Михель Гофман,
Нью-Йорк

«All power belong to people»,
«Вся власть принадлежит народу»

Глава из книги автора «Американские мифы». Жанр книги - философская публицистика, в ней сделана попытка показать реальные механизмы американской жизни в широком обозрении многих её аспектов, скрытыми за трафаретами массовой культуры и пропаганды.

 

«Вся власть принадлежит народу» - лозунг, а лозунги формулируются так, чтобы ни у кого не было возражений. Возражений не возникает по той простой причине, что лозунги не имеют никакого конкретного содержания. Власть, по определению, - концентрация контроля в руках немногих над многими. Все не могут иметь власть. Если все имеют власть, тогда её не имеет никто.

Лозунги существуют для масс, а управляющая элита видела и видит народ так, как это было во все времена, начиная с Аристотеля, который говорил: «Массы людей - рабы по своей природе, и, когда их освобождают, то оказывается, что они лишены интеллектуальных и моральных стимулов, необходимых для принятия ответственности за свои поступки.»

Американский журналист-политолог начала XX века Уолтер Липпман, повторяя Аристотеля, в своей основной работе, признанной вершиной американской политической мысли, говорил: «Широкие массы не в состоянии ни понять общественные проблемы, ни решать стоящие перед обществом задачи. Проблемы общества могут быть поняты и решены только его элитой.»

Гитлер, в «Main Kampf», другими словами говорил тоже, что и Липпман. Массы не обладают способностью видеть мир во всей его сложности и не интересуются ничем, что не входит в круг их повседневных интересов. Поведение масс определяется не знанием и не разумом, а чувствами и бессознательными порывами.

Евгений Замятин в романе «Мы», сформулировал ту же идею власти в терминах большевизма: «Если они (массы) не поймут, что мы несём им математически безошибочное счастье, наш долг заставить их быть счастливыми».

Общество во все времена стояло перед дилеммой свободы и эффективного управления массами, власть народа всегда превращалось во власть стихии плебса, в анархию, в которой погиб Древний Рим, и захлебнулась в крови Французская Революция.

Власть необходима, без неё отношения между людьми и социальными классами превращаются в хаос столкновения многих сил. Авторитарная и тоталитарная власть создавали порядок силой. Не в состоянии решить экономические проблемы, в условиях широко распространённой нищеты, они просто лишали своих граждан прав на свободное волеизъявление.

Демократия, в отличие от авторитарных и тоталитарных режимов, использует систему общественного договора, при котором каждый, ради своих экономических интересов готов пожертвовать частью своих свобод как индивида и гражданина и добровольно передать власть в руки «избранных».

Демократические общества появились в XIX веке, веке развития капиталистической системы, когда демократия стала необходимостью, без неё нельзя было реализовать экономические задачи, они могли быть выполнены лишь в условиях свободного индивидуального предпринимательства, в котором права индивида определены законом.

В рыночной экономике всё должно покупаться и продаваться, в том числе ,и сама демократия, поэтому кандидат во власть выставляется на аукцион и покупателем становится тот, кто больше даст. На выборах избиратель “покупает” подходящего кандидата в надежде на то, что «избранник» выполнит свои предвыборные обещания. Но в практике политической жизни предвыборные обещания никогда не выполняются, так как реальным покупателем являются не массы избирателей, дающие кандидатам средства на проведение избирательной кампании, а те силы которым принадлежит экономика страны. На политическом аукционе не массы избирателей покупают кандидата, кандидата покупают те, кто даёт наиболее высокую ставку. Естественно, что кандидат, получив власть из рук экономической элиты, следует воле тех, кто его купил. Это и есть истинная демократия свободного рынка.

Тем не менее, для того чтобы механизмы воплощения решений принятых политической и экономической номенклатурой были эффективны, иллюзия участия масс в спектакле демократических выборов должна быть достаточно убедительной. Вильям Пэнн, лидер общины квакеров XVIII века, создавший штат, носящий его имя, Пенсильванию: "Дайте возможность людям думать, что они правят, и тогда они будут управляемы".

После выборов избиратели могут лишь наблюдать за тем ,что происходит, изменить они уже ничего не могут. Наглядный пример - второй срок президента Буша. Общественное мнение оценивало Буша как самого некомпетентного лидера в истории США ХХ века. Большая часть населения, 75% избирателей, требовала изменений государственной политики. Все средства массовой информации показывали неприятие страной курса правительства, но общественное мнение не обладает силой. Сила у реальной власти, государства, слившегося с системой крупнейших корпораций.

В теории, демократия предполагает равное политическое представительство различных групп населения в управлении обществом, и постоянный переход власти из рук одних групп населения в другие. На практике власть концентрируется в процессе войны за привилегии внутри элитарного круга и постоянно обновляется наиболее агрессивными представителями низших классов.

Америка имеет двухпартийную систему, и, теоретически, власть переходит от одной партии к другой, но реальная власть в стране принадлежит Большому бизнесу, и республиканцы, и демократы - это одна партия, партия Большого бизнеса с двумя фракциями, представляющими его интересы в различных секторах экономики. Политические деятели не управляют экономикой, они лишь обслуживают её, оформляя политическими решениями, в виде новых законов, направление экономического развития.

В экономической демократии реальная власть принадлежит тем, кому принадлежат средства производства – корпорациям. Как говорил, в период Американской Революции, Dжон Джэй – президент Континентального Конгресса и глава первого состава Верховного суда : «Те, кто владеет богатством страны, должны ею руководить (The people who own the country ought to govern it)». Эта формула власти в любых политических системах во все времена, но во второй половине ХХ века концентрация власти в руках элиты достигла небывалого ранее уровня.

В США, к началу XXI века, концентрация богатств и, следовательно, власти, превзошла все существовавшие ранее. 400 человек и 82 семьи имеют ежегодный доход 2.5 триллиона. Стоимость же всего ежегодного Совокупного Национального Продукта, дохода всей нации, составляет около 14 триллионов.

Ещё в первоначальный период становления индустриального общества середины XIX века частную собственность начала сменять общественная, коллективная. Карл Маркс в своём «Капитале» отмечал эту тенденцию. Огромное материальное богатство, созданное в процессе индустриализации миллионами работников, оказалось у управляющей элиты. И, хотя в демократических странах термин “коллективная собственность” не употребляется, считается, что всё принадлежит отдельным людям, но она существует как результат труда всего общества в целом, и этот результат принадлежит политической и экономической номенклатуре, сливающихся в едином аппарате управления.

В ХХ веке фашизм (национальный социализм) и коммунизм (интернациональный социализм), в отличие от стран экономической демократии, открыто провозглашали принцип “коллективной собственности” - всё принадлежит народу, на практике все средства производства и вся коллективная собственность принадлежали государству, представленному партийной номенклатурой.

В европейских демократиях государство владело значительной частью экономики и контролировало частный сектор. В США, с момента её основания, система отношений государство-экономика складывалась иначе. Первые лидеры страны видели в государстве главную опасность не только для дальнейшего экономического развития, но для свободы общества в целом. Экономика в руках государства могла привести к политической тирании. Большинство, лишённое свободы в создании и приобретении богатств, могло толкнуть страну к диктатуре незначительной группы политических авантюристов, играющих на эмоциях народных масс.

Джордж Вашингтон, в подтверждение своего недоверия к государственной власти, часто цитировал одного из отцов церкви, Аврелия Августина : «Что представляют собой государства, как не большие разбойничьи шайки? И сами разбойничьи шайки, не являются ли они государствами в миниатюре?»
Разбойничьи шайки собирали временную добычу и не заботились ни о своём будущем, ни о будущем ограбленных. Но, построив свои крепости и создав постоянную базу власти над окрестным населением, они переходили на систему грабежа постоянного, требовавшего более долгосрочной политики, которая воплощалась в форме оброков. И, наконец, когда какая-либо из бандитских шаек, уничтожив или подчинив себе другие, создавала государство, грабёж принимал законодательные формы, получал моральное обоснование и освящался церковью, получавшей свою долю власти и добычи - «церковную десятину».

Формы грабежа менялись, но основа государственной власти, как насилия небольшой, но наиболее активной группы населения над основной массой, оставалась неизменной.

Томас Джефферсон, создатель Декларации Независимости и третий президент США: «Государство – это не нечто абстрактное, это конкретные люди, обыкновенные люди, вовсе не семи пядей во лбу, которым большинство граждан доверило право руководить страной. Если говорить о власти, давайте не будем говорить о вере в неё. Надо заковать власть в цепи Конституции, чтобы она не принесла слишком много вреда.»

В условиях фермерской Америки, какой она была в период создания США, государство было слабым не столько в результате ограничений возможностей государственной власти Конституцией, сколько потому, что на необъятной территории нового континента государство не обладало реальным контролем над индивидуальной инициативой миллионов, не принимавших никаких законов, кроме закона выживания в условиях дикой природы.

В последующий период, когда основное население страны составляли не только фермеры, но и работники мануфактур, и торговцы, соединявшие производителя с покупателем, а бюрократизация, вторжение государства во все сферы общественной жизни только начиналось, непосредственные отношения между всеми участниками общественных процессов ещё сохранялись, что предоставляло свободу решений и действий большинству.

Недаром Алекс Токвиль в первой трети XIX века говорил об американской рыночной демократии этого времени, как о самоуправляющемся обществе: «Когда вы вступаете на американскую землю, вы оказываетесь в центре буйствующей толпы. Тысячи голосов слышны одновременно и каждый заявляет о своих правах. Это звуки общества, которое управляет собой само, без вмешательства государства.»

Но, как писал идеолог американской революции Бенджамин Франклин: «The looser the package, the tighter must be the string» ‑ чем свободнее мешок, тем туже он должен быть связан. Чем больше свобод имеет гражданин, тем больше должно быть ограничений его свободы. Свобода одного человека кончается там, где начинается свобода другого, говорит общепринятая формула, но человек всегда стремится увеличить свою свободу за счёт свободы других. Лимиты свободы должно было установить государство.

Мадисон, один из отцов-основателей американского государства: «Основная ответственность правительства - защита состоятельного меньшинства от большинства...(и так как) те, кто будет добывать средства жизни своим трудом, будут тайно надеяться на равное распределение благ. ...необходима политическая власть, которая будет гарантировать сохранение статус-кво, гарантировать, что богатства никогда не перейдут в руки тех, кто мечтает о равном распределении благ.»

Мэдисон был человеком эпохи, которая верила в просвещённую, озабоченную благополучием народа элиту, управляющую страной для всенародного блага. Но, наблюдая трансформацию правящей элиты в условиях свободной экономики, в конце своей жизни, он пришёл к другому взгляду на состоятельное меньшинство: «Они, безнаказанно нарушая законы, обкрадывают население, запускают руки в общественные доходы и держат правительство в постоянном страхе, угрожая переворотом и сменой всего руководства в случае неподчинения их интересам.»

Дилемма, обозначенная Мэдисоном - с одной стороны, общество, в процессе своего усложнения, не может выжить без централизованной власти государства, с другой - государство вынуждено подчиняться тем силам, которые создают экономическую базу и используют государственные, общественные средства и рычаги власти в своих целях.

«Общество, которое управляет само по себе» ,могло существовать во времена Токвиля, так как было в своей экономической структуре простым и ясным, производи и продавай, но, с развитием индустрии, как фермеры, так и мелкие индивидуальные предприниматели, которых Токвиль называл “толпой диктаторов”, должны были подчиниться диктату тех, кто сумел захватить средства производства, и большинство “диктаторов” пошли к станку, на фабрики и заводы.

С ростом индустрии индивидуальное предпринимательство начало уступать организациям, так как только большие организации могли строить железные дороги, новые города и обеспечивать массу населения всем необходимым. Только корпорации, благодаря концентрации капитала, могли создавать индустриальную основу массового производства. Постепенно в их руках оказались все рычаги власти, экономической и политической.

Как говорит герой Горького, Яков Маякин, в пьесе «Фома Гордеев»: «Уж коли настало такое время, что всякий шибздик полагает про себя, будто он всё может и сотворён для полного распоряжения жизнью, - дать ему стервецу свободу. Попыжится он день – другой, потопорщится во все стороны, и вскорости ослабнет, бедненький! Сердцевина-то гнилая в нём... Тут-то его, голубчика, и поймают настоящие, достойные люди, те настоящие люди, которые могут действительно штатскими хозяевами жизни быть...»

“Штатскими хозяевами жизни” стали корпорации, и, хотя поле деятельности для индивидуального предпринимательства всегда сохранялось, оно отодвигалось на дальнюю периферию экономической жизни, в которой можно было заработать на жизнь, но доступ к наиболее прибыльным формам экономики был только у корпораций. Тем не менее, иллюзия власти большинства в экономической и политической жизни сохранялась, и её, эту иллюзию, тщательно поддерживали те, в чьих руках сконцентрировалась реальная власть.

В течение многих десятилетий в США выполняются тысячи социологических исследований в попытке понять всю сложность общественных процессов. Но исследований, показывающих механизм того, как богатые становятся властью, и почему бедные не имеют власти, не существует.

Частичным ответом на этот вопрос может быть закономерность связи между продуктивностью труда и уровнем распределения богатств. Чем большим богатством владеет элита, тем большей властью над обществом она обладает. С повышением производительности труда доходы элиты увеличиваются, и концентрация богатства наверху социальной пирамиды даёт ей ещё большую власть над обществом.

То, что большая часть результатов повышения производительности труда достаётся управляющему классу, экономической номенклатуре, подтверждается статистикой. Количество миллионеров сегодня несравнимо больше, чем 100 лет назад, когда их было всего 400, “Fortune 400”, удачливые 400. К 2004 году количество обладателей миллионных состояний - 3 миллиона, это 1% населения. Они контролируют 45 % всего богатства страны и механизм власти находится в их руках.

Тем не менее, богатства распределяются намного шире, чем во всех предыдущих социальных формациях. Наверх поднимается всё большее количество людей, что создаёт видимость справедливого распределения доходов, укрепляет систему поддержки существующего статус-кво. Но, обладание достаточно высоким экономическим статусом значительной части населения вовсе не предполагает их влияния на государственную политику.

Реальной властью обладают лишь несколько десятков тысяч человек, связанных между собой сложной сетью экономических, политических, культурных и семейных интересов. Это те, кто имеет значительное влияние в государственном аппарате, индустрии, торговле, финансах, военно-промышленном комплексе, средствах массовой информации, медицине и образовании.

Как равенство в экономических возможностях, так и равенство сил в политической борьбе, не более чем мифы, необходимые для сохранения власти правящей элитой.

В конце XIX и начале XX века политическая и экономическая власть концентрировалась в руках нескольких сотен “капитанов индустрии”. Рокфеллер, Морган, Вандербильт, Карнеги - они диктовали политику государственным деятелям. Это были сильные личности, разрушавшие существующие традиции и табу старого общества, мешавшие развитию индустриального производства. Философия и литература этого периода, отвечая на социальный заказ, выдвинули идею личности, противостоящей толпе, не желающей расставаться с традициями. Когда фундамент индустриального общества был создан, герои и личности стали мешать. Корпорации, бюрократизированные организации, уже не нуждались в личностях, им были нужны только исполнители, причём на всех уровнях системы, включая её верхний эшелон.

Анархист, убийца президента Мак-Кинли, в 1901 году, перед казнью, сделал заявление: «Я убил президента потому, что считал это своим гражданским долгом. Я не верю, что один человек может сделать очень много в служении обществу, а другой ничего.»

Убийца президента совершил свой индивидуальный акт как акт социальной справедливости, как защиту принципа равенства, но за ним стоял заказчик, индустрия, это она нуждалась в полной унификации общества. Унификация общества, естественное следствие демократии, должна была, в конечном счёте, привести к исчезновению той человеческой породы, которая в Европе воспитывалась в течении жизни многих поколений, элиты.

Токвиль писал об американской идее равенства, в которой она была доведена до своего логического конца: «Естественный инстинкт демократии отвергать наиболее выдающихся граждан, как представителей народа. Равенство требует посредственности».

В условиях американской рыночной демократии, свободной от сословных предрассудков, в круг элиты входили те, кто создавал богатства в течениё одного - двух десятилетий, и все богатства цивилизации они оценивали только в цифрах, цифрах дохода.

Чарльз Френсис Адамс, социолог второй половины XIX, общавшийся с деловой элитой: «Эта публика настолько скучна, что я предпочёл бы вообще не сталкиваться с ними. Я не хотел бы встречаться ни с одним из этих людей, ни в этой жизни, ни в загробной. Ни один из них не ассоциируется с умом, юмором или культурой.»

Популярный эссеист первой половины двадцатого века Мамфорд называл лидеров индустрии искусственно выведенной породой людей, полуодушевлённой частью физического мира и, с присущим ему сарказмом, называл их на латыни – Boobus Americanus, что в переводе звучит, как Американский Дебил.

За 150 лет ничего не изменилось. Как писал журнал «Psychology Today» в 1995 году: «Они не будут читать Достоевского, если на деле предпочитают дешёвый детектив. Они не пойдут в театр смотреть пьесу Шекспира, предпочитая Шекспиру стриптиз. Они не пойдут в музей смотреть работы старых мастеров, скорее, предпочтут фильм о гангстерах, гамбургер обеду в изысканном французском ресторане, и джинсы одежде от модного дизайнера. Они говорят только о бизнесе, на работе или во время гольфа, и больше ни о чём другом. Они не умеют правильно писать, не владеют искусством красноречия, для этого они могут нанять профессионалов. Они не учёные, чьи знания могут вызвать у них только головную боль. Они очень много знают о бизнесе, но, как личности они ничем не отличаются от простого человека с улицы. Они не аристократы, чьё умение вести себя им не выучить за всю их жизнь... Они такие же, как и мы с вами, но, в отличие от нас, сорят деньгами направо и налево.»

Достаточно взглянуть на лица сегодняшних лидеров американской экономики, Билла Гейтса, Доналда Трампа, Уоррена Буффей. Что поражает в их лицах - ординарность. Так могут выглядеть мелкие лавочники, хозяева мастерских, менеджеры низшего звена.

Однако, в общественном мнении, богатые - это наиболее талантливые и энергичные представители общества, чья изобретательность, интеллектуальные способности и общая культура значительно выше средних. Уоррен Буффей - меценат искусств, он обладает огромными коллекциями. Однажды, на вопрос журналиста посещает ли он музеи, он ответил: «Я не люблю ходить в музеи, там ничего нельзя купить». Для него произведения искусств лишь отличное вложение капитала. Часто, те, кто начинал с самого низа социальной пирамиды, оказывается наверху, но так и не становится элитой в традиционном понимании этого слова.

Джон Рокфеллер, король нефти, не знал ничего, что выходило за пределы его дела, не читал книг, не посещал театры, не интересовался ничем, кроме цифр в своих бухгалтерских книгах. Он был человеком ординарным и безликим, он и выглядел, как бесцветный бухгалтер, проведший всю свою жизнь за конторским столом. И это качество, посредственность, было характерно для многих американских лидеров индустрии, что отличало их от европейских собратьев.

Европейская деловая элита умела наслаждаться всем богатством мира. Высокая культура, широта кругозора, твёрдость убеждений и способность их отстаивать, были критериями принадлежности к элите. Власть и богатство находились в руках одной стабильной группы, накапливавшей из поколения в поколение знание, культуру, манеры, стиль жизни, воспитывая преемственность элитарной породы.

Сталелитейный король Эндрю Карнеги не испытывал никакого уважения к деловой элите своего времени, хорошо зная круг, к которому сам принадлежал, и не разделял мнения массовой прессы, называвшей их титанами бизнеса, гигантами мысли, самыми талантливыми представителями общества: «Нужен ли талант и интеллект в бизнесе? Вовсе не нужен, скорее, может помешать. Большинство занимаются бизнесом потому, что по-человечески ограничены и не в состоянии проявить себя ни в чём другом. Кто-то занимается деланьем денег потому, что процесс их создания более увлекателен, чем сами деньги, и они не могут остановиться в делании денег, потому что иначе их ждёт пустота. Совершенно не нужно быть талантливым человеком или обладать незаурядным интеллектом, чтобы преуспевать в бизнесе. Скорее, наоборот.»

По определению Токвиля: «Аристократия американских мануфактурщиков, растущая на наших глазах, одна из самых грубых существовавших в мире.»
Эндрю Карнеги, тем не менее, считал, что богатство и власть должны находиться в руках немногих, и вне всякой зависимости от личных качеств этих лидеров, по его мнению, совершенно бездарных, кроме одного качества, выделяющего их среди других, непреодолимой жажды богатства и власти, благодаря концентрации богатства происходит движение, динамика экономического развития. Поделить всё поровну, и тогда богатство будет растрачено, уйдёт в песок, ничего не создав.

В условиях сложной многоступенчатой структуры индустриального общества концентрация экономической власти становится абсолютной необходимостью. Индивидуальное предпринимательство, в высоко технологичных сферах производства, может привести к хаосу. Лишь высокая концентрация экономической власти делает контроль эффективным.

Тем не менее, американская экономика использует принцип демократии в управлении. Власть, влияние на принятие решений, распределяется между менеджерами, советом директоров, акционерами и, в определённой степени, потребителями. Власть, в этих условиях, становится анонимной. Можно было бы сказать, что идея власти народа в данной системе реализована на практике. Но, в самом широком смысле, решения принимаются не отдельными людьми, не массами, а самой системой, живущей по своим законам, которые она диктует обществу. Все превращаются в работников, обслуживающих нужды роста анонимной машины экономики.

Понятие элиты предполагает чувство личной ответственности за всё происходящее в обществе. Но в последние десятилетия появился новый термин – менеджмент. Менеджер не несёт никакой ответственности перед обществом, он служит лишь интересам своей корпорации и несёт ответственность только перед ней. Правда, его лояльность относительна, она существует только в случае, когда его собственные, личные интересы совпадают с интересами кампании. Если же крах приносит большие дивиденды, нежели экономические достижения кампании, он делает ставку на её банкротство, его не волнует судьба акционеров, потерявших свои жизненные накопления.

Менеджер корпорации может принять одно единственное решение, которое может привести к миллиардным доходам, но при этом ничего не будет создано, миллиардные доходы часто результат спекуляций и сложных многоступенчатых сделок. Но сама позиция власти, суммы сделок в сотни миллионов или десятки миллиардов, делает каждое их решение судьбоносным событием

Размер оплаты работы менеджеров не связан ни с их успехом в борьбе с конкурентами, ни с продуктивностью и эффективностью их труда, как у рядовых работников. Это подтверждение их победы в борьбе за власть, влияние внутри самой корпорации и умения пользоваться связями внутри государственного аппарата. Именно за этот сорт деятельности менеджер получает оплату в 400-500 раз больше оплаты среднего работника, который производит реальный продукт.

В то же время, менеджер не хозяин, он один из исполнителей с ограниченной ответственностью внутри сложной бюрократической структуры, где никто не отвечает за процесс в целом, все исполняют чей-то приказ, и это не приказы конкретных людей, это приказ всей корпоративной системы.

Во время Нюрнбергского процесса, простые исполните­ли, солдаты, бюрократы низшего и среднего зве­на, не проходили перед судом – “они исполняли приказ”. Но и руководители Третьего Рейха объясняли перед Нюрнбергским трибуналом, что это не они принимали решения, все они исполняли приказ. И это не было ложью, они, действительно, выполняли приказ, и не столько приказ фюрера, сколько приказ сложившейся государственной и экономической системы.

Карнеги, Форд, Рокфеллер владели своими кампаниями и сами руководили ими. Они не только создали индустрию страны, они активно участвовали в формировании всей общественной инфраструктуры. Они видели себя рулевыми у штурвала корабля-общества.

Но, начиная со второй половины ХХ века, владельцы кампаний и корпораций передали руль управления профессионалам-менеджерам. В Советском Союзе, при развале системы, произошёл обратный процесс. Менеджеры, секретари обкомов, директора крупных предприятий, верхушка КГБ, использовали политическую власть для захвата всех видов прибыльных индустрий и превратились из исполнителей задач общегосударственной экономики во владельцев её частей. А сам принцип менеджмента снимает с них какую-либо ответственность за общество в целом, ответственны они лишь за повышение доходов своей корпорации.

Те, кто сегодня считается управляющей элитой, на деле являются исполнителями локальных задач, никто не в состоянии определять или изменять общее направление, так как экономическая и общественная инфраструктура приобрела уровень сложности ,при которой каждая её часть существует в независимости от другой. Систему направляет не управленческий аппарат, система сама определяет пути и направление развития. Система безлична, в ней нет других авторитетов, кроме самой системы и она контролирует не только исполнителей, но и тех, кто организует сам контроль.

Как писал провидец Олдос Хаксли в 1923 го­ду о перспективах развития общества в условиях экономической демократии: «Постепенно народ превратится в стадо, в стадо работающих и потребляющих животных. В их среде будут воспитаны пастухи, которые будут понимать реальность не больше, чем само стадо и, таким образом, вечный двигатель и будет создан.»

 

Ваши комментарии к этой статье

 

 

 

Ваши комментарии к этой статье

 

40 дата публикации: 01.12.2009