Юлия Лавряшина

ШУРА-ДУРА

Рассказ

 

Угрюмый карагач тянет растопыренные пальцы, тонкие, как паучьи лапки, к окну на четвёртом этаже. Но дерево накрепко пришпилено к земле, ему не удастся достать моего любимого. На меня власть земли не распространяется. Я легко взлетаю к заветному окну и стряхиваю прилипший к стеклу, съежившийся от холода листик. Скоро окно затянется матовой пеленой, потом толстой коркой, и несколько месяцев люди будут жить словно с бельмом на глазу. Но мне это не грозит. Мои глаза видят сквозь стены и тела, потому что смотрят прямо в душу.

Мой любимый валяется в кресле, задрав ноги на выдвинутый на середину комнаты стул. Он похож сейчас на сломанную игрушку, в глазах которой навеки застыло изумление. Что они видят в зловещих лучах телеэкрана – единственного, что я не могу разглядеть в этом мире? Зато я вижу его лицо: мягкий, созданный для любви, рот и сердитые серые глаза под насупленными бровями. Его зовут Тимофей, но сам он называет себя Тим. И каждый непременно спрашивает: «Это как Тим Гульдеман?» или «Это в честь Тима Роббинса?»

Мне неизвестен ни тот, ни другой, а спросить не у кого, потому что люди слышат лишь те слова, что ты прогоняешь из себя наружу. Я не могу этого сделать. Я слишком дорожу каждым звуком, живущим во мне. Внутри меня – миллионы слов. Обжигающих, как солнце в полдень, и мрачных, словно шторм, нежных до того, что последние их звуки тают, и гневных, звучащих, как выстрел. Но Тим не услышит ни одного из них, потому что он – обычный смертный. Когда-нибудь он умрёт, так и не попав в мой волшебный мир, и мысль об этом наполняет моё сердце жалостью.

Мне так жаль этих опутанных суетой людей, суеверно отводящих взгляд от моего лица, которого они на самом деле не видят, потому что оно, моё прекрасное лицо, обращено внутрь меня. Им удаётся разглядеть лишь уродливую изнанку: расплющенный нос с вывернутыми ноздрями, вечно приоткрытый рот, из которого торчат огромные редкие зубы, маленькие пустые глаза. Эта маска ужаса мне неподвластна, она не имеет со мной ничего общего. Но как объяснить это несчастным людям, не умеющим ни видеть, ни слышать?!

Тим лениво поворачивает к окну свою вытянутую бритую голову, и на какой-то миг мне чудится: он видит меня… Он на удивление энергично вскакивает и подходит ко мне. Его ладони вбирают холодок стекла, и я осторожно прикасаюсь к ним с обратной стороны. Мы долго-долго смотрим друг другу в глаза, но я уже знаю – он опять не сумел меня разглядеть…

Неожиданно Тим вздрагивает, привычно проверяет в заднем кармане пистолет и идёт к двери. Он храбрый воин, мой милый Тим! Правда, мне неизвестно, с кем он воюет, но я и не хочу этого знать. У врагов Тима не может быть имён, не может быть глаз и сердец. Он победит их, потому что среди смертных нет человека более достойного жизни, чем он. Ведь он – мой любимый…

Я возвращаюсь к своему телу, которое развалилось на низенькой скамейке, вульгарно расставив ноги и отвесив челюсть. Мне стоит большого труда каждый раз входить в это омерзительное существо, которое все во дворе, и даже дед Гоша, единственный родной человек, зовут не иначе, как Шура-дура. Управляться с этим телом невозможно. Оно выделывает чудовищные вещи – топает по лужам своими толстыми ножищами, бросает камнями в бездомных собак, ворует из ящиков свежие газеты, рвёт их на клочки и бросает по ветру. Это тело – моя вечная мука, но я обречена прозябать в нём, пока оно живо.

 

В подъезде напротив хлопает дверь, и Шура, завидев Тима, вскакивает. Это происходит всякий раз, когда он появляется, независимо от того, посылала я ей импульс или нет. Впрочем, у неё уже мог выработаться условный рефлекс на мои импульсы, ведь я слежу за Тимом уже много лет. С самого детства.

- Смотри, вон твоя невеста! – приятель с глумливым смешком хлопает Тима по плечу. – Прям глаз не сводит! Эй, Шура-дура, поехали с нами! Такие девочки нам нужны.

Его смех, похожий на крик осла, разносится по двору, привлекая внимание детей и старушек. Тим оборачивается ко мне, и я рвусь наружу, к своему длинноногому, суровому воину, отправляющемуся на ратный подвиг, но Шурины глаза так малы, сквозь них не пролезть. Тим глядит сердито, и я пугаюсь за Шуру: сейчас он прогонит её, и мне придётся уйти вместе с ней. Но он только хмуро говорит:

- Пускай смотрит. Она же ничего не понимает… Я с детства её знаю, она всегда так таращилась.

Они не спеша уходят, беседуя уже о чём-то своём и начисто забыв о Шуре, которая всё ещё стоит посреди двора, как масленичное чучело, которое к вечеру должно сгореть. Мне вдруг становится жаль её, и я даже невольно озираюсь: неужели, кроме меня, здесь скрывается и собственная Шурина душа, такая махонькая и тихая, что за столько лет я не смогла разглядеть её? Но внутри Шуры - пустота. Я задумываюсь над тем, может ли пустота быть любовью, ведь любовь бесконечна, как Вселенная…

Мои размышления никак не сказываются на Шуре. Она бессмысленно шатается по городу, подбирая огрызки беляшей для себя и окурки для деда. В парке, возле третьей слева скамьи, Шура находит недопитую бутылку и, восторженно замычав, допивает прямо из горлышка. Отдельные струйки стекают мимо её разинутого рта и льются за засаленный воротник пальто. Я уже знаю, что спустя четверть часа она пустится приплясывать по мутным лужам и вернётся домой грязная, мокрая, но не разденется и не постирает одежду, а прямо в ней бухнется на железную кровать и уснёт.

Когда Шура, наконец, просыпается, уже глубокий вечер. Ночи подкрадываются всё смелее, одержимые желанием слиться в одну протяжную зимнюю ночь. Постанывая и зловонно срыгивая, Шура сползает с кровати и топает к порогу. Я могу только догадываться, куда она направляется, и ликую, завидев знакомый подъезд. Но возле него – две чужие тени. Шура останавливается и присаживается за куст. Я ошибаюсь, думая, что Шура прячется. Она просто решила помочиться. Съежившись от неловкости за неё, я стараюсь смотреть на окна Тима. Они темны, и это даёт надежду ещё увидеть его сегодня.

И тут он появляется! Мой легконогий, прекрасный и храбрый полубог… Он немного пьян, беспечен и весел, его мягкие губы улыбаются чему-то, и я заранее люблю воспоминания, делающие его счастливым.

Но вдруг те зловещие тени отделяются от стены и направляются к Тиму. Ночь безлунна и мертва, как эти тени, но всё же мне удаётся заметить, как наливается безжизненным блеском пистолет, нацеленный на Тима. Я захожусь от крика, но мой голос бьётся о непроницаемую стену, что разделяет наши миры, и Тим не слышит меня. И не видит чёрного глаза смерти, уставившегося на него. Он улыбается и идёт к тем двоим.

Я не посылала импульсов. Я просто растерялась. Шура сама нелепо и грузно выскочила под дуло и поймала стремительные пули: в грудь, в голову, в живот. Её тело мелко страшно забилось, и я почувствовала, что освобождаюсь. Возвращаюсь в свой мир неземных звуков и светлой радости. Но крик отчаяния уже разрастался во мне, ведь Тим оставался здесь. Живой и невредимый, мой прекрасный, мой храбрый Тим… Те двое исчезли. Ночь поглотила все тени.

Я вижу, как он склоняется над Шурой и, потрясённый, всё повторяет и повторяет её имя. Он хватается за голову, ерошит свои короткие тёмные волосы, вскакивает, оглядывается и пускается бежать. Я несусь за ним, пока хватает сил, но меня уже затягивает, затягивает… Пора возвращаться…

- Тим! – отчаянно зову я.

И вдруг он оборачивается на бегу, поднимает ко мне огромные от ужаса глаза и замирает, распахнув губы.

- Кто ты? – испуганно выдыхает он.

Но у меня больше нет сил сопротивляться. Только в первый и последний раз дотянуться до его побледневшей впалой щеки. Он хватается за лицо и пристально вглядывается в то место, где только что увидел меня.

- Кто ты? – кричит он, хотя меня уже нет рядом, и только ночь бесстыдно льнёт к его недоступному телу, прекраснее которого нет ничего даже в моём совершенном мире.

Последнее, что я вижу, как он медленно, словно через силу возвращается к покинутому всеми телу Шуры-дуры и садится с ним рядом на разбитый временем бордюр.

 

 

Ваши комментарии к этой статье

 

 

Ваши комментарии к этой статье

 

40 дата публикации: 05.12.2009