Ольга Ерёмина

«На войне живут бойцы»

Геннадий Исаакович Беленький: 1941-1945

Впервые я вошла в этот дом в 2001 году. Работала я тогда редактором в издательстве «Мнемозина». Мне поручили редактировать серию учебников и учебных пособий по литературе. Текст был прекрасный, но у меня возникли вопросы по оформлению, которые надо было согласовать с автором. Коллеги пояснили мне, что автор сам приехать не сможет - надо самой ехать к нему домой.

Так я оказалась в знаменитой высотке на Котельнической набережной, в квартире учёных-методистов, известных всем учителям Советского Союза и современной России, - Майи Андреевны Снежневской и Геннадия Исааковича Беленького. Имена, хорошо известные каждому учителю-словеснику. Имена, за десятилетия работы в методике ставшие знаковыми, превратившиеся в символ традиционного - в лучшем смысле - отношения к преподаванию литературы в школе.

Я ещё не родилась, когда Геннадий Исаакович уже отпраздновал свой полувековой юбилей. Встретившись впервые, я не догадывалась, что первой является только очная встреча. Как и все советские дети, я училась по учебникам, которые создавали эти учёные. Отбор текстов, формулировка вопросов и заданий - в малозаметных на первый взгляд, но важных деталях проявлялись ум, знания, такт и понимание психологии школьника. И когда я наизусть учила целые главы из «Василия Тёркина» и рассказывала их одноклассникам на уроках, я не могла знать, что методика преподавания этого произведения была разработана Г.И.Беленьким, который читал главы «Тёркина» своим солдатам в окопах под Сталинградом.

Много раз я приезжала к авторам, книги которых мне посчастливилось редактировать. И каждый раз, когда после обстоятельного решения рабочих вопросов гостеприимные хозяева предлагали мне выпить чаю, завязывались настолько интересные беседы! Я каждый раз жалела, что не обладаю абсолютной памятью.

В самом начале 2004 года я попросила у Геннадия Исааковича разрешения записать его рассказы о людях, с которыми он общался, о событиях, свидетелем которых он был, на плёнку. Сначала Геннадий Исаакович решительно отказался, но я попросила его подумать. Ласково и лукаво улыбаясь, меня поддержала Майя Андреевна. Спустя почти два месяца она позвонила мне и сказала, что Геннадий Исаакович согласился, и назвала день встречи.

Большой овальный стол в просторной зале, высокие стулья, старинный торшер с жёлтым абажуром, круг тёплого света. Хозяин наливает в маленькие рюмочки лёгкое вино. Я достаю диктофон и блокнот, и Геннадий Исаакович просит, чтобы я записала самое важное:

- Думаю, что интерес к моей скромной персоне вызван тем, что из москвичей методистов-литераторов, участников Великой Отечественной войны, в живых остался я один. Так сказать, уходящая натура. Многим моим сверстникам и старшим товарищам не пришлось дожить до 60-летия Победы - Николаю Ивановичу Кудряшову, Виталию Васильевичу Неверову, Галине Марковне Воловниковой, медсестре санитарного поезда, Исааку Семёновичу Збарскому, Исааку Ефимовичу Каплану. Мои заслуги нисколько не больше их заслуг. Но современной молодёжи и будущим историкам малейшие штришки нашей жизни могут быть интересны и даже дороги. Вот почему заставляю себя дать это интервью.

За несколько встреч Геннадий Исаакович прочертил линию своей жизни, избегая говорить о личных обстоятельствах, но подробно останавливаясь на рассказах о событиях и людях. В 2005 году в журнале «Литература в школе» появился написанный мной (под псевдонимом) очерк «Геннадий Исаакович Беленький: крупный план». В него я включила фрагменты беседы, но литературно обработанные.

…Прошло шесть лет. На своей страничке в Интернете я опубликовала без обработки большие отрывки нашего разговора, посвящённые Сталинградской битве, и была поражена количеством откликов и ссылок. Друзья благодарили, совершенно незнакомые люди просили меня продолжать публиковать беседу, говорили о том, что именно живой ритм беседы, именно яркие, характерные детали, никогда не попадающие в официальные сводки, приближают войну, помогают воспринять её как событие собственной личной жизни. И сейчас я решила дать необработанный текст нашей беседы. Мне думается, что так читатели смогут лучше услышать уже не очень сильный, но чёткий и выразительный голос Геннадия Исааковича - и молодой и чистый голос его любимой «Маечки», которая ушла из жизни в 2009 году.

Итак, когда началась война, Майя Андреевна была шестнадцатилетней школьницей, а Геннадий Исаакович уже сдавал государственные экзамены в прославленном МИФЛИ им. Н.Г.Чернышевского.

 

Запасная часть. Белёв

Г.И. Погрузили нас в эшелон, в товарняк, и поехали мы на запад. Куда - неизвестно. Это было в начале августа сорок первого года. Обычный товарный поезд, особенно нас не экипировали. Тем более что ехать пришлось нам недалеко, в город Белёв Тульской области. Смоленск там недалеко.

…Мы были уверены, что поскольку мы в ряды Красной армии вступаем, а о Красной армии мы имели представление самое высокое и героическое, естественно, как мы только попадём в полк запасной, нам выдадут обмундирование хорошее, винтовки, по крайней мере, нам дадут, оружие! Значит, подходим, - за городом, под Белёвом лагерь, где располагался этот запасной полк, - нечто вроде школы, - какое-то здание двухэтажное, ворота, почти полуразвалившиеся, - и стоит на страже часовой - в лаптях! С винтовкой. В каком-то тряпье! Меня это поразило совершенно: лапти в сорок первом году. Откуда его взяли такого? В зипуне в каком-то, в какой-то папахе - даже не поймёшь. И вот нас туда привели. Никакого обмундирования, ничего. И поселили в этой огромной казарме, которая когда-то, очевидно, школой была. Двухэтажные нары были сделаны сплошь: большие помещения, нары, на нарах где-то тюфяки, где-то просто солома разложена, и вот мы должны были там находиться. Это запасной полк. Можете себе представить: книжные ребята, которые учились в институте и которые по книжкам знали, что из себя представляет Красная армия, и вдруг мы столкнулись с таким.

На завтра нас повели утром на реку умываться. Это примерно километра два от нашего так называемого расположения. Умывальников не было, естественно, на реку умываться. Помылись. Потом километра три оттуда - на завтрак. А идти-то по белёвским улицам было довольно сложно, потому что булыжник, крупный булыжник. И вот нас привели на завтрак в столовую, и там мы увидели: каждому дают на завтрак таз такой большой, на двух человек. Таз с овсяной кашей. Овсяная каша, которую я сейчас по утрам варю, это немножко не то! Это был самый настоящий овёс, лошадиный овёс! И есть мы его не могли. Нам давали таз на двух человек, и мы его оставляли. Ходили полуголодные. Ели только хлеб и те кусочки сахара, которые нам выдавали. Невозможно было есть это. Но там были, в этом же полку, уже оголодавшие сельские, деревенские ребята. Они уже там пожили, оголодали совершенно. И поэтому они ходили - как только мы оставляли эти тазики полными или полупустыми - они доедали всё, что можно было. Мы удивлялись: как они могут есть это? А через некоторое время и сами стали есть.

Запасная часть - надо нас чему-то обучать. А как обучали? Командира нам дали - с усиками, мечтательный, с голубыми глазами, украинец, очень петь любил и хорошо пел - голос великолепный! И вот он нас выводил в поле, там кусты жимолости были, травка и всё прочее. Занимай оборону! Мы ложились в этих кустиках и занимали оборону. И он начинал «спивать». Тянули время. И так мы там пробыли - «спивали» и «занимали оборону» - около месяца.
О.А. Оружия не было вообще?

Г.И. Оружия никакого. Для того, чтобы мы немножко тренировались - к ноге, на плечо, к ноге - нам выдали палки. И мы с этими палками обращались соответственно. И что интересно: мы от расположения казармы до места занятий должны были пройти по этому булыжнику. Через некоторое время мы остались босиком. Все эти наши жёлтые ботиночки, все наши туфельки - всё разлетелось, и мы босиком остались. Ходить ещё надо было по стерне!

М.А. А по стерне ходить они не умели, городские!

Г.И. Нас, правда, обучали, как ходить - ставить крепко ногу…

М.А. Или наоборот - вот так вот. (Показывает, как нога встаёт, словно проскальзывая).

 

Военное училище. Рязань, Иваново

Но, слава тебе господи, в начале октября или в сентябре месяце нас решили отправить всех в военное училище. В Рязань. В Рязанское пехотное училище. Нас выстроили каре. Асфальтовый двор - и мы стояли босиком, ободранные. Выходит начальник училища. Посмотрел: Это, - говорит, - что за отряд босяков! Откуда они прибыли!?» Полковник Гарузский, как сейчас помню. «Обмундировать немедленно! Всех!» И нас моментально в каптёрку, обмундировали. Но, конечно, не новое выдали, уже так называемое БУ - бывшее в употреблении. Но, во всяком случае, уже сапоги там были, поношенная одежда. Ну, и стали учить. Должны были из нас сделать лейтенантов, поскольку мы люди с высшим образованием, поэтому дали нам четырёхмесячный курс. За четыре месяца подготовить командиров - ну, тогда ещё офицеров не было - лейтенантов. Хотя полагалось младшими лейтенантами выходить, но поскольку мы с высшим образование люди, у нас военное обучение было. Четыре месяца провели мы в Рязани, в довольно сложной обстановке, потому что немцы подходили всё ближе и ближе, и в конце концов решено - когда немцы уже были близко - было решено нас перевести в Иваново, поскольку Рязань уже становилась прифронтовым городом. И вот такой переход - пеший - мы совершили: Рязань - Иваново - по Мещёрской стороне. И вот тут я впервые встретился с Мещёрой - красота исключительная.

О.А. Это была осень уже?

Г.И. Поздняя осень. Я месяца сейчас не помню, но помню, что деревья были жёлтые-жёлтые. И вот мы пришли в Иваново.

О.А. Какое у вас было общее психологическое состояние? Вы ведь знали, что немцы уже под Москвой.

Г.И. Психологическое состояние: во-первых, мы, как это ни странно - а может быть и не странно - мы были убеждены, что победа обязательно будет нашей. Совершенно безоговорочно в это все верили. Я вам должен сказать, что когда война началась, мы вообще думали, что вся эта история закончится в течение двух-трёх месяцев.

М.А. Мы даже уехали в лёгком, летнем.

Г.И. Мы привыкли, что освобождение Западной Украины и Белоруссии - дело нескольких дней, Финляндия, правда, дольше, но всё-таки непродолжительная война. Скажем, Молдавия… - всё это было быстро, и мы решили, что вся эта война будет недолгой, тем более уверены были, что немецкие рабочие не поддержат и восстанут и война недолго продлиться. Мы в этом были убеждены. Кстати сказать, когда мы шли из Рязани в Иваново, - это была уже глубокая осень - на привале - а привал мы устроили прями на шоссе, на каменном шоссе мы так сели, - это время нам передали - это было седьмого ноября, вот теперь я помню точно: выступал Сталин.

М.А. В метро.

Г.И. На Красной площади.

М.А. Вот это? Так тогда уже был снег.

Г.И. Да, снежок уже был. Нет, снег ещё только-только начинался. Мы уже подходили к конечному пункту, и тут сообщили, что Сталин выступал и сказал, что война продлиться полгода или, может быть, годик, и «враг лопнет под тяжестью своих преступлений». И мы в это верили. Так что, несмотря на всякие тяжести, неудачи, настроение у всех было боевое, прямо сказать. Это без всяких прикрас…

Г.И. В Рязани и в Иванове у нас уже были профессиональные командиры.

О.А. А были такие, которые уже сражались с немцами?

Г.И. Нет, не было никого. Это всё были кадровые преподаватели военного училища, они в армии были давно, ну, нельзя сказать, чтобы они нас готовили непосредственно к боям, но, во всяком случае, готовили. Я помню такой случай был. Военный инженер построил нас. Непогода, грязь была. Он всех выстроил, одного курсанта вперёд. «Ну, товарищ курсант, ложись!» А тут лужа страшная, он только в шинелишке в этой. «Ложись!» «Как это?» «Ложись, приказываю!» Он, значит, ложится. «А что вы думаете, на фронте вы будете выбирать, где ложиться, а где не ложиться?» Вот так.

Мороз был страшный, надо сказать, зима сорок первого - сорок второго года - это страшные морозы были. Обмундирования зимнего - чтобы полушубки и прочее - нам не выдавали. Шинели, летние портяночки и сапоги. Нас выводили за город, мы там должны были тоже и оборону занимать, ложиться в снег и по снегу передвигаться. Однажды мы так вот лежали в ожидании сигнала какого-то, и шла мимо старушка, остановилась, перекрестилась: «Святыми будете».

 

Запасной полк. Казань

Г.И. Я попал в Казань, в запасной полк. Запасной полк располагался в лесу, в землянках. Огро-омные землянки! Там было, по крайней мере, человек сто в каждой землянке. Нары, солдаты и мы, офицеры.

Там должна была формироваться наша часть. И мы сначала приехали - только одни офицеры. Потом к нам начали прибывать солдаты - из окружающих мест, из городков, из сельской местности - большое количество татар. Татарская республика. Тоже, надо сказать, немножко напоминало тот запасной полк, о котором я вам говорил. Правда, обмундирование было, кормить нас кормили более или менее, но оружия не было вообще. Палки!

О.А. С оружием было плохо совсем?

Г.И. Нет. Я вам скажу, в чём дело. Внезапно нам сообщают, что к нам приезжает Ворошилов. Проверять состояние части. А Ворошилов, насколько я знаю, тогда ведал тыловыми подразделениями, подготовкой армии к военным действиям. Приехал Ворошилов - мы его видели - без охраны. Машинка, эмка. Вылез. При нас это всё было. К командиру полка. А командир полка распорядился всех вывести в поле, когда только узнал, что едет Ворошилов. Он всех вывел, только осталось - я почему знаю - только остались дежурные, я почему знаю: я тогда был дежурным. Ворошилов зашёл туда: «А где, - говорит, - личный состав?» «Личный состав на учениях». «Где на учениях?» «Там-то и там-то, в такой-то местности. Самолёт есть». «Хорошо, мы сядем на самолёт и посмотрим, как идут учения». «Сел и полетел». Что дальше было, я не знаю. Вечером он собрал командиров, командира полка этого запасного, и тут я услышал… стоэтажный мат! (Смех общий.) Такого мата я за всю жизнь не слышал, я даже не всё понимал там! «Как вы могли допустить до такого! Никакого учения у вас нет! Красноармейцы с палками вместо оружия! У вас же военный склад великолепный!»

О.А. Почему же они не выдавали оружие?

Г.И. А не хотели! Боялись, потому что люди ещё не умеют обращаться с оружием, оружие надо чистить, а это запасной полк, дескать, мы сбагрим, уйдут от нас - и ладно! Ещё испортят что-нибудь - кто его знает!

Так вот, значит, если бы не он, так бы всё это и продолжалось. Ну, всю его речь я передать не могу, я её не помню. Я был потрясён таким мастерством - просто высший класс! Наверное, в шахтах Донбасса он почерпнул всё это. Очень здорово. Да. На завтра всем выдали винтовки новые, появилось оружие, стали заниматься по-настоящему, но недолго. Сформировали часть, и нас отправили. Пешком мы шли от лагеря до Казани, сели в поезд и поехали. Куда мы едем? Едем на запад. В разговорах такое словечко было: «Куда гонят?» Наверное, вот этим отличались тыловые женщины: куда пригнали, кого погнали. Так всегда разговаривали. И вот мы должны были определить, куда нас везут. Но так как на Руси тайны сохранять не умеют, то я очень быстренько сообразил. На товарных вагонах был написан конечный пункт мелом. Говорить нам нельзя было, а на вагонах писали. Было можно. В общем, поняли так, что нас отправляют под Клин. Это Московская зона обороны.

 

Московская зона обороны. Клин

Г.И. Так мы там пробыли. Несколько мы пережили воздушных тревог. Вообще, это довольно спокойное время. И учились. Политзанятия проводили. Я им тоже всякие политические штуки рассказывал. И однажды даже - я с ними проводил занятия, а не знал - это дело в лесу было - что за деревьями стоит политрук, приехавший из бригады. Это был большой начальник, и он слушал, как я провожу занятия. А потом, когда я занятия кончил, он вылез оттуда - представляете? - и объявил мне благодарность. И так всё шло более или менее прилично до октября сорок второго года. До самого начала. А в сорок втором году, когда мы уже всё - попристроились тут… А коллега, командир стрелкового взвода, сходил в соседнюю деревню, принёс оттуда пуховые подушки, перину, чтобы спать хорошо, с удобствами, вот, когда всё это было сделано, объявили тревогу, велели быстро всё собрать, пешком на станцию, посадили в эшелон - и тут мы поехали.

 

Дорога к Сталинграду

Г.И. Поехали на юг. Куда едем - не знаем, ничего не известно. Хотели узнать по надписям на вагонах - но и это здесь не сработало. Одним словом, привезли нас под Сталинград. Выгрузили в степи. Степь - неубранная пшеница. Огромный простор. Там совхозы. Никаких меж - или межей, или межов - чего там? Ни одной межи. Сплошное море жёлтой пшеницы. Нас выгрузили: «Ложись!» Легли. Элеватор недалеко был. И в это время - немецкие самолёты засекли поезд, который пришёл. Слава богу, нас командиры от этого поезда подальше - расположили в степи. Несколько американ… то есть немецких бомбардировщиков на бреющем полёте разбомбили поезд. Ничего не осталось. Потом, значит, разбомбили элеватор. От элеватора ничего не осталось. И нас спасло только то, что мы лежали в этой пшенице.

О.А. И вы первый раз всё это видели.

Г.И. Всё видели, конечно, впервые. Правда, жертв мы не видели, что там творилось, не знали. Нам не разрешали подняться. И подняться нам разрешили только ночью. И по ночам мы совершали переходы по этим Сталинградским степям. Главным образом, по балкам. Там огромные такие балки, в этих краях. По этим балкам мы и передвигались - только ночью. Потому что днём господство в воздухе абсолютно немецкое было, гонялись даже за одним человеком. Если они видели, что идёт хотя бы один солдат, они не боялись даже за одним солдатом гоняться. Наша авиация исчезла вообще. Не было её. И оружие наше ещё… Я не знаю: всё испарилось! Как так получилось, я не знаю. Наконец, мы добрались до своего пункта назначения. Мы шли, наверное, дней пять. Пять ночей! По степи. Наконец, пришли. Ну, первое дело: я являюсь к командиру более высокому, солдаты были розданы по разным частям, и впервые я, наконец-таки, услышал свист пуль, увидел трассирующие пули, увидел ракеты, которые раньше я не представлял себе. Что делают? Повесят ракету. Немцы делали: они почему-то очень долго висит в воздухе и освещает всё. Всё абсолютно видно. Поэтому надо ложиться, пока эта ракета не погаснет. Иначе ты себя выдашь - и капут. И стрельба, конечно, из пулемётов - и здесь, и там. Но я, конечно, должен сказать, что впечатление такое: ужаса никакого не было. Наоборот, даже интересно, вы знаете… Любопытство такое появилось: ах, вот как это бывает, что значит стреляет пулемёт, вот как трассирующие пули… что это значит. Так вот мы, наконец, пришли. Я получил определённый участок. Тоже оставался командиром взвода.

О.А. Вы непосредственно в Сталинград пришли?

Г.И. Нет, это северо-западнее Сталинграда, в самый город мы не попали. Московская зона обороны - её переместили туда. Мы должны были выполнить такую задачу: прикрыть немцам ход на Москву, то есть туда. Оборона. И вот эту оборону мы заняли. Наша задача была: укреплённый район, и в этом укреплённом районе - долговременные земляные точки - дзоты. Дотов не было. А разницу между дотами и дзотами вы знаете? Только дзоты. Окопы. Специальные огневые точки для отражения немецких танков. Бутылки с зажигательной смесью, которым тогда огромное значение придавалось. И вот так вот мы и жили в этих землянках. Потом наступила зима, снег выпал. Тем не менее всё-таки мы держались.

…Когда мы шли на место назначения по Сталинградской степи ночью - мы стояли в одном месте, а мимо нас проходила какая-то часть, и когда эта часть прошла, ко мне подбегает солдат и говорит: «Товарищ лейтенант! Одно противотанковое ружьё спёрли!»

О.А. У вас?

М.А. Ой, это страшно!

Г.И. Я говорю: «Как?» А очень просто: вот эта часть проходила, они останавливались и, наверное, стащили - но они сказали иначе - стащили противотанковое ружьё. Что мы будем делать? Я говорю: «Делайте, как хотите! Чтобы завтра противотанковое ружьё - такое или не такое - было у нас! И всё! Меня это не касается». Потому что идти под суд за такое… Одно дело - когда идут боевые действия, - тогда это всё списывают. А здесь только собираемся на фронт - и противотанковое ружьё! Это не то, что там - вилочка какая-нибудь… Я говорю: «Чтоб было противотанковое ружьё завтра! Как хотите!» Назавтра ко мне подходит: «Товарищ лейтенант! Ружьё спёрли!»

О.А. Восстановили справедливость!

Г.И. «Как спёрли?» «А очень просто. Тут проходила часть…» (Общий смех.)

О.А. Это ж надо умудриться!

Г.И. так и шло это ружьё - очевидно, до фронта. А на фронте - там списали уже всё.

 

Линия обороны. Сталинград

Г.И. Были мы в обороне. Во второй линии обороны стояли. Хотя фронт от нас - первая линия была не очень далеко. Если разница между первой и второй линией - 50 метров, то тот, кто находится на расстоянии пятидесяти метров, считает себя уже в глубоком тылу. Мы были во второй линии обороны, поэтому непосредственных боевых действий до поры до времени не предпринимали. Только видели, как валятся самолёты. Я говорю: десятая доля секунды - и уже летит на парашюте лётчик. Если он успевает выброситься. А потом этот самолёт - развалины его - падает, но наши солдаты не оставляют его лежать. Быстренько набрасываются - знаете, как муравьи на какое-то там насекомое - и разбирают на части: для землянок всякие детали, для быта коробочки. Всё это растаскивают, от самолёта, в конце концов, ничего не остаётся, если он падает сравнительно недалеко.

Так вот мы были до двадцать первого декабря тысяча девятьсот сорок второго года. А двадцать первого декабря нам сказали: «Хватит, переходите в первую линию обороны». На передовую. Двадцать первое декабря я почему запомнил: это день рождения Сталина, который отмечался тогда. И вот в этот вечер нас и направили. Мы пришли в окопы, рассредоточились. Окопы немецкие бывшие, выбиты немцы оттуда были и заняты нашими. Трупы кругом набиты. И замёрзли уже. Скульптурные группы, как в скульптурной мастерской. Или отдельные части человеческого тела, или такие скульптурные позы: один другого схватил, и они друг друга убили и так вот они и застыли. Это вообще жуткое впечатление было, честно говоря, трупов там хватало, особенно на этой передовой. Мы должны были строить землянку, нам не хватало… Понимаете, сталинградская степь - там же лесов-то нет. Брёвен нет, а нам нужно накат, поэтому мы искали эти брёвна по всей степи, в старых землянках… И вот наконец одну землянку мы так разворошили, вытаскиваем бревно, - уже смеркалось, - вытащили, а это труп оказался замёрзший. Вот я когда читал Твардовского: «На покойничке присядем / Да покурим натощак…» - так это не гипербола, так оно и было. Степь голая, и действительно приходилось садиться «на покойничке», потому что не на чем было сидеть больше. Вот такая штука была.

Немцы от нас были на расстоянии пятидесяти метров. Передовая. Они были окружены, они слабели, конечно, но получалось так: кто рано утром начинал огонь - не постоянный огонь, но кто уже пристрелялся, конечно, - тот господствовал в течение дня. Если немцы начинали раньше, значит, мы сидели пригнувшись и вылезти уже было довольно трудно. Если наши - то немцы сидели. Но, слава богу, они всё время слабели, слабели, - это чувствовалось. Кольцо сжималось постепенно. Им сбрасывали с самолётов еду - целые тюки такие с замороженным хлебом - он даже не замороженный, а какой-то консервированный - но так как вчера линия фронта проходила здесь, а завтра она проходила в другом месте, а лётчики не знали, бросали на старое место, поэтому часто эти продукты попадали в руки к нам. Это была хорошая помощь.

Надо сказать, что под Сталинградом были разбиты все железные дороги, подвоза не было. Каким-то чудом прорывалась какая-то машина, что-то привозила, поэтому мы сидели полуголодные, и поэтому когда немцы нам сбрасывали что-то, это было счастье, а то вообще голодали.

М.А. Немцы сбрасывали своим, которые помирали с голоду…

О.А. А как же вы этот замороженный хлеб ели? Он уже готовый?

Г.И. Он готовый. Ну, я особо героических подвигов здесь не совершал, надо сказать, всё-таки оборона была. Но, тем не менее, вот что было. Поскольку я немножечко знал немецкий язык, в своё время я его знал довольно неплохо… Наш командир решил, что надо выдвинуться, как он говорил, вперёд, ещё ближе к немцам, с рупором, и постараться поагитировать их, чтобы они переходили к нам. «Вот ты, - говорит он, - немецкий язык знаешь, возьми политрука и с политруком вылезайте вперёд из своих окопов, с передовой, и попробуйте поагитировать немцев». Ну, я вылез. Конечно, ночью полезли, стал кричать в этот рупор, - ещё у меня голос получше был тогда, - стал кричать в рупор, что, дескать, идите к нам, тут вам будет хорошо, весь джентльменский набор. Они нам тоже листовки забрасывали и доказывали, что нужно идти к ним, у них нам будет очень хорошо, у них, дескать, там находится сын Сталина и сын Молотова.

О.А. В окружении?

Г.И. Да. Ничего подобного: сына Молотова вообще в природе не существовало…

М.А. У него было две дочки.

Г.И. Маленькое отступление: они листовками забрасывали всё. И, очевидно, в какой-то провинциальной типографии нашли портрет пожилой женщины и тиснули его на листовке и написали: «Твоя мать ждёт тебя дома! Штык в землю, отправляйся домой!» А эта пожилая дама оказалась Крупская! Портрет Крупской. Они, очевидно, захватили провинциальную типографию и так вот… (Смех.)

Так вот, значит, весь этот джентльменский набор я выпаливал - одни раз, второй. Три ночи подряд. Они слушали, ничего, прекращали стрельбу и слушали. Потом, когда я начинал уже подходить к концу - они чувствовали и открывали стрельбу. И пули летели. Надо были прижаться, иначе они могли бы задеть. И мы отползали, и на этом заканчивалось всё. Через три дня ко мне в окоп прибегает солдат: «Там, - говорит, - немец пришёл - в плен сдаваться!» Ладно. Пошли мы туда. Немец пришёл с тюком - огро-омным, оказались одеяла всякие, тряпьё всякое. Он пришёл сдаваться в плен, чтобы в плену было хорошо. Он только мог два слова сказать: «Пан, плен. Пан, плен!» Мы этого самого взяли немца, привели в землянку. «Ich bin hungrig» «Голоден!» - говорит. Ничего у самих. Ничего. У нас остался один сухарь - на весь взвод, и мы его держали, как неприкосновенный запас. Но как же мы можем показать немцу, что русские, победители, их окружившие, - что мы не можем его накормить. И вытащили наши солдаты этот сухарь, дали ему кружку воды, и этот сухарь он поглотил, оставив нас вообще безо всего. Вот так! Ну, поговорил я с этим немцем, значит, спросил его. Он сам оказался из Дюссельдорфа, насколько я помню, спросил у него, кто он по специальности. Он говорит, что техникой занимался. Я спросил, инженер ли он? «Что вы, - он сказал, - инженеры у нас - высокое звание, я простой техник. Инженер - ну что вы, инженер!» Ну, в общем, всё, что можно было, спросил у него: за что у него награды? У него награда была одна такая - нигде мне не приходилось читать этого - награда за зиму, проведённую в России. Да, у них специальная награда такая была. Солдату-ветерану за то, что он зиму провёл в России[1]. Для них это считалось вообще героическим подвигом. Он всё интересовался: где комиссар, где комиссар? Я говорю: «Вот комиссар сидит». «Это не комиссар!» Я говорю: «Почему не комиссар?» А это сидел обыкновенный парень, с которым я передачи вёл. «Нет, - говорит, - нам говорили, что комиссар имеет на вооружении большой нож и этим ножом он пытает пленных. А это - не может быть». Я говорю: «Комиссар самый настоящий». Я его убедил. Потом он рассказал, что он был на западе - не помню населённый пункт, - и там он встретился с очень страшным оружием, которое они называют «сталинский орган» - это «Катюша». «Это страшное оружие! Оно истребило почти всех, которые там были!»

О.А. А у вас «Катюш» не было?

Г.И. Потом были… Немца мы отправили туда выше. Увели его.

О.А. А как же с сухарём? Чем вы потом питались?

М.А. Ничем!

Г.И. Чем? Ну, привозили, чего-то привозили, чего-то не привозили. Однажды нам выдали мясо в котелках. Очень вкусное мясо. Мы долго - не можем представить себе, мяса не видели, и вдруг! Только я обратил внимание на то, почему такие огромные кости. Огро-омные кости! И мне сказали: «Так ведь это верблюд!» Верблюжье мясо нам выдали. Оказывается, верблюдов едят, что ли? Верблюжатину эту съели. Довольно вкусная.

Так, вообще, нам всё-таки что-то давали. Но плохо. Самое главное - из-за того, что всё было разбомблённым. Ну, а затем - это было двадцать шестого января уже - нам приказано было идти в наступление. Мы вылезли из окопов и пошли. Я уже не помню названия населённых пунктов. Там Орловка была, я помню, там был так называемый Рынок - не Рынок, а Рынок - под Сталинградом. Там ещё были - я уж забыл все эти названия. Когда я вёл передачи, я называл все эти населённые пункты, которые уже взяты нами - дескать, ваше дело безнадёжное. В общем, пошли. Но, слава богу, немцы от нас драпали. Они боя не приняли. На нашем участке боя не приняли. Они останавливались, начинали поворачивать в нашу сторону свои орудия, но так как мы и с другой стороны тоже шли, - они должны были попасть в окружение, - они снимались и бежали. И так, в конце концов, они дошли до какого-то местечка в Сталинграде, и там они остановились, закрепились. Последнее их, так сказать, прибежище. В самом Сталинграде. Но были созданы новые группы у нас, штурмовые группы - на Тракторный завод. Они на Тракторном заводе остановились, потом где-то ещё. И вот эти штурмовые группы должны были их добивать. Но я в эти штурмовые группы, слава богу, не попал. Очки, всё-таки, сказывались. Не годился для этого. Там взяли наиболее сильных ребят. И второго февраля всё было закончено.

…Мы пришли - нас было сорок человек. Взвод - сорок человек или сорок два. А уходили оттуда - одиннадцать. Все остальные - кто погиб, кто ранен был. Там ведь такая штука была. Окоп - и земля жуткая сталинградская. Её невозможно, особенно зимой. Она смёрзлась. Приходилось пользоваться теми окопами, которые прорыли немцы. Представляете, значит: вот идёт окоп, потом небольшой перешеек, то есть не выкопано, а дальше идёт другой окоп. Мои солдаты находятся в одном окопе и в другом окопе. Надо перебежать сюда. А вот это место пристрелено снайпером. И вот, значит, добегаешь до этого места…

О.А. И нельзя было прокопать?

М.А. Земля-то какая - железо!

Г.И. Невозможно. И, надо сказать, были эти обычные лопаты. Но что этими лопатками сделаешь? А копать там нельзя, потому что участок под обстрелом. И вот мне приходилось, чтобы из одного окопа в другой попасть: притаишься, потом раз - и туда. Пробежишь - тра-та-та-та-та! - сразу. Он не успевает увидеть. Вот такая штука. И вот на этом участке тоже кое-кого прихватило. Вот если так вот нерасторопно пробежит - всё, готов. Одиннадцать человек осталось только.

 

Курсы усовершенствования командного состава. Москва

Г.И. И отправились в Москву. В Москву на курсы усовершенствования Московской зоны обороны. Ну тут уже мы были курсанты, присвоили мне уже звание старшего лейтенанта. Я окончил лейтенантом училище, - старшего лейтенанта. И это офицерские курсы. Но, надо сказать, пробыл я там недолго, месяца два, не помню. Курсы усовершенствования командного состава. Первое дело, нас, конечно, когда приехали, отправили в санпропускник, потому что, простите, вшей было огромнейшее количество. После санпропускника нам выдали чистое бельё - опять-таки вши! Всё равно. И нам сказали, что ничего не сделаешь, поживёте пока в мирных, чистых условиях - и они пропадут сами. Так и было. Так что дело и в санпропускнике - и настроение человека, очевидно, тоже как-то вызывает подобное.

М.А. Но это факт: мне несколько человек об этом рассказывали. Даже в госпиталях.

Г.И. Нет, это совершенно точно. Ну, на курсах усовершенствования мне хорошо было, во-первых, потому что у меня уже был фронтовой опыт, ведь были люди ещё те, которые и на фронте не были. Во-вторых, командиром роты оказался выпускник Московского педагогического института, Преклонский такой. Он узнал, что я литератор, и сам он литератор…

О.А. А как его звали?

Г.И. Мы не знали, мы только по званию обращались. Преклонский - капитан Преклонский. И он мне благоволил. Если надо было лишний раз идти на занятия, он меня оставлял, заставлял выпускать стенную газету, что-нибудь такое, в общем, там я пробыл довольно неплохо. Это в Москве было.

 

Запасной полк. Зарайск

Г.И. Дальше был опять запасной офицерский полк - под Москвой в Зарайске, город Зарайск. Ну, кстати сказать, уж если об этом основном офицерском полку рассказывать и если рассказывать о своих героических подвигах, - это не героический подвиг, но всё-таки интересно. Там, значит, был командир, который решил сделать себе карьеру. Ему очень нужен был летописец. Он узнал, что я окончил ИФЛИ, он меня вызвал и предложил стать его придворным летописцем, вместе с ним писать статьи, а статьи какого рода: «Как окапываться?», «Как держать то-то и то-то», рассказывать о том, какие порядки у него в запасном полку и прочее. Он обещал, что он меня продержит в этом полку всё время. Как я на это смотрю? Ну, я сказал, - всё-таки сразу неудобно, - я сказал, мол, я подумаю, ответ дам завтра. Ну, ответ я ему дал завтра, сказал, что - нет, это мне не подходит.

О.А. Не будете летописцем.

Г.И. «Ну, - говорит, - придётся на фронт ехать!» Я говорю: «Да!» - и поехал.

 

За участие в боевых действиях старший лейтенант Г.И.Беленький награждён орденами Красной Звезды и Отечественной войны II степени, рядом медалей.

 

Первый Прибалтийский фронт

Г.И. Надо сказать, что и героизм был своего рода, и негероизм. Ну, например, такая штука была: когда меня отправили из штаба дивизии в штаб полка, я пошёл один безо всего, без сопровождения. Я вообще нарушил закон, нельзя, чтобы я один был. Я пошёл без ординарца. И в это время начался артиллерийский обстрел той дороги, по которой я шёл. Снаряды падали. Но деваться некуда. Я знал, что по законам армейским, если идёт обстрел, надо быстро выходить из-под огня, поэтому я усилил свой темп, чуть ли не бегом, и вышел из-под огня. Пришёл в этот штаб полка, а, оказывается, немцы перенесли огонь на этот штаб. И пока я там свои документы предъявлял и всё прочее, начали бомбить эту территорию. И мои подчинённые, к которым я пришёл, очень быстро все попрыгали в окно. Под окном был окоп. Они попрыгали в окно. А мне пришлось держать марку, вы представляете себе? Я представитель более высокого командования. Они бросили все документы на столе, и секретные документы. Я должен был сыграть роль спокойного человека. И пока они прыгали, - а тут бомбёжка идёт - я эти документы - конечно, в душе-то было другое - я их собрал в сумочку, сумку взял с собой и вышел спокойно во двор.

О.А. Вы им потом разнос устроили?

Г.И. Нет, за что?

О.А. Что документы оставили.

Г.И. Но они сами потом всё поняли. «А что же, - они спрашивали, - почему такое спокойствие у вас?» «За моей спиною Сталинград!» Так что мальчишеская похвальба тоже бывала иногда.

…Героическое было и вместе с тем то самое, о чём Толстой писал в «Войне и мире». Было и очень по-человечески нехорошее. Бывало так: вот, скажем, войска ведут бои, а штаб дивизии, который должен передвигаться за ними, в это время делает крюк в деревню, останавливается в деревне, в которой когда-то пришлось быть, и там устраивает попойку. Войска остаются без руководства. А здесь ходят пьяные офицеры, потом собираются и едут дальше.

О.А. Вы должны были быть при штабе? Вы всё видели?

Г.И. Я всё видел. А что можно было сделать? Нашему отделу пить нельзя было, да мы особенно в этих попойках не участвовали. И поэтому нас не особенно любили. Не свои. Они сидят пьют, а мы в это время бродим по деревне как неприкаянные.

Другой случай был, когда у нас командир дивизии где-то стащил рояль, и рояль этот погрузил на свою машину, грузовик, и возил его с собой в надежде на то, что по окончании войны - а война у нас была уже на исходе - привезёт домой, будет там на рояле кто-то играть. Командир корпуса, над дивизией находящийся, узнал об этом, и вот в разгар боёв между ними затеялась переписка. Командир корпуса требует передать рояль в корпус - себе, командир дивизии рояль не отдаёт. Тут идут боевые сообщения, а тут идут телеграммы переругивающихся генералов. Кто рояль кому отдаст или не отдаст.

О.А. А что за история с жеребёнком?

Г.И. Это уже дело пошло к концу войны. Было так. У нашего командира дивизии была собственная корова, которую он национализировал в каком-то населённом пункте. И эту корову он возил с собой вместе с дояркой. Доярка пожилая была, правда. А когда дело пошло к концу войны, он эту корову презентовал доярке и доярку отпустил в её населённый пункт. Корова своим ходом шла! Но это было, очевидно, не так уже далеко.

О.А. А на чём он корову возил?

Г.И. На машине. Пил молоко. А что вы хотите? У Конева была целая молочная ферма, он с собой её возил, потому что у него язва желудка была, он мог только молоко пить.

Это один случай. А другой - это уже мои солдаты были. Война заканчивалась, и уже чувствовалась весна и мир, ожеребилась кобылка наша. А ведь у нас транспорт был какой? Лошади, конечно. Лошади, повозки, возницы управляли. И вот появился маленький жеребёночек. Они так за ним ухаживали! Здоровые солдаты эти. Прозвали Зорькой этого жеребёночка. И они за ним так ухаживали. Он уставал, бедняжка, на своих ножках идти, они его, бывало, возьмут, слезут сами с повозки, уложат на повозку, он лежит, кобылка везёт, а они пешком идут за повозкой. И так этого жеребёночка выхаживали, потому что свой, потребуется для мирной жизни. Вот это как раз сюжетик для детского рассказа - о Зорьке. А потом, значит, закончили мы войну…

О.А. А где вы её закончили?

М.А. Ещё о жеребце!

Г.И. Нет, это неприлично. Ну, о жеребце что рассказывать! Это было восьмого мая, уже накануне Дня Победы. Мы ехали - сосредоточились для наступления. Прибалтийский фронт. Нам едут навстречу солдаты и кричат: «Возвращайтесь назад, война кончена!» Мы не верим. Но, тем не менее, приехали куда-то на место, расположились там, переночевали - кто на чём, кто в палатках, кто в плащ-палатках. Рано утром смотрим - такое зрелище: светом залит весь луг огромный, вокруг этого луга расположилась наша дивизия на огромном расстоянии, по лугу ходят кобылы, и жеребец нашего командира дивизии - это, знаете, символичное было, я бы сказал, утро, - жеребец, надо сказать, не уставал! Вы представляете: и солдаты наши с хохотом: «Огого!» Когда говорят - Девятое мая, День Победы! - мне всегда вспоминается это утро. Я тут определённый символ усматриваю: торжество жизни!

Геннадий Исаакович лукаво улыбается. В его глазах - отблеск того солнечного утра. Это будет потом - ожидание демобилизации, возвращение в Москву, работа в вечерней школе учителем, затем в разных школах - завучем. Потом академия педагогических наук, защита диссертаций, подготовка учебников… В 2009 году Государственная Дума наградила Геннадия Исааковича новой для нашей страны наградой - медалью имени Екатерины Великой «За просветительскую деятельность на благо России».

Но в этот миг, держа в пальцах ножку рюмочки, он вновь там, в блистающем утре - и жизнь торжествует.

 

Геннадий Исаакович ответил на специальный вопрос газеты «Литература»: «Какие книги о войне надо прочесть каждому учителю и ученику?»

Г.И. Чем больше, тем лучше. Выделю я книги Виктора Некрасова «В окопах Сталинграда», Вячеслава Кондратьева «Сашка», Владимира Богомолова «Момент истины». И обязательно - стихи поэтов, которые начала свой творческий путь во время войны, и военную поэзию Александра Твардовского.

 

Ваши комментарии к этой публикации

 

_______________

 

Ваши комментарии к этой статье

 

№41 дата публикации: 01.05.2010