Ольга Ерёмина

Как мы ходили в поход в Жигулёвские горы

1982 год

1

Солнечным июньским утром 1982 года я проснулась, как всегда, рано. Едва позавтракав, я надела платьице, чтобы бежать в комнату школьника «Маяк». Долететь от первого до девятого подъезда нашего десятиподъездного дома (я чрезвычайно гордилась тем, что наш дом такой длинный!) - одна минута!

Мама пыталась меня остановить:

- Куда ты? Там наверняка ещё никого нет!

- Если нет, я обратно вернусь.

И помчалась. Утренняя прохлада была настояна на запахах соснового леса, который начинался сразу за десятым подъездом.

В комнате школьника, обычной двухкомнатной квартире, которая была отдана детям, дверь была, как всегда, открыта. Лидия Андреевна, заведующая, уже пришла. Она сидела в кабинете - в обычных квартирах на этом месте находились кухни. Она встретила меня с радостью - за два года, что прошло с момента открытия комнаты школьника в новом, только что построенном доме, я знаю - она меня полюбила. Я была главным участником всех кружков, всех выступлений и конкурсов, ездила во все поездки - на экскурсию в Куйбышев, где по дороге нам рассказывали о древних булгарах (рассказ о древности этой молодой земли так потряс меня, что заставил ощущать историю земли - каждой клеточкой тела), в заповедник в Жигулёвских горах, где мы по узенькой тропинке, окружённой пропастями, поднимались на утёс с пещерой Степана Разина (с тех пор люблю смотреть на Волгу сверху - торжественно и просторно на душе). (Для современных читателей добавлю, что все эти поездки для детей были абсолютно бесплатны и обязательно включали обеды.)

Дорогой читатель, прости меня за многочисленные отступления. Воспоминания, добрые и прекрасные, теснятся в моей душе, требуют оставить свой след на бумаге.

В прошлый год в июне отец отправлял меня на площадку при школе - так назывался летний лагерь, когда детей кормили три раза в школьной столовой, водили в кино и в парк, заставляли спать на тихом часу на раскладушках, которыми был уставлен весь светлый спортзал. Там было довольно уныло, но книги скрашивали эту жизнь. Я много читала. В четыре всех отпускали по домам, и мы мчались домой, хватали ракетки и вылетали на улицу. Начиналась бесконечная игра в теннис - рядом с подъездом стояли два стола, и больше всего мы любили круговую игру-солнышко - так никому не было обидно, каждый успевал поиграть.

В этом же году я уже закончила пятый класс, ощущала себя взрослой и на площадку идти категорически отказалась.

Каждое утро мы собирались в комнате школьника - человек десять, и с Лидией Андреевной шли на Волгу - купаться. Ныряли, плескались, нежились на песке, лазали по крутым песчаным обрывам и снова лезли в воду.

К обеду мы возвращались и шли по домам. Я жарила себе картошку - о, я умела очень вкусно жарить картошку, - и читала «Педагогическую поэму», «Петра Первого» или «Мужество» Веры Кетлинской. В пятом классе это были три мои любимые книги. Читать я могла с любой страницы - я почти все эти книги знала наизусть. И много недетского поняла и почувствовала. Но это было словно в иной ипостаси моей души. А для всех я была весёлой и безгранично свободной девчонкой.

К четырём я бежала в школу: в течение трёх недель каждый ученик должен был проходить трудовую практику; наша же практика состояла в том, чтобы поливать огромное количество клумб с цветами и грядок с овощами, которые именовались пришкольным участком. За практикой наблюдала учительница биологии, она же ставила нам отметки в специальный лист.

Полив превращался в неистовое веселье: в центре грядок были краны. Когда воду включали, она была тёплой, нагревалась на солнце, а затем лилась ледяная, из глубины земли. Мы оставляли сандалии на асфальте и с вёдрами и лейками носились между грядками - от крана к дальним грядкам. Поливали сначала дальние: если полить сперва ближние, то все междурядья станут мокрыми, ноги будут скользить. Вода расплёскивалась, сухая песчаная почва моментально впитывала влагу, и на каждую грядку надо было вылить не меньше двух вёдер. Мы были мокрыми с головы до ног, но моментально высыхали под жарким солнцем.

Растения на участке были уже высокими, морковка и свёкла пышно зеленели, астры сидели маленькими скромницами. Больше всего я помню крупный львиный зев - я такого не видела больше в своей жизни. Было несколько грядок - на каждой львиный зев своего цвета. Мы любили осторожно нажимать на венчики и смотреть, как лев разевает свою пасть.

Часам к шести жара спадала. Мы ставили лейки и вёдра в специальное помещение, получали свои отметки и разбегались по домам. Мы вообще не ходили - мы исключительно бегали тогда.

Я обычно шла в садик, забор которого был почти вплотную к забору школы, и вела домой четырёхлетнюю сестру. Вскоре приходила с работы мама, Люда оставалась с ней, а я до темноты играла во дворе. Где был в этом месяце мой брат Вовка - я точно не помню.

И вот трудовая практика у нашей смены закончилась. Меня ждали восхитительные недели, когда на нашей даче поспевает сначала клубника, затем вишня, крыжовник и смородина, зреют помидоры - дамские пальчики и бычье сердце. Когда ковыль колышется под ветром, а в мелких розовых цветах душистого перекати-поля гудят пчёлы. Когда под пологом сосен зреет дикая вишня - у неё крупные косточки, ягода мелковата, но запах и вкус - не сравнить с дачной, хотя у нас было двенадцать вишнёвых деревьев - и все разных сортов. Когда…

И вот я прибежала к Лидии Андреевне, а она и говорит:

- Я сейчас составляю список продуктов и снаряжения. Если соберётся группа ребят, которых отпустят родители, то мы пойдём в поход на четыре дня в Жигулёвские горы.

Ура! Я даже подпрыгнула от такого счастья - и тут же побежала собирать знакомых мне ребят. Желающих набралось человек двенадцать, все с нашего двора. Этого было вполне достаточно. Лидия Андреевна всех записала. Был понедельник, выход намечался на завтра, и Лидия Андреевна планировала вернуться в пятницу вечером, чтобы в выходные дети могли быть со своими родителями.

Мама моя сразу же согласилась и дала мне рюкзак отца. А на выходные мы договорились пойти на дачу с ночёвкой.

Я чувствовала себя уже опытным туристом: прошлым летом, после четвёртого класса, я ездила с отцом в Грузию, где мы проходили маршрут через Зекарский перевал. Так что рюкзак я укладывала сама.

 

2

Во вторник в девять часов мы собрались на лавочке у девятого подъезда, где была комната школьника. Мальчишек и девчонок было примерно поровну, плюс ещё один папа, у которого был отпуск, и он согласился поехать с нами. На его рюкзаке лежали удочки. Мы должны были успеть на кораблик, который перевезёт нас на другую сторону Волги, точнее, Жигулёвского моря.

Лидия Андреевна опаздывала. Пришла она немного расстроенная: выдачу продуктов задерживают.

Для тех, кто не жил в то время, надо сказать, что продукты на всю нашу компанию выдавались бесплатно, и проезд на кораблике мы тоже не оплачивали. Сейчас трудно это представить, но тогда у нас, у детей, даже не возникало вопроса, сколько это стоит и сколько на это надо денег. Даже в голову мысль об этом не приходила. Вот - поход, вот - продукты, вот мы едем.

Мы терпеливо ждали, играли в игры. Лидия Андреевна уехала туда, где эти продукты выдавали. Между тем, день уже был в разгаре. К часу наконец-то приехала машина, в которой были палатки, спальные мешки (у меня был свой - я гордилась этим), котелок и продукты. Лидия Андреевна раздала всё это, помогла уложить в рюкзаки и сказала: сейчас уже почти два часа, а последний пароходик отходит в четыре - или в пять, точно не помню). Если хотите, идите домой, а рюкзаки оставьте здесь, и поедем завтра утром. Другой вариант - отправиться на последнем пароходике.

Мы, истомлённые ожиданием, дружно закричали, что хотим ехать сегодня!

Так и решили: разбежались по домам, чтобы пообедать и предупредить родителей, и к назначенному времени собрались у комнаты школьника. До остановки автобуса было близко - по дорожке через небольшой лесочек. Вскоре мы уже высаживались на речном вокзале.

Как я любила наш речной вокзал! Белое здание было похоже на прекрасный лайнер; с реки несло запахом большой воды; у причалов стояли корабли; по вечерам на набережной, украшенной восхитительными клумбами, благоухало множество неизвестных мне цветов.

Лидия Андреевна купила билеты, и мы погрузились на пароходик - небольшой по сравнению с теплоходами. Как он назывался, я не помню.

Плыли мы, как мне казалось, медленно и долго. Наш Комсомольский район с его огромными домами уплывал всё дальше и дальше, Жигули приближались, Волга становилась шире, свежий ветер скользил по водной глади. Пароходик причаливал к берегу, мы хватались было за рюкзаки, но Лидия Андреевна говорила, что ещё рано выходить. И мы с радостью возвращались на свои места.

Потом Волга стала удивительно широкой, мы повернули кормой к берегу, на котором остался Тольятти, и поплыли в небольшой залив, образованный впадающей в Волгу речкой, русло которой затопило водохранилище. Справа от нас полого уходило вверх огромное поле, на котором из чёрной земли кое-где росли желтеющие кустики сурепки. (Подумала тогда, что поле под паром - я знала, что это такое.) Его окаймляла чёрная, мокрая дорога - здесь недавно пролился дождь. На холме, за полем, была большая деревня. Дорога вела от неё к зелёному дебаркадеру. Место называлось Усолье.

Над Волгой тихо светилась тягучая летняя заря.

Мы высадились на дебаркадер (это особое удовольствие - смотреть, как набрасывают на чёрные пеньки огромные канаты, как кораблик подтягивается к дебаркадеру, как кладут деревянные сходни). Пока оглядывались, Лидия Андреевна с кем-то поговорила - и решено было, что мы ночуем прямо на дебаркадере, а утром к нам приедет мужик (тот самый, что плыл вместе с нами на кораблике) на большой лодке и довезёт нас до места.

- Ну да, довезу прямо за Климовку.

Кассирша на дебаркадере вскипятила нам чаю. Мы с наслаждением поужинали чёрным хлебом с консервами, напились чаю и уснули на гладких скамьях.

Проснулась я, когда начало светать. Оделась, вышла на улицу. Серый влажный туман окутывал наше пристанище. Не было видно даже противоположного, обрывистого, поросшего лесом берега залива. Пели птицы, приветствуя пока ещё невидимое солнце. Я взошла по широким сходням, повернула налево, вдоль залива, который где-то в тумане сужался. Птицы летали над дорогой, сильно пахло мокрой сурепкой. Лужи приходилось обходить по траве - холодная роса обдавала ноги. Душу захватило ощущение тайны: страшновато, сладко, нетерпеливое ожидание солнца - и в то же время потребность ещё хотя бы немного побыть в этом блаженном и томительном состоянии предрассветности.

(Потом, в старшей школе, я очень любила песню «Комсомольцы-добровольцы»: там есть слова: «Видеть солнце порой предрассветной - Только так можно счастье найти».)

 

3

Вернулась я сильно продрогшая. Солнце выплыло из тумана - и очутилось сразу довольно высоко над горизонтом.

На дебаркадере было заметно движение. Все торопливо собирали рюкзаки, неумело упихивая в них спальники, одежду и кружки.

Уже хотелось есть, но завтрак отложили: послышался звук мотора, и вскоре подъехала большая лодка с давешним мужиком. Мы все туда уселись, хозяин велел нам крепко держаться за борта, завёл мотор - и мы помчались!

Это незабываемо: когда вода не далеко за кормой, а вот она, рядом, и брызги летят, и волны, как серебристые рыбы, плещутся под рукой, и дух захватывает, когда поднимаешь голову, чтобы охватить взглядом высокий обрывистый берег, нависающий над тобой слева, а справа - голубой бескрайний простор, и только где-то невероятно далеко едва намечена сизая линия берега.

Я готова была мчаться так сколько угодно, и велико было моё разочарование, когда крутой берег отступил, моторка направилась к небольшому зелёному ложку и ткнулась носом в песок. Мы начали быстро выгружать наши вещички. Лидия Андреевна расплатилась, и лодка, облегчённо задрав нос, скрылась за мысом.

Мы первым делом сняли с себя лишнюю одежду - солнце порядочно припекало, а затем осмотрелись.

Сейчас я вижу это место на спутниковой карте.

Берег здесь тянется с северо-запада на юго-восток. Сразу за Климовкой, расположившейся на высоком берегу, немного в отдалении от обрывов, в Волгу впадает шумный ручей. Долина его поросла лесом. Вскоре за ним - небольшая лука, ограждённая с северо-запада высокой крутой горой, обрывающейся в море роскошным меловым откосом.

Это место было дивным цветущим амфитеатром, а полоска берега, чуть более широкая здесь, чем под откосами, - сценой.

Лидия Андреевна что-то напевала, довольная: мне запомнилось, как она сказала, что именно в этом месте они стояли лагерем, когда были студентами. И тихо, и свежая вода недалеко. Можно, конечно, было разбить палатки у самого устья ручья, но там - мы это видели, проплывая, - стояло довольно много отдыхающих.

Две брезентовые, как у нас, палатки стояли и тут, но довольно высоко, на правом крутом склоне, где нашлась небольшая ровная площадка. Там жили две девушки и два парня. Они вели странный, как мне тогда казалось, образ жизни: почти целыми днями не выходили наружу, почти не купались, несмотря на жару, и даже не готовили еду. Одним словом, нам они ничуть не мешали.

Папа-доброволец сходил с мальчишками в лесок, где они вырубили колышки для палаток и кострища, и мы старательно учились - среди нас ещё никто не умел ставить палатку. Вечером Лидия Андреевна объясняла нам, как надо вылезать из палатки, если проснёшься ночью, где должна лежать обувь (сразу у входа под днищем палатки - это я уяснила на всю жизнь, кстати, действительно самое удобное место).

Оставив в лагере дежурных, мы гурьбой отправились за водой: каждому в свою очередь придётся идти за водой, надо, чтобы все знали дорогу к ручью. В ведро Лидия Андреевна положила кружку и несколько банок консервов в авоське - я не понимала, зачем.

Если смотреть на карту, то видно, как ручей течёт почти параллельно берегу, а ближе к Климовке резко поворачивает к Волге.

Мы сначала дотопали до устья - весело шлёпали ногами по мелкой воде, пугая рыбёшек и с преувеличенным ужасом слушая рассказы мальчишек, что в Волге нет теперь хорошей рыбы, а только одна «селитёрка» в большим червяком в брюхе.

От устья мы двинулись вверх по ручью - по камням: ручей круто падал в Волгу. Берега, обрывистые, как в небольшом, но настоящем ущелье (я была на Кавказе, уже знала, что такое ущелье) заросли густым лесом. Повернули направо - шли по каскаду маленьких водопадиков. Но ручей был студён и мелок, и ведром воду зачерпнуть было невозможно.

Когда мы нашли небольшое углубление, остановились. Кружкой стали зачёрпывать воду и переливать в ведро. Это заняло довольно много времени. С наслаждением пили пахнущую лесом и травами воду из сложенных лодочкой ладоней.

Затем Лидия Андреевна сказала, что в такую жару консервы без холодильника могут вздуться, лучше их положить в холодильник. Мы вытащили из русла несколько камней, выкопали ямку, прямо в авоське положили туда консервы и закопали, заметив место.

Забегая вперёд, скажу, что от жары ели мы очень мало, больше пили, и тех консервов, что оставались в продуктовой палатке, нам хватило с лихвой. Так получилось, что, уходя домой, мы попросту забыли про наш НЗ.

Спустя годы мне пришлось испытать голод - не одноразовый, а многолетний, когда постоянно недоедаешь, когда бутерброд с маргарином кажется едва ли не лакомством. Я часто со странным чувством вспоминала про авоську консервов (даже помню, что она была красного цвета), закопанную в ручье. Думала: вот лежит она там, и до сих пор никто её не нашёл…

(В 1986 году в походе по реке Серёне, в Калужской области, на первой же стоянке наши дежурные опустили в воду и крепко привязали недельный запас сливочного масла. В первый день, когда мы только начали собирать байдарки, установилась неожиданная для конца апреля жаркая погода, и масло просто таяло в рюкзаке. На следующий день, когда уже отплыли километров на пятнадцать от места стоянки и готовили обед, обнаружили, что масло так и охлаждается в Серёне…)

В лагерь мы вернулись по прямой - через вытянутую вдоль реки горушку, которая отделяла русло ручья от берега.

Потом ходили за водой по двое - по узкой тропинке через высокие травы.

Лидия Андреевна объяснила нам, что еду должны готовить дежурные, что мы будет делать это по очереди - и мальчики, и девочки. А она будет всем помогать - но только советами.

Никто из нас не умел готовить на костре, и эти уроки были необычайно важны. Правда, питались мы слипшимися макаронами и комкастой манкой, но зато готовили их сами. И посуду тоже мыли сами - песком и пучочками травы. И за дровами ходили в лес - сухих дров, кстати, там было мало.

 

4

Странное чувство: ближе к концу становится очень трудно писать. Как будто прорываешься через невидимую плёнку. Словно воскрешаешь давно ушедшее - и вся твоя энергия утекает в этот зазор, образовавшийся между сегодняшним и давнишним. Года взметаются, как волны в бурю, неистово летят брызги мелочей, пробуждённые памятью, и кажется невозможным удержать себя на лезвии сего дня.

Недаром в древности с прошлым общались особые люди - жрецы, шаманы. Обстановка их жизни подразумевала выход за грани привычного, и ИХ странные состояния воспринимались окружающими как нормальные. Позже эту функцию стали выполнять поэты - жизнь их была мистерия.

Мы, люди нового века, в котором так мало места осталось для жрецов и поэтов, уходя душой из сиюминутности, из каждодневности, вызываем удивление и изумление обывателей. Чтобы чётко выразить то, что мы хотим, мы должны погрузиться глубоко, в те слои, которые давно ушли в подсознание. А ритм быта требует нашего присутствия на поверхности. Колебания между этими глубинами - длительные - требуют нервного напряжения, а плотная вода не пускает в глубину, выталкивает, и я словно в струну превращаюсь, чтобы вновь пронзить спрессованную толщу лет и достать из недр времени россыпи красок и запахов, ощущений и слов.

…Как высоки были травы! Как светлы воды! Как сладка была дикая клубника!

Лидия Андреевна заметила на крутом склоне, обращённом к солнцу, душицу и попросила меня сорвать её для чая. Я стеснялась проходить мимо чужих палаток, но просьбу надо было выполнить. Поднявшись чуть выше, я сорвала розовые душистые соцветья - и вдруг заметила крупные, ещё не вполне красные, но уже сладкие и сочные ягоды. Они отрывались от стебелька прямо с чашелистиками, и ела я их, не очищая от мелких зелёных лепесточков - они тоже были сладкими.

Когда мне было четыре года, я была с родителями в городе Плёс, в доме отдыха, и там, на склоне высоченной горы, так же собирала ягоды.

К костру я вернулась с радостной вестью, и вскоре весь склон был усыпан ребятами. Лидия Андреевна не отставала от нас.

Обитатели двух палаток вылезли на свет божий (я заметила, что девушки в купальниках были красивыми) и удивлённо смотрели на пришельцев. А мы радостно поглощали ягоды. Хватило на всех. Гора была щедра: на следующий день созрели те ягоды, которые были зелёными ещё вчера, и мы, обнаружив этот подарок, с готовностью повторили нашествие.

В чай, кроме душицы, мы бросили несколько горстей ягод. Как ароматен был этот напиток!

Наш ареал вдоль Волги был ограничен с двух сторон - вправо линия берега изгибалась плавной излучиной к роднику, и мы договорились не уходить дальше одного дерева, а слева довольно близко возвышался меловой утёс, и мы не должны были скрываться за мысом (туда уходили только рыбаки). Под этим-то мысом мы и нашли настоящий детский клад: насобирали там множество чёртовых пальцев! (Слова «белемниты» я тогда, конечно, не знала, но уже представляла, что в далёкой древности здесь плескалось море.)

Особенно ценились целые, - тяжёлые, заострённые, как веретёнца. Обломанные тоже были хороши: так интересно было разглядывать исходящие из центра лучи, окаменевшие миллионы лет назад. Правда, время тогда в его больших величинах для нас не существовало. Мы бережно хранили чёртовы пальцы, обменивали их на найденных тут же куриных богов и набивали карманы рюкзаков кусочками белого мела, который прекрасно рисует.

Мальчишки по утрам - рано-рано, ещё в темноте - уходили с папой ловить рыбу, а потом с гордостью приносили добычу и отсыпались, а папа варил уху, которую мы съедали на обед.

Костёр наш был почти у самой воды - там, где кончается трава, нависая небольшим обрывчиком. Так что Лидия Андреевна, давая советы дежурным, тут же следила за тем, как мы плескались в воде, и сама тоже купалась с наслаждением.

Далеко мы не заходили - глубина начиналась уже метрах в пяти от берега.

Вообще, жили мы дружно. Я не помню ни одного момента нервного напряжения, резкого окрика или ругани. Осталось ощущение высокого солнца, великой реки, детского блаженства и чистой радости.

pic1 pic2
Жигулёвские ворота. Волга Жигули. Берег Волги
pic3 pic4
Жигули Жигули

 

5

В четверг после завтрака Лидия Андреевна сказала, что хочет сходить в Климовку за молоком. Она договорилась с нашим рыбаком, который как раз вернулся с уловом, что он останется в лагере, и предложила ребятам пойти с ней. Мальчишки заявили, что они будут спать после рыбалки, а девочки - что они не хотят никуда идти. Но я-то, конечно, хотела, и даже испугалась: а вдруг Лидия Андреевна откажется от мысли пойти в деревню лишь со мной одной?

Но, похоже, Лидия Андреевна только обрадовалась этому. Третьим был её шестилетний сын. (Я забыла в начале написать, что она взяла с собой сына: она никак не выделяла его из других, более старших ребят, он так же участвовал в общих заботах, только спал с мамой в одной палатке.)

А бидончик? У нас ведь нет бидончика! И банки нет! Куда же молоко наливать-то нам будут?

Но Лидия Андреевна успокоила меня: мы, говорит, с банкой прямо купим.

Мы перевалили в долинку ручья, а оттуда довольно долго взбирались наверх без тропинки, отклоняясь чуть вправо, ныряя в травах по самые плечи. Останавливались, оглядывались. Лагерь наш давно скрылся за перегибом горы, а Волга распахнулась во всей её неохватности и синеве. Затем Волга скрылась за лесом, и мы неожиданно очутились на просёлочной дороге, показавшейся мне неожиданно широкой. Она плавной дугой огибала заросшие лесом отроги оврага, по которому бежал наш ручей. Мы повернули по ней налево. К Волге спускался не просто лес - настоящая чащоба, а направо вдаль плавно текли полотна зелёных полей, помеченные берёзовыми перелесками.

Ночью пролился короткий, но сильный дождь. Деревья давно стряхнули с себя крупные капли, трава высохла, на дороге твердели рубцы, оставленные в лужах недавно проехавшим трактором.

Лидия Андреевна сказала:

- Как парит!

Я не поняла её. Что такое «парит»? Переспросила.

Тут она, видимо, догадалась, что я не понимаю значения этого слова, и остановила меня.

- Смотри туда, вдаль, на то чёрное поле. Внимательно смотри.

Действительно, за зелёным пшеничным полем, перегибавшимся по караваю холма, вдали поднималось ещё большим караваем распаханное, с ровными бороздами, незасеянное поле. (Видимо, оно было оставлено под озимые, догадалась я.) Над ним - это было отчётливо видно - воздух словно колыхался, двигался прозрачными столбами. Оттуда несло жарким влажным ветром, крепко пахнущим свежей землёй со сладким привкусом пшеничной пыльцы.

Словно зачарованная, всматривалась я в марево (я поняла сама, что это называется именно так - словарный запас у меня был большой, и иногда я помнила слова и лишь потом находила называемые ими явления, всегда ощущая радость узнавания). Меня захватило ощущение, дотоле мне незнакомое, я не осознавала этого, конечно, но инстинктивно вбирала в себя и крепко запечатлевала в памяти каждую особенность картины. Передо мной вставала - вечность.

Осознание этого нахлынуло десятилетия спустя, когда я поняла, что каждый раз, глядя на простёртые под небом поля, стремлюсь увидеть именно это дрожание нагретого воздуха - марево, и когда вижу - парит, - испытываю тихую и торжественную радость: оно не исчезло, никуда не делось, оно всё так же неосязаемыми столпами поднимается ввысь, заставляя дрожать занавес майи.

Шли мы по дороге не быстро. Мальчик порой отставал. Я ощутила себя наедине с женщиной, непонятной для меня. До этого я всё время видела в Лидии Андреевне учительницу, задорную воспитательницу, которая может вовремя сделать всё, что необходимо для ребят. На той полевой дороге я вдруг осознала: вот женщина, которой уже тридцать девять лет. Почему это в тридцать девять лет у неё такой маленький ребёнок?

Я с некоторой неприязнью вспомнила, как мой отец говорил маме, что она одинокая, то есть мужа у неё нет. Отец говорил об этом так, словно это было что-то неприличное.

Семьи, с которыми общалась наша семья, были дружными, там у детей были папы и мамы, и я до этого даже не задумывалась, что у женщины с ребёнком может не быть мужа. Но я-то точно знала, что Лидия Андреевна хорошая, поэтому неприязненный тон отца вызвал у меня протест и сочувствие к женщинам без мужей. И ещё я помнила слова Семёна Альтшулера из книги «Мужество»: он говорил, что надо не бояться чувствовать, и в романе эта тема была связана с любовью и внебрачным ребёнком.

Мы о чём-то разговаривали, пели песни («Я не знаю, где встретиться нам придётся с тобой…», задорные песни молодой тогда Пугачёвой) и, наконец, дошли до Климовки.

Я почему-то думала, что нам дадут молока сразу же, в первом же доме. Но хозяйка ответила, чтобы мы прошли несколько домов - там живёт бабушка, может, у неё молоко осталось. Мы отыскали эту бабушку: мол, дети из города, хотим молока. Она задумчиво сказала, что утрешнее уже продала, до вечерней дойки ещё далеко, а вот в холодильнике осталось молоко со вчерашнего вечера, но вы, наверное, его не возьмёте, вам свеженького хочется.

Мы радостно сказали, что нам подойдёт и вчерашнее. Бабушка вынесла нам банку, но продать саму банку отказалась: мол, где я потом другую банку возьму? Сговорились на том, что мы завтра по дороге в Усолье пройдём через Климовку и занесём бабушке банку.

- Я на огороде буду, а вы банку на крылечке поставьте.

Мы сели в тенёчке, на лавочке, прислонившись спиной к стене дома, и попросили напиться. Бабушка вынесла нам на троих огромную железную кружку, полную холодного густого молока, и ломоть хлеба. Как полтысячелетия назад…

Лидия Андреевна неожиданно для меня сказала:

- Как бы мне хотелось, чтобы у меня была такая дочка, как ты.

Я не помню, что ответила тогда, но слова моей старшей подруги крепко врезались мне в память.

Сейчас, когда я пишу эти строки, я на год старше, чем Лидия Андреевна в то прекрасное и светлое лето, и жизнь моя представляется мне то необычайно длинным ожерельем розовых и чёрных жемчужин, то сжимается в одно мгновенье.

Я пытаюсь понять, что же заставило Лидию Андреевну произнести такие слова.

Возможно, она ощущала родство наших душ, нашу общую неутомимость и открытость миру, нашу жажду движения и дарения. Я знаю, что родство душ бывает гораздо сильнее и крепче кровного родства. Общая волна вибраций, резонанс, который обогащает и сулит новые пути развития.

Может быть, она сильно переживала своё одиночество - почему она рассталась с мужчиной, который был отцом ребёнка? И, ощущая мою радостную верность, чувствовала, что круг её одиночества размыкается? Любой, даже самой сильной женщине, нужна поддержка.

Одно не отвергает, а дополняет другое.

Есть ещё один ракурс: в Лидии Андреевне я ощущала подлинные независимость и свободу. Она знала вкус ягод и холодного молока, она видела марево над полями и утренние туманы. Ведовство, к которому причастна каждая женщина - в большей или меньшей степени, сильнее в свободной и яркой личности. А каждая ведунья ищет ту, которой сможет передать свои знания.

Вряд ли Лидия Андреевна в тот день понимала, на какие составляющие я буду раскладывать её слова двадцать восемь лет спустя. Но чувствую, что я была той избранной, в которую переливался поток природной силы.

В современной психологии это называется инициацией.

В 1989 году я работала вожатой в школе № 12 города Калуги и в начале июля водила детей в поход по левобережью Оки. У глубокой старицы - озера Тишь - мы остановились на днёвку. Озеро лежало в пойме Оки, недалеко был заметен курган дьяковской культуры, высоко на горе была деревня. Весь крутейший склон был усыпан полевой клубникой. Время словно протаивало сквозь очевидность, и в лагере, взяв котелок, я отправилась в деревню, чтобы купить там молока.

Затем ещё два раза я оказывалась в царстве душистой полевой клубники: на холмах, окружающих Переславль-Залесский, и в Калужском бору. А в деревнях, где бывала, всегда старалась попить холодного молока.

…Было уже время обеда, и я подумала, что в лагерь мы вернёмся только к вечеру. Но, к моему удивлению, сразу за деревней мы свернули вправо с дороги, по которой пришли, и довольно скоро спустились к устью ручья, искупались и быстро добрались до лагеря.

Молоко выпили мгновенно: всем досталось по кружке. Я даже расстроилась: столько ходили, а выпили в один миг. Но утешилась, когда выяснилось, что на склоне созрела вчера ещё зелёная полевая клубника.

Кстати, четверо студентов свернули две свои палатки и исчезли (хотя вначале говорили, что пробудут здесь до воскресенья), так что мы ринулись на склон без всякой опаски их потревожить.

Вечером мы долго сидели у костра. Сильно клонило в сон, но я держалась: уж очень хотелось мне посмотреть на звёзды. А июньская заря, как назло, не спешила догорать, отбрасывая розовые блики на слегка затуманенную Волгу. Лидия Андреевна сжалилась надо мной:

- Иди спать, а ночью я тебя разбужу.

Я уползла в палатку, угрелась и заснула.

Лидия Андреевна сдержала обещание: разбудила меня, когда звёзды гурьбой высыпали на небо. Я, не обуваясь, выскочила на влажную траву. Девочки, потревоженные моим движением, проснулись, зашептались и тоже тихо вылезли из палатки. Шёпот услышали мальчишки (они, оказывается, ещё не спали) и высунули из-под полога свои любопытные головы.

Мы стояли на холодной траве, задрав головы, и молча смотрели, как мерцает над головой звёздная река, а Лидия Андреевна шёпотом говорила, как называются созвездья.

 

6

В пятницу мы с утра свернули палатки, уложили рюкзаки, искупались и пустились в обратный путь. В Климовке на крыльцо бабушки поставили пустую банку.

Затем надо было описать внушительный полукруг, огибая глубоко вдающийся в берег залив с отходящими от него оврагами, - это если идти полями, по дороге через Левашовку. Если же срезать по тропе, ныряя в эти самые овраги, то дуга получалась намного короче. Так мы и сделали.

Один овраг, заросший светлыми берёзами, приготовил нам гостинец: обширный лог был усыпан земляникой, спелой, сочной. Лидия Андреевна объявила перекус, и мы долго паслись бы там, однако время уже поджимало. В этом овраге к нам подошли группа туристов - ребята более взрослые, чем мы. Они спросили дорогу, Лидия Андреевна объяснила, и когда мы уже поднялись на склон оврага, то увидели, что эти ребята не ушли, а ползают по ложбине, уплетая ягоды.

Пока мы топали до пристани, успели вполне прочувствовать тяжесть брезентовых палаток и спальных мешков на вате.

Дома я крепко уснула, и снилась мне налитая соком земляника в траве.

Спустя месяц отец увёз нас с братом в Калугу - якобы в гости, не предупредив о том, что он решил уехать из Тольятти навсегда. Я больше не виделась с Лидией Андреевной, не была в Жигулёвских горах. Так оборвалось моё беззаботное детство - и началась совсем иная жизнь.

Память о тех счастливых днях - зерно моей силы.

 

Фотографии Сергея Мельникова, май 2006.

 

 

Ваши комментарии к этой статье

 

 

 

Ваши комментарии к этой статье

 

45 дата публикации: 03.03.2011