца Ментора, вошёл в их естества, требуя немедленной ассимиляции. Временно затмив внешние оболочки сознания, он насытил его сокровенную суть универсальной энергией Великого Единства. Немного погодя затуманенные взоры прозелитов прояснились - усвоение было завершено. Тогда Ментор сказал:

- Идите и несите Свет!

Эл и Тул прошли сквозь тело ледяной пирамиды, неохотно покидая Ментора в его исконном месте обитания. Теперь они в полной мере были подготовлены к выполнению очередного задания и привычно объединили сознания. Сведение внешних оболочек в единую сущность - Литула - как именовали они свой союз - было делом техники.

На рассвете, когда аметистово-лазурное зарево осветило Кристальные горы, Литул покинул родную планету. Пережив трудное мгновение вхождения в атмосферу низшего мира, он затем свободно проник сквозь толщу твёрдых горных пород в подземное хранилище, в холодных залах которого имелось немало неодушевлённых человеческих оболочек. Остановив свой выбор на функционале женского пола, Литул проник в него и некоторое время оставался без движения: следовало насытить огнём сознания его системы, настроив их согласованную работу в ритмах Великого Единства. Гораздо более простой оказалась процедура облачения функционала в защитный покров. Строгий серый костюм и белая с открытым воротом блуза подчёркивали гармоничность его телосложения и миловидность молодого свежего лица.

Когда женщина с бейджем "Литул Праймери - старший советник" появилась на заседании Международной ассамблеи, никто не выказал удивления. Взгляд её лучистых серых глаз был настолько доверительно прост, что всем казалось, будто они знакомы с ней уже долгое время. Устроившись в первом ряду, в непосредственной близости от кафедры докладчика, Литул углубился в наблюдение за течением мысли выступавших. Речь шла о трудноразрешимой для землян проблеме: необходимости ограничения роста населения планеты и вместе с тем недопустимости прерывания построения тел нарождающихся людей. Если бы Литул умел огорчаться, его бы изрядно расстроила ограниченность видения этих человекообразных. Однако призванный нести свет знания, он всегда действовал конструктивно, исключительно бережно расходуя энергию Единства. Именно насущности её осознания он и посвятил своё выступление.

- То, что вы выдвигаете в качестве причины неконтролируемых зачатий, а именно безотчётное влечение людей противоположного пола друг к другу, на самом деле имеет более глубокое основание.

Пауза. Литул скользнул взглядом по залу, обнаруживая наиболее настроенный на принятие его ментальных вибраций центр, - молодого мужчину в синем костюме. Тот сидел, слегка подавшись вперёд и, казалось, ловил каждое слово, каждый энергетический посыл. Ориентируясь на этот "резонатор" зажигательного состава своей речи, Литул продолжил:

- Энергия Единства, воспринимаемая как любовь, - вот то, чего ищет, чего жаждет всякий: мужчина и женщина, старик и ребёнок. В течение жизни он не раз находит её изумительные проблески и подменяет источник её получения - Великое Единство - видимой причиной. Ни мужчина, ни женщина сами по себе не являются творцами окрыляющего их чувства. Каждый из них - всего лишь более или менее чистый проводник Единой Энергии. Такими же проводниками они являются и для своих детей. К сожалению, не многих живущих можно назвать постоянно действующими, бездефицитными носителями энергии любви. Зачастую, люди стремятся отнять друг у друга то немногое, что имеют. В то же время игнорируя возможность получения её из единого Источника.

- Вы хотите сказать, что в любом месте, в любое время мы по своему желанию можем получить доступное нам количество любви? - пришёл из зала опутанный паутиной скептицизма вопрос.

- Вот именно!

- Но это же абсурд! И вы это сами знаете.

Литул заставил свой рот растянуться в лёгкой улыбке и так - без видимого напряжения - заговорил:

- Сжавший губы - не напьётся, закрывший уши - не услышит, отяготивший сердце предрассудками - не допустит до себя лучи солнца любви.

- Уважаемая, - поднял карточку пожилой человек со слуховым аппаратом, - можете ли вы каким-то образом продемонстрировать нам вседоступность указанной вами энергии?

Литул приложил свою изящную маленькую руку к сердцу и попросил присутствующих сделать то же самое. Намереваясь помочь им воскресить забытое чувство радости, он предложил каждому вспомнить о лучшем моменте его жизни.

Наслаждение, восторг, полную непротиворечивость чувств испытывали все, кто присутствовал в зале. Сознание Литула, силой преданности объединившись с сознанием Ментора, создавало в образовавшейся батарее мощный ток лучистой энергии. Его циркуляция порождала поле огромной напряжённости, распространяясь на многие десятки метров кругом. Фиолетовое пламя проникало в сердца, насыщая их полнотой любви и единства со всем сущим.

Первой преодолеть эйфорическое состояние решилась председательствующая на заседании темнокожая женщина. Она неуверенно нажала на кнопку звонка, побуждая заседающих вернуться к текущим делам, а затем обратилась к Литулу:

- Прошу вас, старший советник, перейдите к нашей основной теме и сформулируйте свои предложения.

Литул немедленно отреагировал на замечание. Вновь сосредоточив огонь своего внимания на мужчине в костюме индиго, он заговорил:

- Итак, чтобы преодолеть взаимные претензии полов и животную приверженность к наслаждениям, каждый человек должен уяснить, что не кто-нибудь извне, но он сам есть приёмник Единой Энергии. И общение, и взаимодействие с другими людьми для него должно быть подчинено главной цели - распространению и умножению Любви.

Они были озадачены и заинтересованы, они верили и не верили. По их глазам и вопросам Литул понимал, что усвоение того, о чём он сейчас говорил, - дело будущего. Однако зёрна знания были заложены, а значит, его миссия выполнена.

Прежде чем окончательно покинуть это важное для землян место, Литул спустился во внутренний дворик, где, как он успел заметить, между заседаниями любили прогуливаться участники Международной ассамблеи.

Первым свою беззвучную песнь любви он посвятил цветам - этим наилучшим аккумуляторам Единой Энергии. Едва потекла её возвышенная мелодия, благоухание роз усилилось, зелёные ещё бутоны налились краской, а окрашенные - расцвели. Они любовно вторили каждой вибрации, запоминая все оттенки и нюансы своей новой, по-неземному прекрасной песни. Потом настала очередь хвойных, способных весьма эффективно накапливать на острие своих иголок драгоценную силу Единства. Они были долговечнее роз, хотя и не столь утонченны - поэтому песня, которая звучала для них, была проще. Однако и эта незатейливая мелодия заставляла трепетать каждую иголочку, каждую ветвь, записываясь навечно в живой памяти величественных деревьев.

Со стороны могло показаться, что молодая женщина молится. Экстатическое выражение её лица и молитвенно сложенные руки в течение длительного времени вызывали у мужчины в синей паре крайнюю нерешительность. Приблизиться к ней он осмелился, лишь когда она повернулась, чтобы уйти. Встретившись с её дивно сияющими глазами, он уже не мог оторвать взгляда, теряя остатки воли под их магнетическим воздействием.

- Прошу Вас, разрешите пройти, - попросил Литул.

- Постойте, я хочу…

Но Литул оборвал говорившего:

- Знаю, Вы неплохо уяснили то, о чём я недавно говорила. И теперь не должны рассчитывать на получение от меня новых порций энергии.

- Но я тоже… непременно… - схватил его за руку мужчина.

Не пытаясь высвободиться из цепкого плена, Литул повёл пылкого поклонника в дальний угол двора, где за великолепными кустами роз скрывалась одинокая скамейка. Чтобы предупредить порывы мужчины к телесному сближению, ему пришлось прибегнуть к своего рода гипнотическому воздействию.

- Закройте глаза и сидите молча, - приказал он.

Постепенно ум мужчины успокоился, и перед его внутренним взором предстала прекрасная незнакомка. Сейчас от её гармоничной фигуры веяло холодом. Ледяными змейками заползал он в сердце, заставляя его на мгновение замирать, а после возобновлять работу в каком-то странном, незнакомом ритме. Тяжело привыкая к новым ощущениям, мужчина отстраненно наблюдал за неуловимыми изменениями прельстившего его облика. Между тем, тот становился всё прозрачнее, по мере таяния обнаруживая две скрытые в нём призрачные фигуры.

- Я - Эл, а я - Тул. Вместе мы - Литул, - завибрировали их голоса.

Высокочастотная вибрация неприятно резанула внутренний слух мужчины. Его способность к критическому восприятию происходящего, ничуть не умалённая состоянием общей заторможенности, заставила его отреагировать:

- Зачем вы здесь?

- Мы работаем в рамках общей эволюционной программы, направленной на ускорение восприятия землянами новых аспектов Единой Любви.

- Значит, холодный расчёт…

Голоса как-то странно задребезжали - наверное, смеялись, а затем более членораздельно произнесли:

- Любая новая энергия, обладающая более высокой частотой, кажется вначале чуждой и трудной для восприятия. Но после, когда она трансмутируется центрами принявшего её, ему открываются новые стороны Единого.

- Значит, гуманная миссия, - решил землянин и… очнулся.

Он с удивлением обнаружил себя во дворе здания Международной ассамблеи и, рассчитывая на благосклонность своей памяти, попытался осознать, что привело его сюда. Однако память не отвечала на усиленные попытки вспомнить что-либо помимо событий в зале заседаний, заставляя его растерянно оглядываться по сторонам. Внезапно его внимание привлек роскошный куст бледно-розовых дамасских роз. Вспышка непроявленного знания - узнавания без слов - осенила его смущённую душу. Он смотрел на розы, не отрываясь, - как смотрят в глаза любимой: не пытаясь добиться оформления мысли, но лишь направляя её течение в единое русло вечного потока любви. В эти мгновения, незаметно для него самого, в нём формировалось новое понимание красоты. Не иначе как розовый куст учил его своей новой песне, напетой ему Литулом - гостем из далёкого мира.

 

ОДИННАДЦАТАЯ ЗАПОВЕДЬ

Дуга огня небесного Ра однажды воссияла на земном горизонте. Дух Ра-дуги созывал всё сущее воспользоваться этим естественным мостом и вознестись в небеса. Когда его пламенный зов достиг меня, множества, составляющие мою личность, пришли в волнение.

Первыми отреагировали птицы. Они готовы были лететь тотчас же, обещая стремительный перелёт туда и обратно: им никак нельзя было надолго оставить крошек-птенцов. Собака, которую настораживало всё, что появлялось на её горизонте, колебалась между желанием ближе ознакомится с неизвестным и недопустимостью нарушения заведённого порядка. Её соседка - лошадь, мечтая о свободном беге, с опаской поглядывала вверх - лететь она была явно не готова. Мягко переступая лапами, ленивица-кошка даже не думала о полёте - она вымащивала себе уютное местечко для дремы. А проворная крыса, сверкая бусинами умных глаз, только посмеивалась: проект "Полёт в небо" явно не сулил никаких видимых выгод.

Пока явленное колебательное движение моего сознания возмущало пространство разноречивыми устремлениями, некий скрытый безгласый и бестелесный его элемент был уже в Ра-дуге. Обладая способностью перемещаться со скоростью мысли, этот Я-элемент мог одномоментно пересечь весь океан Ра. Однако, будучи неразрывно связанным с прочими насельниками мира моего сознания, он полагал своей обязанностью доносить до них в доступной форме всю надземную информацию.

Очутившись в сфере ало-малинового пламени, Я-эль немедленно ощутил восхитительную энергию радости жизни. Транслируемые им потоки содержали образы земной зари, пронзительный свежий воздух, напоенный ароматом степных трав и солёным запахом моря, и юных человеков, бегущих по его кромке навстречу ветру, новой жизни, новым свершениям.

Коснувшись более напряжённой атмосферы розово-оранжевой области Ра-дуги, Я-эль задрожал в её бодрящих колющих токах. Сейчас он пел о мощи творческой энергии, и в его ликовании угадывалась высокая нота восторга слияния противоположных начал. Немало нашлось во мне готовых "зависнуть" в этой нирване творческой батареи, однако Я-эль, подчинённый притяжению свыше, уже спешил в сферу яро солнечного света. Здесь явно ощущалась огромная потенция к уравновешиванию истекающих и входящих энергий, что побудило его расцветить свой рассказ образами красоты взаимной ответственности и согласованных действий: большие и малые человеки, взявшись за руки, оцепили весь шар земной, являя поруку честного взаимного сотрудничества и справедливого отношения ко всем царствам природы.

Эти торжественно-прекрасные картины вскоре были вытеснены целым потоком таких близких и понятных нежных распевов о материнской любви, милосердии и самопожертвовании. Изумрудно-зелёные вихревые потоки щедро дарили Я-элю удивительно проникновенные образы материнства, которые, пробуждая самые тёплые воспоминания, звали к достойному подражанию самоотверженности материнского пути и, в конечном итоге, к героизму. Ибо истоки героизма, без сомнения, имеют начало в материнской любви.

Все соискатели прекрасного во мне были премного удовлетворены увиденным. Не имея возможности отслеживать направление перемещений своего посланника, они полагали, что на этой высокой ноте его славное путешествие подойдёт к концу. Но когда их стали атаковать новые незнакомые ощущения, умилительное довольство погасло, уступая колким, возбуждающим импульсам, понуждающим каждого самостоятельно рождать образы красоты. Так действовали токи бирюзово-небесной голубизны пятой сферы - реактора творческих энергий высокого потенциала. Услаждаясь удовлетворением неукротимой жажды творения мыслеформ, в какой-то момент взахлёб творящие были вынуждены отбросить те свои творческие нахождения, которые много или мало не соответствовали вибрациям сферы синтеза. Её сапфировая синева, разоблачающая перед Я-элем истоки красоты и множества связей её организующих, воистину был способна зажигать самые высокие огни восхищений.

Когда замолкаешь извне, изнутри и делаешься на мгновение здесь не сущим, можешь вслед за Я-элем проникнуть в седьмую область Ра и ощутить своё неразрывное единство со всем миром и беспредельную полноту жизни. Нет отдельных мыслей, нет образов - нет ничего, кроме нескончаемого тока внутренней гармонии - достижения финального состояния бытия...

Встречая Я-эля, кошка лениво потянулась. Конечно, она лгала. Ведь она вовсе не спала, а напротив - старалась не упустить ни одного шанса поймать кайф. Трудяга-лошадь превыше удовольствия ценила возможность нахождения новых творческих приёмов. Она довольно ржала, усвоив пару эффективных способов перехода с шага на бег. Птички - о, эти порхающие создания! - тонко ощутив оттенки энергий, от клювика до хвоста пропитавшись красотой, никак не осмыслили увиденного. Зато собака, в меру своего собачьего - не слишком возвышенного - чутья, кое-что уразумела, а непонятное постаралась запомнить, чтобы поразмыслить на досуге. Она всегда была солидарна с подвижниками и, подражая, стремилась тем или иным образом усвоить их нахождения. Что касается крысы - эта откровенно скучала. Она предвидела, что весь этот зверинец, накайфовавшись, вскоре "погаснет", ибо мало кто из них удержит хотя бы некоторую толику небесного огня, позволяющего радикальным образом изменить своё содержание.

Побывав в родной для него стихии, Я-эль был вынужден возвратиться в тесную клетку моего сознания - в сумасшедший зверинец несогласованных энергий. Он знал, что скоро период его заключения подойдет к концу (недолга жизнь человеческого сознания), и он, освобождённый, уйдёт на родину Ра, где труд его в сферах будет радостен и свободен. А пока... Пока он вынужден жить среди малых плохо организованных элементов - энергий моего сознания, - воспитывая и испытуя их, побуждая к высоким проявлениям и гармоническому сосуществованию друг с другом. Ибо одиннадцатая заповедь гласит: "Каждый живущий получает на время своего существования некоторую часть энергий мира, дабы освоить их и вернуть в улучшенном виде".

 

ПАСХАЛЬНАЯ НЕДЕЛЯ

Предопределённое свыше, пребывание в инвалидной коляске тяготило его уже не один год. Часто Коле приходилось сидеть и ждать: позднего возвращения матери, учителей, присланных для занятий, редких посещений районного доктора. Самым приятным, пожалуй, было ожидание почтальона дяди Коли.

- Привет, тёзка, - начинал тот свою речь при каждой встрече. - Смотри, какие умные, да и не умные, журналы и газеты люди выписывают. И он ждал, пока Коля торопливо просматривал красочные картинки и заголовки, иногда позволяя ему оставить свежий номер до вечера.

Пасхальная неделя была дождливая, и, как всегда весной, Коля страдал от сырости. Сидя у окна, он кутал ноги тёплым пледом и мечтал, чтобы произошло что-то необычное, из ряда вон...

Когда к окну подошёл дядя Коля, мальчик был немало разочарован. Оказалось, что почтальону было некогда показать ему новинки прессы. Он ограничился тем, что просунул в форточку большой распечатанный конверт со словами:

- На! Дарю. С самого нового года адресата найти не можем и назад отослать не получается - видать с обратным адресом накуролесили.

Когда почтальон ушёл, Коля поднял с пола потрёпанный конверт и достал оттуда настенный календарь. Фотографии в календаре оказались очень красивыми. Коля по многу раз пересмотрел каждую из двенадцати. После этого он решил повесить его на стену вместо строго, пятилетней давности, однако потом почему-то передумал. В течении дня он ещё и ещё перелистывал страницы своего нежданного подарка. В последний раз он взял в руки календарь уже перед сном и долго любовался апрельской композицией, посвящённой празднику Пасхи.

В эту ночь Коля долго не мог уснуть. Сначала ему мешали разные мысли, а потом вдруг показалось, что в комнате стало как-то слишком светло. В конце концов, он встал, надел тапочки и подошёл к окну. Одёрнув штору, он не поверил глазам: за окном был солнечный день, цвели вишни, зеленела сочная трава, а поодаль золотились купола белоснежного храма, праздничным звоном призывающего прихожан к заутрене.

Недолго думая, Коля распахнул окно и вылез наружу. Он шёл к храму, наслаждаясь яркой красотой и в то же время исключительным покоем этого чудесного утра. Отвечая на приветствия встречных, он не переставал радоваться их радушию. Не умея объяснить удивительную лёгкость передвижения, он решил, что просто позабыл момент, когда ему удалось встать на ноги.

Мать нашла его на рассвете. На улице. В грязи. Под распахнутым настежь окном.

- Горе ты моё луковое, - причитала она, с трудом втаскивая Колю на коляску. - Ты хоть помнишь, как ты сюда попал?

Однако Коля ничего, кроме своего давешнего путешествия не помнил. Впрочем, он был уверен, что рассказывать матери о нём не стоит.

В этот день он был занят больше обычного: пришлось учить давно запущенную им историю - назавтра планировалось зачётное занятие. Только поздно вечером он ненадолго раскрыл календарь, обратив на сей раз особое внимание на тропический пляж с присущей ему экзотикой.

Уже засыпая, Коля вдруг почувствовал импульс, заставивший его подняться и подойти к плотно зашторенному окну. Просунув голову между полотнами, он буквально остолбенел от удивления. Под окном золотился раскалённый от зноя песок, высоко в небо тянулись пальмы подставляя ветру свои и без того растрёпанные причёски, манили бамбуковые бунгало, обещавшие прохладу и освежающие напитки.

Коля не шёл, а бежал, задыхаясь от жара и радости. Его ликованию не было предела, когда солёные брызги мощного океанического прибоя полетели ему в лицо. Беспредельной свободой дохнуло на него при виде юрких серфингистов, скользящих по гребням неукротимых волн. В висках стучало: "И я так могу! Могу!"

Было стыдно смотреть в измученное лицо матери, вытаскивающей его - мокрого и грязного - из-под окна, и молчать в ответ на её слёзное вопрошание:

- Как ты здесь снова очутился? Соображаешь ли, что ночи холодные? Неровен час, застудишься. Кто тебя выхаживать будет? С двух работ мне никак не отпроситься. Когда же будет от тебя покой?

Растёртый водкой, Коля затем был водворён в кровать под два одеяла. Для усиления терапевтического эффекта ему пришлось безропотно допить оставшееся от растирки содержимое шкалика. И, наконец, пообещать, что и носа из этого традиционного убежища простуженных не высунет. Однако, едва за матерью закрылась дверь, осенённый внезапной догадкой, он выбрался из-под одеяла и потянулся к календарю.

Вооружившись фломастерами, Коля долго и старательно рисовал на чистой задней обложке календаря звёздное небо. Несколько позже достаточно бодро ответил на вопросы историка и заработал честную четвёрку. Но к пяти часам силы его, подорванные изрядно подскочившей температурой, иссякли. В полусне-полубреду он различал голоса матери и врача, позволял поить себя разной гадостью и всё стремился освободиться из-под сотни, как ему казалось, одеял.

Неожиданно ему полегчало. Отбросив всё мешающее, Коля вскочил на ноги и подбежал к окну. То, что он увидел вовне, сначала его разочаровало. Небо с мириадами слабо мерцающих звёзд ночной порой было для него не в новинку. Но вскоре он заметил, что на улице отсутствует фонарь, тускло освещающий соседский забор. Отсутствует и сам забор, и тёмная масса сиреневых кустов за ним. Это был иной, отличный от земного, мир. Чтобы попасть в него, стоило лишь шагнуть в распахнутое окно.

Падение в бездонной бездне было нескончаемо жутким. Коля беспрерывно кричал от ужаса. Когда он уже было уверился, что этот кошмар никогда не закончится, всё вокруг переменилось. В одночасье он почувствовал, что стоит на твёрдой почве, а видимое пространство заливает невиданной красоты радужное сияние.

Окрылённый, он не бежал, а буквально летел вперёд. Кажущаяся нескончаемость этого движения лишь вдохновляла его. Он даже ощутил лёгкое разочарование, когда вдалеке показались человеческие фигуры. Приблизившись к длинной очереди, состоявшей из молчаливых людей, Коля занял место в её конце и стал наблюдать. Откуда-то с противоположного конца, доносились бесцветные голоса: слабые - просительные, низкие и глубокие - констатирующие. "Хочу иметь много знаний. - Разрешено". "Всегда быть в выигрыше. - Отклонено". "Сына доброго. - Разрешено". "Порчи соседского имущества. - Отклонено". "Крепкого здоровья. - Отклонено".

Когда подошла Колина очередь, он, уже давно решивший, о чём будет просить, вдруг запнулся. Его очень страшила возможность отказа. Пытаясь предугадать судьбу своей просьбы, он старательно приглядывался к выражению строгих лучистых глаз троих стоящих перед ним вершителей судеб. Но взгляд их был непроницаем. Дрожащим голосом Коля попросил: "Хочу ходить. Можно?" и тут же услышал в ответ лаконичное: "Разрешено".

Последнее слово, в отличие от всего остального, накрепко впечаталось в его мозг при пробуждении. К чему оно относилось, Коле было неведомо. На все горестные вопросы матери, среди ночи тащившей его с улицы в дом, он, недоумевая, тупо повторял одно и то же: "Но ведь разрешено. Разрешено же". Мать полагала, что сын бредит, но, когда убедилась в отсутствии у него повышенной температуры, испугалась, что он тронулся умом.

- Господи, спаси и помилуй убого раба твоего Коленьку. Спаси и помилуй, - горячо молилась она перед образом, заливаясь безутешными слезами.

Горячая жалость к матери заставила Колю прекратить бессознательное говорение. Он захотел тут же помочь ей. Немедленно облегчить её боль.

Сползая с кровати с тем, чтобы перебраться в коляску, он случайно встал на ноги и вдруг, вместо привычного в этих случаях падения, ощутил под ними опору. Шаг, другой, третий... И вот уже, неуверенно ступая, Коля вплотную подошёл к матери и тронул её за плечо...

Счастливое завершение этой истории немного омрачило таинственное исчезновение календаря. А ведь Коля так рассчитывал совершить ещё десяток оставшихся путешествий. Впрочем, теперь ему были доступны всамделишные путешествия, в свершение которых он горячо верил. Потому как на многие жизненные вопросы теперь у него имелся единый ответ: "Разрешено!"

 

ПОЛЁТ НА ЛУНЁВУ

Волнуюсь? Да, немного есть. И хотя сегодня далеко не первый мой «полётный» день, самостоятельно к планетам категории С лечу впервые.

- Соле, возьми себя в руки, - говорю я себе, - всё будет, как обычно, хорошо.

Прохлада камеры действует успокаивающе. Сосредоточиться помогает глубокий вдох. Вместе с освежающим ароматом хвои озонированный воздух входит в лёгкие, позволяя сознанию легко покинуть засыпающий мозг и вспыхнуть ведущим началом в ментальном теле. Гаснет свет. Но этого я уже не замечаю, ибо стремительно, со скоростью мысли, перемещаюсь по направлению к Лунёве - планете из системы Альфа Центавра, названной в честь её первооткрывателя Веры Лунёвой.

На Лунёве темно. Чёрное бездонное небо слабо освещено далекими звёздами. Планета кажется навеки уснувшей безжизненной каменистой пустыней, которая не знает радости плодотворного сотрудничества с человеком. Ближе к одному из полюсов вдруг обнаруживаю еле заметное в кромешной тьме сооружение - огромную полусферу, слабо светящуюся голубым. Облетев гладкую, без единой зацепки, конструкцию, решаюсь проникнуть внутрь безо всякого на то позволения.

Господи, как же тут было красиво! «Теплица» укрывала от жёсткого излучения великолепную, тонко отзывающуюся на воздействие любой посторонней энергетики природу. Всё, к чему приближалось моё практически невесомое тело, трепетало, посылая в ответ мягкие волны приязни или колкие вибрации трудных для восприятия токов. На обширных полянах среди естественно растущих деревьев произрастали прекрасные цветы всевозможных оттенков белого, синего и фиолетового, живоносная и чудесно спокойная влага водоёмов не скрывала удивительный мир подводных существ, а наиболее высокие горные вершины приковывали взгляд кристальным сверканием снегов чистейшей белизны. Гармония природы была на редкость естественной и в то же время казалось, что по всём её картинам прошлась «кисть» великого мастера - человеческого разума.

В вольном полёте я всё время опасалась наткнуться на стену защитного колпака, но как бы стремительно я ни перемещалась, его матово-синяя поверхность оставалась примерно на одном и том же расстоянии от меня. Невзначай вспомнилась белка в колесе, которая бежит, никуда не приближаясь, из-за того, что движется само колесо. Регулярная повторяемость географических территорий, в конце концов, натолкнула меня на мысль, что я лечу над поверхностью шара, и этот шар есть не что иное, как сама планета Лунёва. Похоже, синий купол был расположен в месте искривления пространственно-временного континуума...

Перестав удивляться аномалии спрятавшейся под колпаком планеты, я опустилась вниз и стала присматриваться к окружающему ландшафту в надежде обнаружить здесь высшую форму жизни, то бишь человека разумного. Однако безлюдность местности была очевидной, так и хотелось крикнуть: «Есть здесь кто-нибудь?» Стоило подумать о прошлом опыте, стоило хотя бы на миг ослабить сосредоточение, как всё, бывшее в «поле зрения», начинало затуманиваться, теряя чёткость очертаний. А потому далеко не сразу я сообразила, что мелькающие то тут то там световые образования - в высшей степени сознательные существа, хозяева здешней планеты. Едва луч моего внимания приспособился фиксироваться на пролетающих мимо, запечатлевая их образы в сознании, гуманоиды - а это были, по моему глубокому убеждению, человекоподобные существа с головой, руками и ногами - стали подлетать всё ближе и ближе. Их вид слепил меня, а более высокие, «огненные», вибрации подавляли энергетику моего ментального тела, одновременно являясь для него исключительным магнитом, притягивающим ощущением чего-то неповторимо насладительного.

- Э-э-э, Соле, так и сгореть недолго, - подалась я прочь от светящихся людей, сближение с которыми грозило, как минимум, ожогами. Ментальное зрение тоже стоило поберечь, и потому пришлось его отключить.

Когда усталость начала проходить и можно было продолжить опыты, появилось странное ощущение, будто бы меня окружает пустота. Подключив зрительное восприятие, я не могла не воскликнуть:

- Господи, Соле, ты всё пропустила!

Если бы в подкупольном пространстве существовало эхо, должно быть, оно многократно повторило бы мою разочарованность, ибо сейчас никаких признаков живого вокруг меня не наблюдалось, в непроглядной темноте лишь слабо голубела люминесцирующая оболочка купола. Впрочем, неожиданная осиротелость не убедила меня во всамделишном исчезновении прекрасного мира, я была уверена, что сколько-нибудь обождав, встречусь с ним вновь - не хотелось покидать планету, так и не пообщавшись с её главными обитателями.

Поверхность защитного купола была такой же холодной, как и камни, во множестве валявшиеся под ногами. При попытке ментального контакта она слегка вибрировала и, похоже, готова была поделиться информацией. Стоило потревожить её информационное поле, как тут же на меня обрушилась лавина «голосов», несущая невообразимый поток сведений и эмоций. «Сойти с ума», вернее, потерять личностную суверенность, никак не входило в мои планы, а потому я пулей вылетела наружу.

Что теперь? Что ещё можно было увидеть на этой пустынной планете, я не знала, так как не удосужилась перед полётом прочесть отчёты предыдущих исследователей. Чужой менталитет, наверняка, привнёс бы некую предвзятость в моё видение. Ничего не оставалось, как заглянуть под скудный наружный покров Луневы. Инструкцией строго запрещалось одиночкам проникать в планетное тело: инертная материя, как правило, хранила множество ловушек, к тому же, её вибрации существенно отличались от моих, представляя изрядную нагрузку для ментального тела. Однако, подобно прочим начинающим нарушителям устоев, я сказала себе:

- Не бойся Соле, ты углубишься совсем чуть-чуть, всего на несколько километров, а потом вынырнешь где-нибудь внутри шатра. Может быть, к этому времени там вновь объявится дивный мир.

Чем глубже я проникала в недра планеты, тем сильнее становилось ощущение гнёта. Казалось, что утесняющая плотная материя стремится «успокоить» чуждое ей существо, низвести процессы моего подвижного сознания до своего сверхмедленного ритма. Ничего удивительного. При встрече соприкоснувшиеся сознания всегда стараются сонастроить свои вибрации, как того требует закон любви, лежащий в основе мироздания. В то время как высокие сознания ищут способ одарить своим благорасположением более примитивные формы, последние зачастую пытаются навязать встречным свой способ проявления жизненной активности.

Конечно, не всё под землёй было так безнадёжно пассивно. По пути встречались разнообразные подземные сущности, со своими интересными особенностями, однако вступать с ними в контакт не было никакого желания, да и вряд ли так уж безопасно было привлекать к себе внимание здешних гномов и троллей. Нередко на глаза попадались кристаллы, иной раз поразительно красивые. Настроившись на излучение одного из них - крупного алмазоподобного экземпляра, звездой выделявшегося в угольно-чёрной породе, - я вдруг обнаружила, что нахожусь в окружении необычных построек, среди которых перемещаются удивительные человекообразные существа. Сверкнула молния, за ней ещё одна, потом ещё... - казалось, небо готово испепелить огнём всё вокруг, однако не было заметно, чтобы явленная угроза как-то отразилась на привычной жизни. И кудрявая «мшистая» растительность, и огромные грубо высеченные в скалах постройки, и крупные - под стать жилищам - насельники-великаны - всё жило в привычном ритме, игнорируя близость финала планетного армагеддона. Совсем как когда-то на Земле...

- Соле, очнись, - стряхнула я с себя наваждение, - тебе не пристало погружаться в память планеты. Этот рассказ может быть очень долгим: длиною в твою жизнь, а то и дольше...

Вынырнув из земли, как и планировалось, внутри купола, я несказанно обрадовалась: прекрасный мир был на месте, с той, впрочем, разницей, что вместо ослепительного белого солнца наверху маячили две крохотные луны, самую малость превосходившие по размеру здешние звёзды, в обилии населявшие ночное небо. Полюбовавшись некоторое время утончёнными ночными пейзажами, я, к своему огорчению, не обнаружила на поверхности планеты ни одного «человека». Это казалось, по меньшей мере, странным. Не слишком доверяя поверхностному осмотру, я включила «ментальный локатор», предварительно отказавшись от визуального наблюдения: с «закрытыми глазами» внимание переставало рассеиваться, фокусируясь исключительно на излучениях встреченных объектов. Однако, когда, столкнувшись с повышенными вибрациями, я включала ментальное зрение, оказывалось, что мои старания напрасны - самые высокие токи исходили от тел отдыхающих животных - подобия земных ланей и птиц, мирно почивающих на ветках деревьев.

Ночь на Лунёве оказалась короткой. В одно мгновение всё её очарование погасло, как будто некто могущественный нажал невидимую кнопку. И вновь настала непроглядная тьма. Дисциплина ожидания была мне не чужда, однако глупо было транжирить ценную энергию в бездействии.

- Соле, тебе всё-таки стоит прислушаться к здешним голосам, - подумала я. - Хотя если ты будешь слушать их все одновременно, то, наверняка, вскоре станешь одним из них и, скорее всего, не самым радостным.

В несметном числе историй, сохранившихся в «летописи» планеты, хотелось отыскать ту, которая бы мало-мальски поясняла её нынешнее состояние. Поиск по ключевым образам, в конце концов, позволил мне услышать достаточно, для того чтобы уразуметь: планету постигла катастрофа.

- Малыш, мне очень жаль... - повествовал один из голосов, - я не увижу, как ты растёшь... моё сознание постепенно рассеивается. Это плачевное состояние - не исключение, а, похоже, норма... для многих взрослых. Из того, что было раньше, помню только ту страшную вспышку, которая повредила атмосферу. Ещё, пожалуй, помню, как впервые увидела защитный купол и удивилась: как он, такой маленький, может накрыть целую планету. Увы, я уже ничего не помню... ни то, как ты появился на свет, ни то, как сделал свои первые шаги... не помню даже тот страшный день, когда анализатор подтвердил, что ты, как и другие дети, из-за мутаций утратил способность общаться с помощью голоса и теперь контактируешь с себе подобными на мысленном плане. Дорогой мой, и всё-таки я счастлива... потому что вижу по твоим глазам: ты понимаешь меня. Ты ещё такой маленький, но в твоих глазах отражается глубокая мудрость... Я знаю, что, когда окончательно утеряю связь с этим миром, ты, мой милый, сможешь сам позаботиться о себе...

Когда стало казаться, что голос, идущий извне, принадлежит мне самой, а маленькое существо, покрытое светящимися пятнами, необыкновенно близко моему сердцу и дороже его у меня ничего нет, я прервала связь и постаралась очистить ауру от обрывков прилипших к ней чужих энергий. Под действием светлой грусти моё тело успело «обмякнуть», согласованность работы его центров стала давать сбой. Ещё немного и я могла, помимо воли, быть втянутой в канал автоматического возвращения.

- Соле, настройся, умоляю тебя. Собери всё воедино: чувства, мысли, образы... Миру - мир, миру - мир, миру - мир...

Сотни раз пришлось повторить этот простенький мантрам, прежде чем моё существо приобрело способность к утверждению гармонии высших нервных центров. В ритм повторений как-то очень органично влилось появление картины пробуждающейся ото сна планеты. Белый диск солнца заливал чудесным живым светом красочную панораму растительного сообщества, играл огнями в крохотных кристалликах почвы, рождал ослепительные блики на гладкой бирюзовой поверхности воды. Красота питала, красота вдохновляла на подвиги.

- Что ты творишь, Соле?! Не смей этого делать!

Инструкцией запрещалось близко подходить к инопланетянам и, тем более, касаться их. Однако острое желание вступить в контакт с плазменно пылающими существами угашало всякое благоразумие.

- Соле, инструкция... Соле, очнись... - где-то на периферии моего сознания слабо мигала лампочка здравого смысла. И всё же, ни минуты не колеблясь, я ринулась к высокой фигуре и протянула руку, чтобы дотронуться до неё, почти не сомневаясь, что за этим воспоследует вспышка и я сгорю в ослепительном пламени, не оставив и следа на этой удивительной планете.

Да, да, да! В первое мгновение боль, жуткая боль охватила всё моё существо, зажала в своих беспощадных тисках сознание. Когда способность мыслить вернулась, моё мироощущение уже поразительным образом изменилось. Блаженство? Всеохватывающая любовь? Нирвана? Пожалуй, нет таких слов, которые могли бы описать это состояние. По мере того, как мое тело растворялось в огненной сущности божественного создания, сознание уносилось всё дальше и дальше от родной планеты. Исчезло разумение самоценности собственной личности, а взамен пришло несказуемое ощущение единства со всем сущим. Казалось, что я вошла завершающим элементом в план божественного начала, соединившись с ним навеки.

- Вот, Соле, сейчас ты превратишься в настоящее солнце, - искрой вспыхнула не моя, но и не чужая мне мысль. Она-то и «пробудила» меня к обновлённому восприятию собственной индивидуальности. Я вновь почувствовала себя отдельным человеком, снова ощутила, что имею тело... Стоп! Тело было не моё... На месте прежнего ментала - утончённо-прекрасной копии тела физического - красовалась человекоподобная огненная оболочка, правда утерявшая внешние признаки пола. И всё равно я ощущала себя женщиной, причем до беспамятства влюблённой, которая различала вокруг себя только любовь, только её проявления...

Теперь я - одна из них. Я - сама любовь. Не жалею ли я о Земле, о путешествиях в другие миры? Ничуть. Теперь я знаю, почему в ночную пору на Лунёве никого не застать: звёздное небо так и манит нас в полёт, а наши тонкоэнергетические тела позволяют нам без труда перемещаться на любой космический объект, будь то планета, комета или даже звезда. Чего жаждем мы, раз продолжаем искать? Что ищу я, если всякое искание суть поиск противоположного начала, а свою недостающую половинку я обрела сразу же, как только она примагнитила и преобразовала меня?

Жажда познания наивысшего, а значит, и всех его проявлений, не оставляет меня. Беспредельное искание Красоты заложено в основу мироздания и составляет суть проявления жизни. Всё сущее, включая меня, озабочено поисками прекрасного. Создавая новые формы или обнаруживая иное, более совершенное, бытие, мы восклицаем: «Это предел совершенства!» Но скоро убеждаемся в ограниченности этого представления и понимаем, что всё лучшее ещё впереди. Вдохновлённые любовью, мы продолжаем поиск, ставим перед собой новые цели, заглядываемся на новые высоты. Мой единосердный избранник не устает напитывать меня восхищающей мыслью: «О, Соле, жду не дождусь, когда мы оставим этот мир и воспарим в мир Огня! Вот где родина духа!»

 

ХРОМ И СИНИЦА

Первые крылья мне подарили, когда я учился в начальной школе. Стоило их оставить в комнате без присмотра, как Щен, у которого в этот период происходила смена зубов, изгрыз края одного из них. Этот дефект не укрылся от зорких глаз моих одноклассников, и они прозвали меня Хромокрыл, сокращенно - Хром. Подозреваю, однако, что причиной, по которой я получил это прозвище, послужило моё достаточно неуклюжее перемещение в воздухе, а вовсе не повреждённое крыло. Немного погодя с помощью этих же крыльев я уже летал, как птица. Преувеличиваю. Это сейчас я летаю совершенно свободно и на достаточно большой высоте. Не то что Синица. Она только-только поднимается на несколько метров выше самого высокого небоскреба, как сразу же пускается в горизонтальный полёт, наблюдая течение городской жизни и приветствуя подружек, которые попадаются на её пути.

Как я уже говорил, мой полёт проходит на расстоянии нескольких километров над землёй в холодном, разреженном воздухе. Чистая атмосфера и практическое отсутствие встречных помогают сосредоточиться на наиболее важных для меня вопросах. Например на том, что связывает нас с Синицей. Какие точки соприкосновения могут быть у меня - любителя Вагнера и Шопенгауэра - и Синицы - ярой приверженки попсы и женского чтива? Что общего может быть у людей, которые никогда не могут спокойно договориться о высоте полёта?

Холод забирался за воротник рубашки, бодря и заставляя двигаться живее. Крылья, легко подчинявшиеся малейшему посылу мышц рук, исправно несли меня по небу, обещая в скором времени доставить на службу. Мысль, работавшая чётко и непредубеждённо, не встречала препятствий со стороны чувственной сферы. Словом, всё шло как обычно. До тех самых пор, пока... передо мной не появился человек. Обычный мужчина в светлом костюме, только ... без крыльев. Он стоял, нет, пожалуй висел... И всё же лучше сказать «стоял», хотя его ноги не имели под собой опоры. Я спросил его, что он здесь делает. Он ответил, что сторожит проход в иной мир. Это было очень странно. В чистоте, или точнее пустоте, неба ни о каком проходе не могло быть и речи. Я набрался наглости и спросил:

- А мне туда можно?

- Можно, - ответил он и посоветовал закрыть глаза.

Ну что ж, открыв их, я убедился, что всё вокруг переменилось. Теперь я находился на пустынном песчаном берегу в непосредственной близости от спокойной водной глади. Её тёмное полотно простиралось так далеко вперёд и в стороны, что создавалось впечатление, что передо мной море или даже океан. Стоило отвернуться от монотонной панорамы, как сразу же я был встречен пленительной улыбкой небольшой тенистой рощицы. «Как нельзя кстати в такой солнечный день», - подумал я и направился к зелёному оазису. Однако по дороге ещё одна мысль пришла мне в голову: «Интересно, как живут здесь люди?» Хотите верьте, хотите нет, но уже в следующее мгновение впереди была не группа невысоких мелколиственных деревьев-подростков, а зелёные холмы, чей нарядный травянистый покров мог соперничать с сиянием изумрудов, а в низинке - аккуратные белые домики с тёмно-красными крышами. Дверь, которую я толкнул, тоже была красной. Она вела в светлое просторное помещение, где из мебели не было ничего иного, кроме мягких пуфов и ярко окрашенных кубообразных предметов. Зато повсюду - на окнах, подставках и просто на полу - стояли вазоны с цветами, привносящие в это лаконично обставленное жилище атмосферу свежести и непосредственности. «Любопытно, кто здесь живёт?» - подумал я. Едва эта мысль осенила своим присутствием скромную обитель моего мозга, как тут же я обнаружил, что стою на дороге перед юной девушкой, одетой в бело-розовое воздушное платье.

- Что же это у вас тут происходит? - возмутился я. - Какие-то спонтанные перемещения, постоянно ускользающие пейзажи...

- Ничего странного, - пожала плечами девушка. - Просто ход поезда.

- Ход поезда?

- Ну да, такой же эффект. Когда поезд движется, то может казаться, будто едет не он, а всё, что за окнами. Мир этот стабилен - так же, как и тот, откуда ты пришёл. Скачет твоя мысль, увлекая тебя вслед за собой.

- Значит, ты живёшь в том доме, - сообразил я и, дабы опередить очередную внезапную перемену мысли, засыпал девушку вопросами: «С кем ты живёшь? Где учишься? Где работаешь?»

Место, куда я перенёсся далее, являло собой зал со стеклянными стенами, высокими арочными окнами и светопроницаемым куполообразным потолком, отчего потоки слепящего света свободно пронизывали его сверху донизу. Кому-то это могло не нравиться, но тем существам, которые находились в маленьких разноцветных колыбельках, общение со светом было явно по нраву. Они нежились под лёгкими кисейными покрывальцами, время от времени выставляя свои пухлые ручки и ножки наружу. Между колыбельками ходила моя недавняя знакомая, позванивая колокольчиками, привязанными к её поясу, и, наклоняясь к младенцам, что-то нашептывала им на ушко. Тех, чьё беспокойство не унималось, она брала на руки, лаская и баюкая.

Уж и не знаю, о чём подумал, но неожиданно девушка, нянчившая малыша, подошла ко мне и протянула крошечное, прикрытое мягкой пелёнкой тельце. Не имея ни малейшего опыта обращения со столь деликатными миниатюрными живыми существами, я тотчас же прижал его к груди. И если бы когда-нибудь я отважился дать интервью по поводу того, что при этом почувствовал, то мог бы абсолютно объективно утверждать, что сердце моё, до этого бывшее привычной и малозаметной принадлежностью, сейчас нашло особый темпоритм, одарив меня фейерверком удивительных эмоций. Отныне в его стране царила атмосфера любовной неги; по-птичьи звонкоголосая, его песнь заполняла благоухающее пространство души, славя беспредельность любви, бесконечную красоту её проявлений. О, как я любил в этот момент всё, чего касался мой взор!..

То, что произошло после, было так же неожиданно, как если бы над ухом кто-то прокричал: «Ваше время истекло!» Я почувствовал, что стремительно падаю вниз, и осознал: в этот утренний час я вернулся в необъятные просторы голубого неба, где ни давешнего стража, ни следов какой-либо иной аномалии не замечалось.

Выровняв полёт, я тут же обратился к сердцу: «Тук-тук, отзовись. Как ты сейчас?» Сердце было на месте. И в нём ещё теплился зажжённый любовью огонь, жил его удивительный рассказ о том, что любовь может быть обращена ко всему сущему, стирая извечное «нравится - не нравится», выявляя в нём своим лучом признаки красоты.

Когда вечером я нашёл время приласкать Синицу, она почуяла в моём взгляде и прикосновениях ту необычайную притягательность, которую сообщает им аромат цветка, расцветшего в груди, и приложила максимум усилий, чтобы вызвать во мне страстное желание овладеть её телом. А когда поняла, что её чары не действуют, рассердилась. И в грации танцевальных па, и в её глазах, полных нежности, а потом и гнева, мне виделся свет - любимый мной трепет её души. Я сидел на полу и наблюдал, как она танцует, потом, как укладывается в постель, и ощущение праздника не покидало меня. Моё чувство сейчас изливалось полно, свободно, независимо от того, как оно принималось возлюбленной.

Утром она всё ещё дулась на меня, однако позволила себя уговорить: лететь на работу вместе, в «моём» небе. В дороге она беспрестанно жаловалась то на холод, то на то, что ей трудно дышать, но когда увидела стража, в одночасье умолкла. Её удивление было так велико, что она безропотно ждала, пока я испрашивал разрешения на проход в иной мир вместе с подругой, и послушно закрыла глаза, когда её попросили об этом.

Не знаю, что на меня нашло, но вместо того, чтобы устремить мысль к цели нашего путешествия, я подумал, что надо бы испытать Синицу, а заодно и самому пройти тест на самообладание. «Сейчас мы очутимся в самом мрачном... самом ужасном месте», - вообразил я, и сию же минуту мы, действительно, оказались в полном мраке.

- Хром, куда ты меня притащил? - встрепенулась Синица.

- Погоди, тут кто-то есть.

В темноте слышались вздохи, прерывистое частое дыхание. Синица, явно испуганная, прижалась к моей спине всем телом, умоляя сейчас же найти выход. Мне тоже было не по себе. Не потому, что я боялся стать жертвой коварства узника или узников этой темницы, но оттого, что страх и безнадёжность, разлитые во мраке, были не менее разительны, чем те, что возникают при встрече с потусторонним.

- Кто здесь? - спросил я глухим, сдавленным голосом.

- Это я, Мот, - пленник своей совести, - ответили мне с тяжким вздохом.

«Что делал здесь тот, кто способен был осмысленно отвечать, а значит, и мыслить, кто в любую минуту мог избавиться от этого ужаса?» Объяснение, полученное на этот вопрос, поразило меня:

- В этих стенах, которые способны притягивать и отражать волны негативных мыслей и эмоций, я изживаю то, что накопил за всю жизнь.

- Но если стены отражают всю эту гадость, как можешь ты изменить движение колеса негатива?

Стон вырвался из горла Мота:

- Могу. Я должен превратить морок в свет. И я сделаю это...

- Всё, я больше не выдержу! Я сейчас умру! - раздался у меня за спиной отчаянный крик Синицы.

Что лучше всего излечивает от страха, нежели красота? Что быстрее приводит в равновесие, нежели приятное глазу?

- Посмотри, птичка моя, какая травка, какие домики, какие... - удерживал я за плечи всё ещё дрожащую Синицу.

Постепенно её волнение пошло на убыль, и, рассматривая прелести пейзажа, она заявила: «Хочу домой!» На самом деле, она так не думала, потому что новый поворот её мысли перенёс нас, отнюдь не к нам домой, но... в помещение огромного магазина.

- Синица, детка, мы опоздаем на работу, - попытался отвлечь её я от предмета её мечтаний - голубого мохерового пуловера с белым меховым воротничком.

Но она уже деловито осведомлялась у продавца о стоимости облюбованного ею сокровища. А когда узнала, что всё, что она видит здесь, можно получить бесплатно, живо набрала два внушительных размеров пакета, не отдавая отчёта, как полетит со всем этим добром дальше.

Донельзя обрадованная, Синица была полностью сосредоточена на переживании своей удачи, и потому не составляло труда переместить её туда, куда изначально стремился я всей душой - к младенцам.

- Смотри, - призывал я её открыть зажмуренные от яркого света глаза. - Смотри, какое чудо!

Синица смотрела на малышей с недоумением - словно попала в очередной торговый зал, где ей на выбор предлагали нечто совершенно бесполезное. Всё ещё не теряя надежды приобщить её к дивному откровению любви, я предложил:

- Попроси, чтобы тебе принесли младенца. Подержишь его на руках...

Но в ответ прозвучало капризное:

- Где мои пакеты? Немедленно отведи меня в магазин!

Сегодня я летел не слишком быстро. Сегодня было, о чём подумать. В этот день исполнялось ровно три года с тех пор, когда я в последний раз видел Синицу. Та же годовщина была связана и с другим - не менее важным в моей жизни событием - усыновлением Мура. Три года назад, когда я вновь принял на руки младенца, я осмелился спросить у девушки в бело-розовом платье:

- Я могу его взять с собой?

- Можете.

Господи, каким счастьем было общение с Муром - этим неисчерпаемым источником радости! Сколько мудрости почерпал я, соприкасаясь с миром его сознания! И вот сегодня...

- Эй, постой! - нагонял меня кто-то слабосильный.

Я обернулся. Позади, усиленно работая руками, летела Синица. Её полуоткрытый рот жадно ловил воздух. Когда она поравнялась со мной, в её глазах я увидел страх. А ещё в них читалось ожидание. Мы не сказали друг другу ни слова. Нас, молчащих, безмолвно встретили у прохода в иной мир и, не проронив ни звука, пропустили в его сферу: за три года ежедневных посещений меня считали здесь своим.

Мы застали Мура играющим у того самого сказочно красивого дома, где с самого рождения он проводил большую часть дня, пока я был на работе. Я старался не подавать вида, что волнуюсь.

- Познакомься, Мур, это твоя мама - Синица.

- Как жалко, мама, что ты пришла так поздно...

Его голосок дрожал, и я понял, какое он принял решение.

Наверное, у меня был жалкий вид, потому что и без того большие глаза Синицы вдруг распахнулись ещё шире и в них появилось выражение боли и сострадания.

- Ты знал заранее? Ты сразу знал, что в три года эти дети могут выбирать? - переживала она.

Я утвердительно кивнул головой. По щекам Синицы потекли слёзы. Она уткнулась мокрым лицом в мои протянутые к ней ладони и, безудержно твердя: «Бедный, бедный...», продолжала всхлипывать. Напротив, я чувствовал странное умиротворение. Сейчас моё сердце вмещало и её покаянные слёзы, и лепет Мура, который, обнимая мои ноги, обещал, что, как только научится летать, обязательно станет навещать маму и папу, и последний взгляд на сказочный хрустальный теремок...

Дома Синица привычно сунула ноги в свои мягкие голубые тапочки, и лишь теперь я заметил, что на ней надёт голубой с белым воротничком свитер, приобретённый в памятный день нашего расставания.

- Хром, ты только ничего не говори, - опередила она мои расспросы. - Я тебе сейчас скажу самое главное.

Она подошла к окну, где по настоянию Мура, произрастали его любимые цветы, и, снимая пальцем пыль с узких глянцевых листьев, заговорила:

- Поверь, Хром, я всегда тебя любила. Я умею любить. Но раньше мне не хватало терпения выслушать голос твоего сердца и раскрыть своё для отдачи. Меня всегда увлекало активное действие и получение сиюминутной пользы. Сейчас я слышу наши сердца.

- И о чём они тебе говорят? - подошёл я к ней.

- Они говорят... - голос Синицы срывался, - говорят мне, что ты тоже любишь меня. И что ты хочешь... чтобы у нас был свой маленький...

Синица повернулась и посмотрела мне прямо в глаза.

- Эх ты, где ты была три года назад? - мог я с полным правом спросить её сейчас, ощущая ослабевший магнетизм наших чувств и боль при упоминании о ребёнке...

Но вместо слов я достал из нагрудного кармана прядь волос Мура - драгоценное свидетельство моей утраченной радости - и вложил этот знак моего к ней доверия в её руку. Это значило:

- Да, я готов снова принять тебя в своё сердце и дарить тебе его ласку, я готов стать твоим ближайшим другом и помочь тебе растить детей. Ибо не из-за кого-то истинно любящий раскрывает своё сердце, но ради самого сердца, ищущего, на кого бы ему пролить свет своей любви.

 

ШЕСТАЯ СФЕРА

Солнце светит, и всё сияет - в зависимости от своей способности удерживать свет и тепло им источаемые. Автомобили и деревья, звери и человеки насыщаются его лаской, и всяк на свой лад несет её дальше, обогащая мир своеобразием световых оттенков.

Он никогда не ожидал от солнца больше, чем оно давало, - оно всегда отдавало всё. Главной его задачей было аккумулировать как можно больше благодатной энергии, чтобы стать своеобразной передающей станцией "солнце-Он-человеки".

Без сомнения, Он, как и многие из нас, страдал спорадичностью устремлений, и его чрезвычайные усилия в один отрезок времени гасились ленивым себепотаканием - в другой. Поэтому его никак нельзя было назвать постоянным источником света - разве что светляком.

Он знал, что за солнцем находятся сферы "всего-что-было-есть-и-будет", и всегда хотел туда попасть. Когда это случалось, Он приносил оттуда лучшее, что мог унести: новые превосходные оттенки огней своих качеств; мысль, обогащённую знанием будущего; подробности своих ещё не написанных историй.

Попасть в "сферы-за-солнцем" было не легко. Он с ностальгией вспоминал те редкие моменты безмятежного полёта, когда сила вдохновения поднимала его и несла - дальше и выше. Никакой закономерности в нисхождении на него этого благословенного дара он не замечал. Не обнаружил её Он и на сей раз.

Сначала Он даже испугался, когда яркие люминесцентные пятна замелькали у него перед глазами, когда радужные, ослепительно сверкающие кольца размыли подробности окружающего мира. Но потом догадался: то был знак овладения силой и возможность лёгкого преодоления плотных слоёв пространства, обычно препятствующих полёту.

И Он взлетел.

Он без труда миновал первую сферу, где в ярких и зримых образах существовали его детские иллюзии: мечты о полётах в теле, о встречах с волшебниками и множество других, более утилитарных, фантазий.

Совсем недолго пробыв во второй сфере "всего-что-было-мило-его-сердцу", Он запросто очутился в третьей. Напряжённые токи, связывающие его с персонажами этого волнующего иллюзорного мира, задержали его несколько дольше, чем бы ему хотелось. Восхитительные образы бывших возлюбленных и тех, кому ещё, быть может, предстояло оставить след в его душе, завладели его воображением и чуть было не отняли всю собранную с таким трудом силу. Однако мимолётное тревожащее касание духа - едва ощутимый звоночек - заставил его оторваться от чарующего магнетизма неотразимой женской природы.

С улыбкой пересекал Он четвёртую сферу, ничуть не тяготясь расставанием с атрибутикой и персонажами придуманных им историй. Были они записаны или нет - их аромат с течением времени испарился и вместе с ним то любовное чувство, которое испытывает каждый творец к своему рождаемому или только что рождённому творению.

В следующей сфере Он встретился с тем, что очаровало его мгновенно, что пленило его своей иллюзорной красотой - сюжетами своих будущих рассказов. Именно здесь разменял Он львиную долю накопленной творческой энергии на любование новыми историями, новой расстановкой давно известных вещей, доступной в этот момент его сознанию.

По возвращении Он, горя от нетерпения, запечатлел в наилучшем, как ему казалось, ракурсе принесённое из надземного. И некоторое время был доволен. Делясь своим довольством с друзьями, Он чувствовал, что делает доброе дело и ныне (о, радость!) является полезным источником света.

Однажды, когда удовлетворённость сошла на нет, а тоска по полётам вновь стала беспокоить опустошённое сердце, его посетила тревожная мысль: "А что если данная мне сила предназначалась для полёта в более высокие сферы? Что если из этих сфер я мог вынести нечто более полезное для человечества, нежели три-четыре неплохих рассказа?"

С каждой минутой мысль усиливалась и, в конце концов, догадка переросла в уверенность: "Да, я упустил шанс! Ни одно мгновение, в силу своей неповторимости, не фиксирует упущенное - новую ключевую энергию, открывающую неизведанные пути и новые возможности..."

И Он заплакал. Плакал недолго и отчаянно. А когда прекратил, слабо улыбнулся: солнечный луч прикоснулся к его руке. "На, возьми весь мой огонь, всю мою любовь к миру и стань мной. Стань Солнцем!"

 

ЭФФЕКТ ИКЭНИВА

Щёлкнул замок входной двери, и сразу же, не дав Елене опомниться, зазвучал-заволновался мамин голос:

- Лена! Лена! Васенька не вернулся?!

В зеркале мелькнул встревоженный взгляд и страдальческая, виноватая улыбка. С угловатой грацией неуверенного в себе подростка девочка выбежала из комнаты:

- Нет... не вернулся...

Встретившись с красными от слёз глазами матери, Лена почувствовала, как растёт в горле давящий комок, грозя перекрыть дыхание. Она закашлялась и побежала в кухню, чтобы выпить воды. Там, среди кудрявой зелени, двигался поезд - последняя Васькина забава. Шесть ярко раскрашенных челноков-вагончиков весело бежали вокруг стола, создавая иллюзию всамделишной детской железной дороги. Лена прошла сквозь паровоз и стену зелени и собиралась было открыть дверцу холодильника, но почему-то передумала.

Она шла по ходу поезда, то отставая, то нагоняя его, а в голове, подражая бегу быстрых вагончиков, одна за другой мелькали отрывочные мысли:

- Не представляю, как Ваське удаётся перетаскивать то, что он видит в своём воображении, к нам домой. Как будто карты в компьютерном пасьянсе. Его миражи совсем как настоящие. Хорошо, что он добрый. Среди пугалок ходить - жуть какая.

Лена вдруг засмеялась, вспомнив первые опыты тогда ещё пятилетнего брата и реакцию на них окружающих.

- Чего смеёшься? - появилась в кухне мама.

- А помнишь, как Васька корову в туалете нафантазировал? Все сначала боялись к унитазу подойти: как же, на дороге корова живая стоит, травку мирно жуёт. Он над нами втихую потешался, а когда самому приспичило, пришлось его уговаривать не бояться идти сквозь корову...

- Другое не могу забыть. Как бабушка к нам приехала. Ночью вышла в коридор и в крик...

- Помню, помню! Там, вроде, светляки в лесу светились, сова летала...

- Лена, ответь мне, где Вася... Ты знаешь... - в тихом мамином голосе звенели нотки отчаяния.

Лена опустила глаза: «Стоит ли говорить то, во что никто не поверит? А даже если поверят... Ведь сделать всё равно ничего нельзя. Или можно?..» В этот момент из её комнаты послышался требовательный зов мобильного телефона.

Беседуя с подругой, Лена разглядывала последнее братишкино творение. Растерянность её росла. Она смотрела на ярко-красные листья клёна, которые слегка шевелились от дуновения неощутимого ветра, и пыталась представить себя стоящей на выгнутом дугой деревянном мостике, переброшенном через неторопливо бегущий поток. Потом мотала головой: нет, этого не может быть. Вот Васька, он умеет входить в свои «голограммы», как называет их отец, а она - нет. Впрочем, об этом его умении родители ничего не знают, знает только Лена.

Нужно было решаться. Как же иначе вернуть брата, который несколько часов тому назад исчез в пространстве очаровательного миража? Громкая музыка, запертая изнутри дверь должны были убедить родителей: Лена занята выполнением домашнего задания. Так было всегда. Однако то, что происходило за запертой дверью сегодня, случилось впервые.

- Я очень, очень хочу быть там, где Васька. Пожалуйста, ну, пожалуйста, перенеси меня к нему... - повторяла на разные лады Лена, обосновавшись внутри объёмной картины.

Она не верила вполне, что сможет оказаться за пределами собственной квартиры, в иной реальности, но внезапно, на долю секунды потеряв сознание, в волнении распахнула глаза и... Лёгкий ветерок коснулся её лица. Он облетал небольшой японский сад, осторожно трогал красную листву клёна, удивлялся невозмутимости шаровидных крон низкорослых деревьев и миниатюрных кустарников и второпях обдувал причудливые камни, стараясь угодить им, - хранителям здешней гармонии. Гулко билось сердце, когда Лена шла по мостику, не отрывая глаз от утончённой красоты ожившей голограммы. Учащённый пульс заставил её остановиться: на берегу ручья она увидела брата. Он сидел на корточках рядом с такой же шестилетней девочкой и, ничего не замечая вокруг, кормил юрких красных рыбок.

- Надо же, какие красивые! - восхитилась Лена, присаживаясь рядом с Васькой.

- Угу, - подтвердил тот, ничуть не удивившись появлению сестры.

- Вася, пора домой. Ты здесь уже целую вечность. Мама волнуется.

Мальчик поднял голову, коротко поглядел на сестру, а потом искоса на маленькую японку, которая встревожено следила за диалогом.

- Я остаюсь, - безапелляционно заявил он и, сунув руку в воду, спугнул боязливых рыбок.

- Васёк, уже время, - настаивала Лена. - Ты же знаешь: та твоя картина, которая стоит в нашей комнате, скоро растает. Мы не сможем вернуться.

- Я остаюсь насовсем: вот с ней и дедушкой.

Лена посмотрела в том направлении, куда показывал братишка. Неподалеку от традиционной беседки, под водопадом белых соцветий глицинии сидел немолодой японец и неотрывно смотрел на хвойное деревце-бонсай, которое простирало свои причудливо изогнутые ветки над низкой керамической вазой.

- Дурдом какой-то, - пробормотала Лена и, повысив голос, сказала:

- Васька, я сейчас ухожу, но, учти, скоро вернусь. С мамой!

Она, и в самом деле, думала, что сможет ещё раз побывать в этом чуднóм мире и, возможно, с помощью матери принудить неразумного мальчишку вернуться домой.

________________

- Мамка, иди, тебя к телефону, - звал Лену младший сынишка.

- А кто там? - поинтересовалась она, вытирая мокрые руки о фартук.

- Дядька какой-то, - доложил малый и, подражая гоночному болиду, с рёвом помчался к деду, вместе с которым яро болел за гонщиков Формулы-1.

Лена взяла трубку. В ответ на её приветствие приятный мужской голос произнёс:

- Лена, это я, Вася.

У Лены ёкнуло сердце, однако, не доверяя ему, она переспросила и, лишь получив подтверждение своей догадки, позволила ему забиться часто-часто. Хотелось плакать и смеяться, хотелось тут же сорваться и бежать на встречу... но вихрь волнения не должен был проникнуть наружу.

- Завтра днём буду ждать вас в кафе на набережной... - сдержанно сказала она, уточняя время и место.

Ночью Лена не сомкнула глаз. В мысленном диалоге с братом она пыталась донести до него всё, что они пережили за двадцать прошедших лет: обиду, ожидание, гнев и тоску, разочарование и надежду, глубоко затаённую в дальнем уголке души. На работу она отправилась, не выспавшись, и полдня только и делала, что путала цифры в квартальном отчёте. Благословляя создателей вычислительной техники, она бестолково исправляла ошибки и тут же допускала новые.

- Придётся проторчать здесь до ночи, чтобы разобраться во всём этом бардаке, - думала Лена, сохраняя очередную резервную копию важного документа. - Главное сейчас - дождаться обеденного перерыва.

В кафе было людно. Свободным оставался лишь столик у входа. Моросил дождь. Дверь открывалась, и в помещение торопливо входили люди, отряхивая одежду и зонтики. Наблюдая за входящим, Лена иногда переводила взгляд, рассматривая картины на стенах, светильники, посетителей... Господи, ну, где же они? Время обеденного перерыва посекундно утекало, как песок в песочных часах.

- К вам можно? - подошла к столику молодая пара.

- Занято, занято... - засуетилась Лена.

- Рена?

- Рена, Рена... - рассмеялась Лена, опознав в этом переиначивании своего имени «японскую» манеру брата заменять звук «л» на «р».

Когда короткая церемония знакомства завершилась, за столиком воцарилось неловкое молчание. В смущении Лена не знала, куда девать руки, Васька, волнуясь, приглаживал свои чёрные с проседью волосы. Часы показывали половину второго, до конца обеда оставалось всего двадцать минут. И тогда Лена решилась:

- Нужно поговорить.

- Что я должен сделать? - с готовностью отозвался Васька.

- Жену куда-нибудь определи... Ну, например, в картинную галерею. Там, за углом...

- Фумико-сан... - живо отреагировал на предложение брат, обращаясь на чужом, витиеватом языке к миловидной, стеснительной девушке, явно тяготившейся сложившейся ситуацией.

Отвечая ему кивком головы, девушка послушно поднялась и, изящно поклонившись Лене, направилась к выходу. Васька последовал за ней. Его трогательная забота о маленькой бледнолицей Фумико навеивала грусть. В ней было что-то церемонное, некое продолжение японской эстетики, во всём усматривавшей неповторимость и красоту. Принять узкую ладонь любимой кончиками пальцев и помочь ей подняться, осторожно прикоснуться к её виску, поправляя выбившуюся прядку, задержать на её облике долгий, проникающий в душу взгляд, полный нежности и трепетного обожания... Всё подчинялось одной задаче: соединению воедино красоты и любви, возвращению их к изначальному состоянию неразрывного единства.

Ту же ласку излучали Васькины глаза, когда, вернувшись, он приготовился вести диалог с сестрой. Его любовное внимание сбивало с толку Елену, уверенную, что смотреть на женщину подобным образом дозволено лишь влюблённому в неё мужчине. Несколько растерявшись, Лена начала с второстепенного:

- Чем жена занимается?

- Музыка. Скрипка. Боршой оркестр.

- А ты?

- Я - дизайнер. Дераю красоту в саду.

- А-а-а, ландшафтный дизайнер, - догадалась Лена. Васька согласно закивал.

До конца обеда оставалось всего ничего - одиннадцать минут. Лена заёрзала, нужно было переходить к главному:

- Как ты нас нашёл, через столько лет?

- О, это брагодаря дедушке, - и дальше на своем особенном русском Васька рассказал, что у него, ещё маленького, дедушка Фумико выпытал всё, что он знал о себе, в том числе и адрес. Мудрый человек сделал запись и потом, когда мальчик подрос, вручил ему эту памятку о прошлой жизни. Он же не позволил Ваське забыть родной язык: покупал книги и диски на русском.

- Дедушка очень уважает традиции.

- Чего же раньше не приехал, не написал? - нащупала Лену ниточку, ведущую к давней обиде.

- Ехать... денег было мало, а писать... - молодой человек покачал головой. И хотя его взгляд бы полон сострадания, Лена отыскала в себе злобинку, чтобы отважиться спросить о главном:

- А чего, вообще, остался тогда?

В глазах брата мелькнуло мечтательное выражение. Видно, воспоминание о тех давних днях тешило его встревоженную душу:

- Из-за Фумико и дедушки остался. В них было столько... любви...

- А то, что мама чуть с ума не сошла, и папа запретил даже произносить твоё имя в нашем доме, это ничего не значило? Скажешь, мы тебя не любили?!

Выуживая из глубин памяти невесёлые воспоминания, Лена на мгновение вдруг уловила забытое ощущение очарования японского сада. Её воображение каким-то чудом восстановило тот давний день и едва скользнувшее по сознанию и сразу же позабытое впечатление. Услышав, как волнуется незнакомая девочка, дедушка оставил своё занятие и подошёл к ней. Так же, как это недавно делал Васька, бережно взял её за руку. Его небольшие чёрные глаза с участием смотрели на Лену, а улыбка несла столько тепла и такта... Пожалуй, в нашем мире так встречают только долгожданных новорождённых, щедро одаряя их светом безусловной любви. Лена задумалась: сохранился ли этот свет в её доме, получают ли её дети достаточно ласки и понимания?

Она достала из сумки семейную фотографию и положила на стол. Дети, муж и она сама выглядели на ней вполне счастливыми. Внезапно у неё нехорошо заныло под ложечкой: «эффект» японского сада может повториться с кем угодно - с детьми, с мужем и даже с ней... Никого не удержать у входа в сад любви. Только одни позволяют себе войти, а другие в страхе бегут. Одни умеют её охранить, а другие...

- Господи, сколько в мире дураков! - подумала она, а вслух спросила:

- Твои дети где?

- Умер мальчик, - погасла улыбка на лице брата.

- И этот ушёл по зову любви, - вздохнула про себя Лена. - Ведь самая большая любовь там, наверху. Вот и получается, что все сердца тянутся к любви, и всё главное движение в жизни происходит из-за любви.

От лёгкости, которая пришла с этой мыслью, слёзы так и брызнули из глаз. Освобождённая от груза, тяготившего её в течение многих лет, Лена легко поднялась со стула, и, лаконично перекрестив Ваську, выдохнула:

- Храни тебя Господь!

Едва прикоснувшись губами к его рано поседевшим волосам, она заторопилась к выходу. Навстречу ей уже шла Фумико.

 

Я ВОЗВРАЩАЮСЬ

День не задался с самого утра. Первое грязное пятно на его девственно-белом полотне оставила моя размолвка с Оной. Её упорное желание провести две недели предстоящего отпуска в поездке «по святым местам» я счёл ветхим пережитком. Во все времена, и теперь это уже доказано научно, местом общения с высшим Разумом было и остаётся человеческое сердце. И не стоило тратить драгоценные мгновения жизни на формальное приобщение к значимым фрагментами истории. Однако Она не желала мириться с моими доводами, отклоняя все дельные предложения. Моё раздражение росло, и, желая настоять на своём, я взял, да и брякнул:

- Вместо общения с живой природой ты предпочитаешь фетиши. Ты такая же, как все женщины, - неисправимая фетишистка.

Наверное, я задел какие-то сокровенные струны её души. Она расплакалась и сказала, что никуда не поедет с человеком-роботом, который сводит жизнь к работе и удовольствиям.

На выходе из дома я прослушал оценку своего состояния. Бесстрастный женский голос сообщил, что допустимый уровень излучения империла в моей ауре превышен в несколько раз. Вдогонку он порекомендовал мне впредь избегать раздражения и пожелал счастливого пути. Аналогичный совет пришлось выслушать и от автомобильного компьютера. На этом запас его доброжелательности истощился: все мои попытки завести машину он неизменно блокировал. Выбирая авто, я искал наиболее экстремальную, высокоскоростную модель, которая бы «парила» над дорогой. Зная, что машины данного класса весьма чувствительны к состоянию водителя, я воображал, что всегда сумею сохранить равновесие, но, увы...

На работу доехал на попутке. В дороге, чтобы успокоиться, занимался йоговским дыханием. Однако в вестибюле главного заводского здания, проходя через детерминатор, лишний раз убедился, что раздражение отравило мою ауру всерьёз и надолго. Пришлось отложить запланированное на сегодня посещение цеха биоструктурной электроники: тамошние автоматы, тонко настроенные на взаимодействие с энергетикой человека, наверняка, отреагировали бы на империльный газ самым негативным образом. В лучшем случае, они бы застопорили работу, в худшем, потребовали бы серьёзного и очень дорогого ремонта.

Схоронившись в своём кабинете, я возобновил восстановительную гимнастику, не теряя надежды как можно скорее избавиться от последствий утренней вспышки. Как обычно, в 9.00 мягко прожужжал сигнал информатора, и автоматический секретарь приступил к передаче сообщений. Готовясь безропотно переварить насыщенный информационный поток, я привёл свой мозг в состояние боевой готовности. Оказалось, что зря. Сегодня утром меня озаботили лишь одним, но крайне скверным, известием. В распоряжении начальства без обиняков говорилось, что по причине неоднократно зафиксированного заражения империлом, с завтрашнего дня я могу считать себя свободным от занимаемой должности. Вдобавок, было сказано, что теперь я переведён из рабочей категории «Б» в категорию «Г». Более низкой категорией была лишь категория «Д», к которой относились уборщики, сантехники и прочий персонал, не слишком озабоченный состоянием своего интеллектуального и духовного развития. Так на картине дня появилось второе грязное пятно...

Новость взорвалась снарядом и оглушила меня. В этом «контуженном» состоянии я покинул офис и слонялся по улицам, машинально подбирая падающие мысли:

- Наше гуманное общество ни за что не оставит меня без работы. Завтра же мне пришлют список рабочих мест, на которые я могу претендовать. Только вот незадача: мне, теперь уже бывшему главному инженеру завода пикоэлектроники, на какой-то срок придётся превратиться в работника низкоинтеллектуального труда. Возможно, мне доверят управление конвейером по изготовлению деталей машин, может быть, пошлют на строительство, а может...

Здесь непрошенная слеза сбежала по щеке и упала на панель управления автомата социального обслуживания. Тихий голос сердца, зовущий оставить отчаяние, подвёл меня к единственному спасительному решению: стоит заказать в социальном управлении отпуск для восстановительной терапии, как на одну-две недели я смогу «откосить» от скучной работы. После запроса о терапии на экране высветилось меню, которое предлагало: а) обратиться к специалисту (врачу или психокорректору); б) контакт с природой; в) контакт с животным; г) контакт с человеком. Лишь раз в своей жизни на правах помощника я участвовал в терапии. Тогда её проходил мой отец. Это было незабываемое время. Мы наслаждались обществом друг друга в одиноком домике среди девственного леса...

Не слишком вникая, я нажимал одну кнопку за другой, исключая самую первую. Торжествуя от того, что заставил автомат надолго задуматься, я напоминал себе ребёнка, который, озорничая, испытывает терпение окружающих. И пока умник сканировал мою ладонь, рассекречивая тайные знаки моего естества, и после, мигая индикаторами, шерстил базы данных, я бездумно напевал старинную детскую песенку: «Мы едем, едем, едем, в далёкие края...» Не успели «хорошие соседи» и «счастливые друзья» в третий раз возвратиться домой, как «железная леди» выразила мне свою благодарность и пообещала прислать ко мне домой посыльного.

- Вот оно! - радовался я. - Вместо того, чтобы пахать на дурацкой работе, я смогу полноценно отдохнуть на природе, в обществе прекрасного человека и его четвероногого друга.

Мою счастливую уверенность подкреплял доставленный назавтра билет на скоростной международный перелёт. Я продолжал светло смотреть в будущее даже тогда, когда из воздушного лайнера мне предложили пересесть в грузопассажирский вертолёт и повезли, не указывая назначения. Беззаботная улыбка озаряла моё лицо и в те минуты, когда в иллюминаторах показались горы и вертолёт стал прикладывать максимальные усилия, чтобы, минуя островерхие гребни, добраться до одного из пологих склонов.

Меня высадили на горном уступе. Следом были выгружены два объёмистых тюка в непромокаемой упаковке. И тут тревога стала доставать меня своим острым когтем. Похоже, с выводами я поторопился.

Вам знакомо чувство оставленности? Тогда вы поймёте меня. Я стоял на маленьком каменистом плато высоко в горах, у подножья пестрел разнотравьем луг, а над головой, облетая далёкую вершину, парили бдительные орлы. Осмотревшись, в десятке метров от себя я заметил домик, а точнее хижину, кое-как сложенную из неровных камней. Такое убогое жилье мне не встречалось даже в кино. Неужели в наше время всеобщего благоденствия ещё может быть такое?

Из-за домика выбежал лохматый пёс и, обращаясь ко мне, хрипло залаял. Несколько погодя оттуда же появилась дойная коза. Волоча за собой длинную грязную верёвку, она жалобно блеяла, словно просила о помощи. Кажется, в социальной службе решили, что лучший способ восстановления для меня - это трудотерапия на свежем воздухе. Ну что ж, да будет так! Решительно тряхнув головой, я взвалил на спину один из тюков и понёс его к дому.

Дверь неприятно заскрипела и, не вполне отворившись, впустила меня в полутёмное помещение с тяжёлым, застоявшимся воздухом. С трудом протиснувшись вместе с поклажей в узкую дверь, я вошёл в комнату и сразу же увидел лежащего у дальней стены человека. Крайне измождённый, старик покоился под ворохом видавшего виды тряпья. По его неподвижной позе невозможно было определить: спит ли он, болен или уже умер. И только слабое свечение его ауры обнаруживало в нём едва проявленный трепет жизни. Зачем я здесь? Откуда такое бесчеловечное отношение к умирающему в наше время? Что это, эксперимент?

Единственная, видавшая виды, табуретка заскрипела, когда в раздумьях я опустился на неё. Не вполне отдавая себе отчёт в том, что творю, я открыл чемодан и достал оттуда рацию:

- Вот сейчас свяжусь с социальной службой и скажу, что отказываюсь. Пусть пришлют кого-то другого, с медицинским образованием. А я, прямо завтра, готов приступить к любой знакомой мне работе у себя в городе.

Мой палец лёг на кнопку вызова, но так и не нажал её. Внимание вдруг привлекла висящая на стене фотография - групповой портрет молодых людей в военной форме. Наверняка, среди них был и хозяин этого дома, и происходило это давным-давно, поскольку со времени окончания самой последней войны минуло больше полувека. Мужчины на фото улыбались, но фотография излучала боль, много боли. Страх, агрессия тоже имели место, но всё с лихвой покрывала мощная уверенность в светлом будущем - оптимизм, бывший источником победительных настроений. И тут до меня дошло: «Терпение!» Ведь чтобы победить, необходимо мужество и терпение. И тот, кто стал на тропу совершенствования, просто обязан запастись терпением - этой опорой мужества и гарантом достижения успеха.

Сомнения разом ушли. Избавиться от империльной зависимости и обрести желанное равновесие я мог либо посвятив себя духовной практике, либо в процессе самоотверженного труда. Поскольку второй путь был для меня более естественным, я решился действовать, не теряя более ни минуты. По мере того как я убирался, доставал и раскладывал вещи, провиант и разнообразные мелочи по полкам, моя уверенность в правильности моих действий росла. Простыни, полотенца, яркие упаковки сухих завтраков - новьё легко вписывалось в чуждое окружение, энергетически подкрепляя его силы, а вместе тем, и моё приятие атмосферы этого печального островка старого мира.

Так в хлопотах прошёл день. Вечером я умостился в маленькой кухне за хромоногим, почерневшим от времени столом, решив, как когда-то в юности, начать вести дневник. Но сейчас я делал записи не столько ради описания фактов, сколько для того, чтобы как следует обдумать произошедшее.

День первый.

Первый раз в жизни доил козу. Получилось. Поменял старику постель. Старик - кожа да кости - никак не реагировал на мои манипуляции с ним. Интересно, почему жизнь всё ещё теплится в нём? Похоже, витальная сила, заложенная творцом во всё сущее, готова сопротивляться разрушению до конца, до последней капли. Особенно, когда душа не может легко расстаться с Землёй - с небом, горами... Старое мышление. Большинство современных людей настроено на лёгкий переход в Надземное, чтобы потом возвратиться с новыми силами и, главное, с обновлённым сознанием. Я-то уж точно не стану цепляться за ветхие одежды физического тела...

Сжёг на костре все лохмотья старика. Не без помощи пса отыскал горный источник. Ледяная вода помогла избавиться от преследующего меня дурного запаха. Решил, что буду заходить в дом лишь при крайней нужде. Однако ночевать под открытым небом, как я задумал, не пришлось: к ночи разыгрался злой, колючий ветер, морозное дыхание которого прогнало меня в дом. Спать в одной комнате со стариком немыслимо.

День второй.

Спал на земляном полу в кухне. Просыпался, ворочался, решил, что утро начну с уборки. Ещё в первый день выяснил, что старик ничего не желает есть, только пьёт. Сегодня оказалось, что он способен проглотить несколько ложек козьего молока. Это воодушевило меня. Надежда - эта любимая дочь матери-жизни, подобно воздуху, проникает во все лазейки ума, едва отступает морок безнадёжности. Может быть, старик ещё будет жить? Может, мне удастся выходить его?

Сегодня не стал рвать траву для козы, спустился вместе с ней и псом на весёлый, искрящийся красками луг. Пока пёс резвился, играя в какую-то свою игру, а его спутница мирно подчищала богатое содержимое зелёного «стола», я лежал и смотрел в небо. Оно казалось особенно высоким и объёмным. Его глубину проявляли лениво плывущие облака и парящие в вышине птицы, по-видимому, орлы. Эта степень свободы птичьего физического тела всегда заставляла меня завидовать пернатым. Вдруг вспомнилось, как ещё в юные годы сам, бывало, летал в астральном теле по квартире. Это приводило меня в совершенный восторг. Куда всё девалось?

День третий.

Приспособился кормить старика через трубочку для коктейлей. Так выходило аккуратней. Среди ещё нераспакованных пакетов нашёл хорошую бумагу и разноцветные карандаши. Попробовал рисовать. Сначала рисовал гору, потом переключился на пса. Пёс был большой и лохматый. Он умел позировать, вернее, спокойно сидеть, склонив голову набок, как будто внимательно прислушивался. Наверное, старик часто с ним беседовал. С кем ещё было здесь разговаривать? Собственно, с кем бы люди ни беседовали, чаще всего, они ведут диалог сами с собой. Зачастую, то, что пытается донести до них собеседник, никак не изменяет привычного хода их мысли.

Уснул прямо в траве, а когда проснулся, обнаружил, что пропустил время кормления старика. Когда подошёл к нему с самодельной поилкой, показалось, что брови его слегка сдвинуты. Однако, как только соломинка оказалась у него во рту, складка на лбу разгладилась и лицо приняло прежнее застывшее выражение. Я решил поговорить с ним:

- Ты, должно быть, всегда был суровым - таким же, как эти горы, ветер, гордые птицы... Ты привык к размеренной жизни пастуха и так втянулся, что не заметил, как стал заложником своей привязанности ко всему, что имел. Неужели тебе никогда не хотелось освободиться?

Конечно, теперь не узнать, приходили ли такие мысли в голову человека, который отвечал за сотни овечьих и козьих жизней. Интересно, что бы он сделал, если бы его вышвырнули с любимой работы, как меня? Или он бы поссорился с любимой девушкой?

- Послушай, дед, ты в своей жизни кого-нибудь любил? Была у тебя женщина?

День четвёртый.

Всю ночь шёл проливной дождь. Мне снились овцы. Много овец. Они преданно заглядывали мне в глаза, и я понимал, что без меня они пропадут. А под конец приснилась Она. В её больших миндалевидных глазах, излучавших свет мягкой женственности, читалась грусть - под стать серому дождливому утру, войдя в которое, я вдруг вспомнил её слова, «сказанные» мне перед пробуждением:

- Жизнь посылает нам знаки. Они раскрывают нам содержание любви. Чем чутче отзывается сердце на послания жизни, схватывая самые малые намёки, тем больше узнаёшь о любви, царящей в мире. О её прекрасных, великих и одновременно трогательных движениях в сущности жизни. Слушай сердце!

День шестой.

Весь вчерашний день старик хрипел и задыхался. Я уже подумывал о скором конце. В социальной службе, с которой я связался по рации, сказали, что из-за сильного тумана не смогут прислать доктора, Врачебную консультацию я получил дистанционно. Оказалось, что среди прибывшего со мной скарба имеются шприцы и медикаменты. Оказалось, что достаточно сделать несколько уколов и старик почувствует себя лучше и, в конце концов, спокойно уснёт.

Сегодня весь день было ветрено и солнечно. Определив козу пастись, я в сопровождении своего лохматого друга отправился на прогулку. Хотелось подняться повыше, чтобы как можно полнее охватить взглядом окружающее пространство. Через два часа почти непрерывного подъёма я остановился и посмотрел вокруг. Освещённые солнцем горы воодушевляли своим величием. К бодрому течению мысли располагало и цветастое убранство луга внизу. Природа в этом уголке Земли была сказочно хороша.

Когда собака зарычала, я подумал, что её угрозы относятся к мелкой живности, которая нет-нет да и мелькала между камней. Однако вскоре я разобрал: пёс рычит на человека. На горном склоне напротив, как раз возле хижины старика, стояла высокая фигура в меховой накидке и такой же шапке. В руке у неё была длинная пастушеская палка. Мелькнула дурацкая мысль: «Это старик встал со смертного ложа». Самообман открылся, как только я вспомнил, что всё обветшавшее старье, в том числе накидку и шапку, я предал огню в первый же день. Старик стоял и, казалось, смотрел в мою сторону. И вдруг я уразумел, что это горы - весь заветный, воспетый в ритме ежедневного труда мир старика - вспоминают своего вдохновителя. Всё, во что бывает влюблён человек, будет нести части его духа, и чем выше дух человеческий, тем больше любви он подарит пространству. Горы отвечали любовью.

Когда я писал эти строки, мне почему-то вспомнилась Она. Только что я, пожалуй, сформулировал то, чему упорно сопротивлялся в споре с ней.

- Любимая, я всё понял! Ты просто хотела подняться в своей любви до тех высот, которые были достигнуты «святыми». Ты хотела впитать сердцем чудесные, светоносные энергии, запечатлённые камнями, изображениями, утварью - всем, чего касались их руки, мысль, чувства... А ещё ты хотела приобщить к этому сокровенному процессу меня, запамятовавшего предельно ясные формулы сердечного знания.

Догадавшись, я удивился. А потом почему-то заплакал.

День седьмой.

Я снова летал во сне! Я летел по тесному помещению и ощущал дивную свободу. Освобождённый от бремени тела, я ликовал так, как будто до этого меня держали в темнице, а сейчас выпустили на волю. Под стать моей радости преображалась и комната: постепенно её заливал яркий свет. И когда мне почудилось, что мои глаза не выдержат его насыщенного сияния, в том месте, где была лежанка старика, я вдруг заметил движение. Это старик, не торопясь, вставал со своего ложа. В сидящей фигуре было столько же жизни, сколько и во мне. На исхудавшем лице играла улыбка.

- Ну вот, ты опять летаешь. Теперь я могу уйти. Не удивляйся, ты помог мне, но и я имел задание свыше: вернуть тебя туда, где твой путь потерял правильное направление. Не будем мелочными. Ты сжёг мою накидку и шапку - вещи, которые были рядом со мной почти полвека. Но и я доставил тебе немало хлопот. Думаю, мы с тобой в расчёте.

Помнится, я ответил ему:

- Как хорошо, что ты доволен. Значит, я нашёл возможность вернуться к своей любви.

Наутро я обнаружил, что старик умер, и с удивлением отметил, как посветлело его лицо. Оставалось предать тело земле. Теперь я понимал, насколько этот неприемлемый для меня ритуал был важен для старика и его мира. Сами горы не простили бы мне отступничества, если бы я отправил его в крематорий, ибо с некоторых пор я стал членом этой суровой и прекрасной общины.

В наследство от старика мне достались коза и собака. Когда мы выгружались из вертолёта, лётное поле оглашалось лаем и громким блеянием. Я чувствовал себя Ноем, выходящим из ковчега на новую землю. Мне, как и этому древнему человеку, предстояло начать всё заново: переосмыслить отправные точки прошлой жизни, войти в ритм новых житейских и духовных построений и, быть может, вновь завоевать сердце Оны.

Стоило появиться в доме, как извечно бдительный информатор стал заваливать меня потоком сообщений. Я практически не вслушивался в то, о чём спешил поведать его внятный, исключительно ровный голос. Меня не волновали температурные и влажностные показатели в доме и на улице, не приводил в состояние боевой готовности перечень ближайших дел. Вполуха прослушав приветы от некоторых своих знакомых, я удивительно равнодушно отнёсся к известию о том, что завтра меня ждут в автопредприятии, где я буду служить мастером по ремонту автомобильных компьютеров. Лишь один голос заставил меня встрепенуться:

- Любимый! Когда ты вернёшься, меня уже не будет. Я отправляюсь в путешествие вместе с другими паломниками. Мы сможем увидеться с тобой, когда твоё сердце будет готово принимать любовь в любой её форме.

Готова ли моя душа к безоговорочному восприятию «божественного произвола», я не знал. Пока же я отстранённо наблюдал за псом, который с глухим ворчанием трепал мою младенческую забаву - серого игрушечного зайца, в то время как в цветнике перед окном коза энергично объедала розовые кусты. Сейчас я был пуст и непредвзят, как в раннем детстве. Сейчас я снова учился познавать. Я был свободен, а значит, готов был любить. Сейчас я вновь рождался в этот удивительный и прекрасный мир...

 

 

 

 

Ваши комментарии к этой статье

 

№46 дата публикации: 18.06.2011